– Ой, что будет, что будет! Он меня разорвет на части… мы, маленькие собачки, должны поддерживать друг друга… должны поддерживать друг друга…

Я хотела спросить ее, куда ведут три двери, но девушка ничего не видела и не слышала. Она пролетела мимо меня, как комета, и скрылась за средней дверью. Я решила последовать за ней и не ошиблась: за этой дверью оказался короткий коридор, который привел меня в репетиционный зал.

Посреди сцены на высоченных ходулях стоял мужчина в ватнике и говорил звучным, хорошо поставленным голосом:

– Если она здесь без мужа и без друзей, то было бы нелишне познакомиться с ней…

Тут же из-за кулисы выползла на коленях маленькая хрупкая брюнетка, которая тащила за собой на толстой веревке рослого краснолицего парня в зимней шапке и валенках. Парень в валенках очень художественно залаял.

– Можно дать ему кость? – воскликнул мужчина на ходулях, вынимая откуда-то из-за спины огромную кость, судя по размерам – берцовую кость динозавра.

– Он не кусается! – воскликнула брюнетка, не поднимаясь с колен.

Парень в валенках, приседая на ходу, подошел к персонажу на ходулях и задрал ногу на его ходули.

– Стоп, стоп! – раздался из зала резкий, недовольный голос, и на сцену поднялся крупный вальяжный мужчина лет пятидесяти в коричневой бархатной куртке и галстуке-бабочке. Под мышкой он держал крошечного песика породы чихуа-хуа.

– Стоп, стоп! – повторил он и повернулся к парню в валенках:

– Семиухов, я же не раз объяснял тебе сверхзадачу и главный смысл твоей роли! Ведь ты играешь не кого-нибудь, а несчастного, одинокого, раздавленного жизнью шпица! Все предыдущие постановки «Дамы с собачкой» проходили мимо этого глубокого, трагического образа, а ведь именно в нем Чехов сосредоточил главный смысл своего произведения! Недаром оно называется «Дама с собачкой»! Казалось бы, дама поставлена на первое место, но это – только для вида, для отвода глаз! Для поверхностного, недалекого читателя и зрителя образ дамы является главным, а сам Чехов, несомненно, считал главным именно образ собачки, маленького шпица! Этот образ является логичным развитием традиционного для русской литературы образа маленького человека, который пошел от гоголевского Акакия Акакиевича. Все мы, как известно, вышли из «Шинели» Гоголя, но не надо на ней останавливаться. Это – следующий, необходимый шаг! Сначала – маленький человек, потом – маленькая собачка! Ведь она еще меньше самого маленького человека, а значит – ее проблемы еще масштабнее! Ты понимаешь, Семиухов?

– Понимаю, Антоний Зигфридович! – робко проговорил актер.

Чихуа-хуа под мышкой режиссера истерично залаял.

– Вот видишь, Семиухов, – произнес режиссер, дождавшись, когда песик успокоится, – Мейерхольд поддерживает мою трактовку. Ему тоже близок образ маленькой собачки. А что делаешь ты, Семиухов? Какой образ ты создаешь?

Семиухов молчал, не сводя с режиссера преданного взгляда. Тому, впрочем, и не требовался ответ.

– Разве ты играешь маленькую собачку? Разве ты играешь крошечного шпица, подавленного размерами жестокого мира? Нет, ты играешь крупного, самоуверенного пса! Ты поднимаешь ногу как овчарка! Больше того – как ньюфаундленд или как бордоский дог!

Во время этого монолога я потихоньку подбиралась к сцене, чтобы получше разглядеть режиссера. Услышав же название своей любимой породы, я споткнулась и едва не упала. Рядом со мной тут же появилась худая, коротко стриженная женщина в кожаной куртке. Для полноты образа ей не хватало только маузера на боку.

– Вы кто такая? Вы что здесь делаете? – прошипела женщина в кожанке. – Кто вас пропустил? Вы мешаете творческому процессу! Мешаете великому человеку! Немедленно покиньте театр, и если я вас еще здесь увижу…

«Расстреляю на месте», – хотела я закончить за нее. Однако не успела.

– Стоп, стоп, стоп! – воскликнул режиссер, повернувшись в нашу сторону. – Роза, не прогоняй эту девушку! Она мне нравится. Я вижу в ней мальтийскую болонку!

Да, как только меня не называли, с кем только не сравнивали – но с мальтийской болонкой сравнили первый раз в жизни! Я хотела обидеться, но вовремя удержалась: кажется, у меня появился шанс поближе познакомиться с этим режиссером и выяснить, почему он заинтересовал Алену Щукину…

– Ваше счастье! – прошипела Роза, неприязненно поджав узкие губы. – Вы что, не слышали? Мастер вами заинтересовался! Немедленно идите на сцену!

«Вот еще, – хотела я фыркнуть в ответ. – Что это я должна бежать по его первому зову, как… как мальтийская болонка?»

Однако ноги уже сами несли меня к сцене. Видимо, у них в театре такая атмосфера, что каждое слово режиссера имеет силу магического заклинания и мгновенно выполняется всеми присутствующими…

Короче, я не успела досчитать до трех, как уже поднялась на сцену и предстала перед лицом господина Неспящего.

Все остальные актеры стояли в тех же позах, в которых остановил их режиссер, только человек на ходулях тихонько вытащил пачку сигарет и закурил, отвернувшись от Розы, которая пыталась испепелить его взглядом без всяких спичек.

Режиссер обошел вокруг меня, как вокруг мраморной статуи, осматривая с ног до головы. Затем он почесал своего песика за ухом и проговорил, обращаясь к нему с чрезвычайным почтением:

– Как тебе кажется, Мейерхольд? По-моему, в ней что-то есть. Эти глаза… ведь в них, несомненно, скрыто что-то глубоко мальтийское! Такая скрытая, неосознанная тайна…