— Видела, как он всегда смотрел на тебя, видела ваши лица, когда вы были вместе. Я видела этот свет в твоих глазах и такой же свет в его глазах и понимала, какие чувства растут в вас обоих.

— О тетя Фанни! Я не делала это нарочно, я…

Я села на кровати, положила руки на колени и покачала головой.

— Знаю, дорогая. — Она села около меня и взяла меня за руку. — Я знаю, что ты не позволила бы чему-либо случиться, если бы ты могла помешать этому. Любовь сама захватила тебя и захватила его. За это нельзя винить никого из вас. Еще в раннем возрасте вас влекло друг к другу, и, как у двух цветков в лесу, которые избежали взгляда или сапога человека, ваша любовь росла свободно и без помех, пока вы не переплелись друг с другом. Но это все плохо, так что тебе надо расплетаться. Это причинит тебе боль, но если не сделать этого, то будет в несколько раз еще тяжелее для тебя. Но я помогу тебе, Энни, пройти через это.

— Но Люк! — вскрикнула я. Не было никого, кто помог бы ему и утешил его.

— Ты должна позволить ему идти своим собственным путем, Энни. Я говорила тебе. Он Люк Кастил не только по имени, но и по крови. Я любила своего отца, но он был человеком, за красивыми глазами которого скрывался вспыльчивый и тяжелый характер.

— Тетя Фанни, я чувствую себя так скверно, у меня так пусто внутри и одиноко, что мне просто этого не вынести, — пожаловалась я.

Она обняла меня и прижала к себе. Так мы просидели некоторое время. Потом она поцеловала меня в лоб и отпустила.

— А теперь, Энни, давай я помогу тебе устроиться в кровати. Ты должна думать теперь прежде всего о своем здоровье.

После того как с ее помощью я снова оказалась под одеялом, она наклонилась, поцеловала меня в лоб и погладила по моим волосам, как это делала обычно моя мать.

— Тебе надо поспать, Энни. Я буду здесь с тобой и помогу тебе, пока ты снова не будешь на своих ногах.

— Спасибо, тетя Фанни.

— Мы, женщины, должны теперь держаться друг друга, — сказала она с улыбкой и расправила плечи, подчеркивая этим, что мы будем встречать трудности вместе.

Она поцеловала меня еще раз и оставила одну в темноте ночи. В моих ушах все еще звучал голос Люка, а в памяти запечатлелся его взгляд…

— Это не является уродливым, это не может быть уродливым, — прошептала я и уснула, все еще ощущая поцелуй Люка на своих губах.

Следующие три с половиной недели были трудными для меня. В некотором отношении даже более трудными, чем время, проведенное в Фарти. Дело было не в том, что кто-то жестоко обращался со мной, совсем наоборот. Вся прислуга и моя тетя Фанни являлись воплощением заботы, любви и внимания. Причиной было то, что слишком скоро после того, как я потеряла своих родителей, я потеряла и Люка, единственного человека во всем мире, про которого я думала, что он всегда будет здесь со мной, единственного человека, ради которого стоило бороться и терпеть боль. Он ушел, и я чувствовала себя такой же покинутой, такой же омертвевшей внутри, как это было, когда я потеряла своих родителей.

И как бы ярко ни светило солнце, для меня все дни оставались унылыми и мрачными. Все время мне было холодно и я чувствовала усталость. Я закутывалась в одеяла и часами просто смотрела в потолок, не желая даже включать свет, когда наступали сумерки. Временами я чувствовала себя оцепеневшей, часто и долго плакала, пока у меня не начинала болеть грудь. Наплакавшись, я засыпала, чтобы, проснувшись, снова удостовериться, что все люди, которые были близки мне, теперь покинули меня. Я никогда еще не испытывала такого одиночества, даже тогда, когда была заточена в Фарти. Когда я была там, со мной, по крайней мере, были мои мечты.

Теперь же исчезли даже и они. Не осталось фантазий, которые могли бы скрасить унылую действительность. И что еще хуже, были испорчены мои воспоминания о Люке и обо мне. Наша жизнь проходила в запретной любви, и все то, что раньше я считала удивительным и прекрасным, представлялось теперь как греховное и плохое. Это разрывало мое сердце и наполняло меня страданием.

Как ужасно не только потерять тех, кого любишь, но потерять также и удовольствие и радость от воспоминаний о них. Судьба ограбила мое сердце, забралась в мой сад и оборвала все распустившиеся цветы, оставив после себя только сорняки и голые стебли, лишенные красоты и самого смысла их существования.

Многие из старых друзей моих родителей нанесли мне запоздалые визиты с соболезнованиями, запоздалые по причине того, что раньше я была далеко отсюда. Я ценила их внимание ко мне, но каждый раз, когда кто-либо наносил мне визит, я вновь переживала эту трагедию, заново чувствовала мою потерю.

Некоторые из друзей моей матери плакали, видя меня, и их печаль глубоко ранила меня, вскрывала мои раны, которые успели зарубцеваться. Тем не менее я оказалась сильнее их, и нередко мне приходилось утешать их.

— Как раз так же поступила бы и твоя мать, — заметила тетя Фанни после одного из таких случаев. — При нужде не было никого сильнее твоей матери. Я только ныла и скулила, а она и Том добывали для нас пищу, когда мы почти умирали от голода, и никто иной как твоя мать ухаживала за Нашей Джейн, когда та заболела.

Эти рассказы о моей матери и другие подобные рассказы придавали мне силы и укрепляли мою волю продолжать трудиться над восстановлением моего здоровья, после того как Люк и Дрейк бросили меня. Тетя Фанни говорила, что Люк часто звонил ей и спрашивал про меня, но каждый раз, когда она предлагала ему поговорить со мной, он отвечал, что сделает это в следующий раз. По крайней мере, раз шесть я пыталась написать ему письмо. Но, перечитывая написанное, рвала, так как все казалось неверным, не выражало того, что я чувствовала на самом деле.