Повернувшись к дому, она увидела стоявшего в дверях Берию. Зоя взяла с сиденья букет.

— Это мне? — спросила она.

На Берию со спины падал свет, и ей было не разглядеть его лица.

— На вашу могилу, — ледяным тоном произнес он.

Тяжелая дверь захлопнулась, и Зоя осталась стоять, дрожа от страха. Потом сунула цветы в машину, отодвинув их подальше от себя. Когда шофер помог ей выйти у ее дома на улице Горького, она оставила букет в машине.

В январе 1945 года Зое Алексеевне Федоровой только что исполнилось тридцать два года. Она была одной из самых любимых в Советском Союзе кинозвезд, зарабатывала, по советским меркам, большие деньги, у нее была квартира на улице Горького, всего в нескольких кварталах от Красной площади. Учитывая трудности войны, она жила прекрасно. Если бы не ее одиночество.

МОСКВА, ГОД 1945-й

Каким-то чудом квартира оказалась пуста. Джека Тэйта обрадовала царившая в ней тишина. Куда подевались два других американских офицера, деливших с ним эту площадь, он не знал, и, честно говоря, его это мало заботило. Люба, их кухарка и домоправительница, была либо дома, либо отправилась в НКВД сдавать свой еженедельный отчет об американцах. Это отнюдь не игра его воображения: Люба откровенно призналась, что ее приставили следить за ними. Пожалуй, это было единственное положительное обстоятельство, которое Джек Тэйт мог привести в ее защиту. Некрасивая, угрюмая, никудышная кухарка, она по крайней мере шпионила за ними честно и открыто.

Москва угнетающе действовала на него. И не сам город не постоянно падающий снег, не трудности военного времени. Больше всего сил отнимали бесконечные проволочки и придирки к самым, казалось бы, второстепенным деталям операции «Веха». Русские дали согласие вступить в войну против Японии через девяносто дней после окончания военных действий в Европе. Они также дали согласие на строительство в Сибири американского аэродрома для нанесения бомбовых ударов по островам Японии. После того как все эти вопросы были улажены, ожидалось, что весь проект пройдет без сучка без задоринки, и тем не менее он постоянно увязал в дебрях бюрократических мелочей. Каждый русский, с которым ему приходилось иметь дело, больше всего на свете боялся принять хоть какое-нибудь определенное решение или взять на себя малейшую ответственность. Работать с ними было все равно что пытаться выбраться из зыбучих песков. Чем дальше, тем вы все глубже и глубже увязали в них.

Он приехал в январе, сейчас уже февраль. Прошел целый месяц, но, черт возьми, он вовсе не уверен, что хоть чего-то добился. С тем же успехом можно было оставаться в Техасе.

Посмотревшись в ванной комнате в зеркало, он провел рукой по лицу. Решил, что вполне можно обойтись без бритья, и повязал полагающийся по форме галстук.

Больше всего ему хотелось бы остаться в этот вечер дома, поесть чего-нибудь из того, что осталось на кухне, скорее всего щей — единственное блюдо, которое Люба готовила более-менее сносно, и лечь спать. Но отклонить официальное приглашение на прием, полученное от Молотова, не так-то просто. Дело не в том, что они знакомы. Приглашение получили все американцы, живущие в Москве. Однако к приглашению была приложена записка американского посла Аверелла Гарримана, предлагающего отнестись к нему со всем возможным вниманием, что на самом деле было вежливым приказанием «прибыть».

Джек прошел в гостиную, чтобы еще раз взглянуть на приглашение. Оно лежало на крышке рояля, рядом с открытыми нотами. Кто втащил в квартиру этот рояль, кто купил ноты? Ни один из нынешних обитателей квартиры не способен был сыграть даже «Собачьего вальса».

Приглашение гласило, что прием состоится в восемь вечера в Доме приемов на Спиридоновке, форма одежды «официальная, при орденах». Прием устраивался по случаю 27-й годовщины Красной Армии, значит, будет грандиозное застолье. Джек прикрепил на китель свой «фруктовый салат» — три ряда орденских ленточек, заработанных многими годами тяжкой работы. Сегодня, подумал он, рядом с русскими, которые напялят на себя все свои бряцающие ордена и медали, никто и не заметит, что их много.

Выходя из гостиной, он бросил взгляд на залитую лунным светом Красную площадь и, как всегда, с трудом оторвал глаза от открывшегося вида. Он в Москве уже около месяца и до сих пор не может привыкнуть ко всей этой красоте, особенно к храму Василия Блаженного, вздымающемуся вверх во всем своем византийском великолепии. Быть может, от совместной работы с русскими и можно сойти с ума, но, наверно, стоит забыть об этом ради вот этого вида на храм Василия Блаженного или ради того ощущения мощи, которое придавливает к земле всякого, кто проходит вдоль красной кремлевской стены.

Джек посмотрел на часы. Пора идти. Он взял пальто, нащупал в кармане ключи от машины. Во всяком случае, еда там будет куда вкуснее Любиных щей.

Зоя стояла перед зеркалом и, вертясь из стороны в сторону, внимательно разглядывала свое изрядно поношенное темно-синее бархатное платье. Сомнений не было: рукава на локтях начинали лосниться, и бока платья тоже. Что ж, ничего не поделаешь. Войне не видно конца, приличное новое платье купить практически невозможно. А что, если накинуть сверху шерстяную шаль и спустить ее пониже? Да-да, так она и сделает.

Затем она занялась чулками. Выше икр их видно не будет. И если малюсенькая зацепка на самом верху правого чулка выдержит и петля не поползет вниз, она спасена.

Она с удовольствием представила себе прием в доме на Спиридоновке. Это был настоящий дворец. Она запомнила его с прошлого года, когда там отмечали тот же праздник. Для артиста получить приглашение на такой прием считалось большой честью. А какая еда, какие напитки! Напитки ее заботили весьма мало, но вот еда! Вкусно поесть по нынешним временам дело первостепенной важности. Но и это не главное, главное — яркие, умные люди, которые там соберутся. Наиболее известные в своей области искусства. Вот они-то и интересовали Зою больше всего. В политике Зоя не разбиралась, да она ее и не занимала.