— Конечно, — ответил он с таким видом, точно я задала идиотский вопрос. Однако же, с порога вернулся и задернул шторы. — Так-то будет лучше.

Обследовав комнату и ванную и вдоволь надивившись окружавшей меня роскоши, я наконец легла. Как приятно снять парик, от которого страшно пекло голову, и раздражавшие меня темные очки. Я закрыла глаза, менее всего собираясь спать. Но проснулась, только услышав стук в дверь. Это пришел Генри, который принес сигареты, лимонад и сандвич с чем-то совершенно мне неизвестным. Генри объяснил, что это салат из тунца. Салат мне понравился.

Затем он сказал, что, если я хочу принять перед отлетом душ, надо сделать это не откладывая.

— Но я не могу встретиться с отцом в таком виде. Поглядите, что сотворил ваш парик с моей прической. Когда мы прилетим в Нью-Йорк, мне обязательно нужно будет привести в порядок волосы.

— Да-да, обо всем уже договорено, — сказал Генри, хотя мне показалось, что он пропустил мои слова мимо ушей. — Я вернусь через два часа. Мне надо сделать еще несколько звонков.

И снова ушел.

До его возвращения я не надевала парика. Вместе с Генри пришли Джон Чекли и тот прежний представитель «Сабены», а также двое других мужчин — служащих «Сабены».

— Мы сейчас идем прямо к самолету, — сообщил Генри. — Вы в центре, мы по бокам. Если кто-то подойдет к вам, продолжайте идти, глядя прямо перед собой. И что бы ни случилось, ни с кем не вступайте в разговор.

Я кивнула. Генри и Джон встали по сторонам от меня. Я настояла, что сама понесу дорожную сумку, чемодан взял Джон. Трое представителей «Сабены» шли с нами, один впереди, двое — сзади. К моему удивлению, на нас никто даже не взглянул А я-то вообразила, что мы похожи на маленький военный отряд. Я с трудом сдерживала смех, глядя, как Генри и Джон напряженно всматриваются во все, что попадается нам по пути. Два немолодых человека играют, словно мальчики, в шпионов, хотя никому в аэропорте нет до них дела.

Представители «Сабены» провели нас прямо в «Боинг-747», стюардесса проводила нас в салон первого класса, и мы снова уселись на передние места. Джон занял кресло у прохода в самом начале салона туристического класса, чтобы при необходимости преградить дорогу любому подозрительному пассажиру.

Генри снова заставил меня сесть у окна.

— Можно мне говорить? — спросила я.

— Только не по-русски.

— Но другого языка я не знаю. Только русский и несколько слов по-английски.

— Тогда вообще молчите.

— Но ведь в самолете никого еще нет.

— Придут, — сказал он.

— Тогда разрешите задать несколько вопросов, пока нет других пассажиров. Что будет дальше? Сколько часов лететь до Нью-Йорка?

— Мы будем в Нью-Йорке вечером. После краткой остановки вылетим в Майами.

— Тогда я и встречусь с отцом?

— Нет. Дальше мы поедем на машине.

— Сколько туда езды?

— Несколько часов.

В салон самолета стали подниматься первые пассажиры, и Генри предостерегающе поднес ко рту палец.

Я откинулась в кресле.

Как я и ожидала, никто не проявлял ко мне ни малейшего интереса.

Мало-помалу с этим согласился и Генри, разрешив мне пойти в туалет. Там я первым делом стащила с головы парик, от которого голова у меня просто раскалывалась. Я бы с удовольствием провела в туалете час и больше, но знала, что в любую минуту может появиться Генри, который не остановится и перед тем, чтобы вышибить дверь.

Когда я вернулась, Генри снова вытащил магнитофон. Он хотел знать в мельчайших подробностях все, что осталось у меня в памяти о прежней жизни. Наш разговор помог скрасить время полета.

За весь полет произошел лишь один неприятный инцидент, когда стюардесса пришла взять заказ на ужин.

Я не поняла ее и успела произнести по-русски только одно слово — «что?», как тут же получила удар по щиколотке от Генри.

Он что-то сам заказал для меня, объяснив удивленной стюардессе, что я из Восточного Берлина, а потому не понимаю ее.

На ужин мне принесли шиш-кебаб, потрясающе вкусный. Никогда в жизни я не ела такого вкусного мяса и никак не могла поверить, что на Западе в самолетах кормят такой вкуснятиной бесплатно. Наклонившись ко мне, Генри спросил:

— Вы по-прежнему предпочитаете цыпленка по-аэрофлотски?

— Он тоже был очень вкусный. — Я и себе самой не могла бы объяснить эту внезапно возникшую потребность защищать все русское. Наверно, это как-то было связано с чувством страха, все более усиливавшимся по мере приближения встречи с отцом. Я так долго ждала этой минуты, что теперь, когда она перестала быть мечтой, мне стало страшно. Что, если я не понравлюсь ему?

Потому, наверно, я так и цеплялась за то единственное, что у меня было за душой, — за свою принадлежность к России.