Собеседники наверняка затронули и финансовый вопрос: не зря же Клеопатра устраивала такой шикарный прием. Показная роскошь была способом привлечь внимание человека, нуждавшегося в деньгах. Римская казна была пуста, а триумвиры уже пообещали каждому солдату по пятьсот драхм, то есть двенадцатую часть таланта. Под их началом было тридцать легионов. Преемник Цезаря и победитель при Филиппах был просто обязан продолжить парфянскую кампанию, и Антоний намеревался поступить именно так. Парфяне поддерживали заговорщиков. Они зарились на чужую землю и досаждали соседям. Пришло время посчитаться за унижение пятьдесят третьего года, отомстить за полководца, не вернувшегося с берегов Тигра. Его отрубленную голову парфяне использовали как реквизит в постановке Еврипида. Одиннадцать легионов вырезали до единого человека. Выдающиеся военные успехи на чужой территории должны были упрочить положение Марка Антония дома. Но мечта о Парфии никак не могла стать реальностью без участия Клеопатры, единственной правительницы, способной оплатить военную авантюру такого масштаба.

В качестве ответного жеста Марк Антоний пригласил Клеопатру на свой пир. Разумеется, честолюбивому римлянину хотелось во что бы то ни стало «превзойти гостью в блеске и богатстве». Разумеется, у него ничего не вышло. Потом скажут, что египтянка обвела Антония вокруг пальца, и будут в известной мере правы: римлянам не стоило соревноваться с Птолемеями в устройстве роскошных празднеств, а у царицы не было равных в игре по чужим правилам. Антоний неловко пошутил по поводу «скудости и скромности» своего пира, и Клеопатра охотно посмеялась вместе с ним. Грубоватый римский юмор ничуть ее не смутил: «Услышав простые шутки, которые пришлись бы по вкусу солдатам, но никак не придворным, царица без всякого жеманства принялась отвечать в том же духе». Великой владычице и владелице несметных богатств ничего не стоило побыть своим парнем. Едва ли хоть кто-то из приближенных Клеопатры прежде видел такой свою госпожу.

Умение подстраиваться под обстоятельства и легко переходить с одного языка на другой было важным свойством натуры Клеопатры. Не менее ценным оказалось ее фантастическое везение. У царицы и Марка Антония нашлось много общего. Оба не могли согласиться с последней волей Цезаря и не желали признавать его законного наследника. Оба крепко уцепились за края консульской мантии. Антоний убеждал Сенат в божественном происхождении Цезаря, втайне надеясь, что потомком богов признают и его преемника; Клеопатра была не единственной участницей помпезного спектакля по мотивам древней мифологии. В отличие от большинства римлян, Антоний привык иметь дело с умными и талантливыми женщинами. Его родная мать, узнав, что сын сделался ее политическим противником, заявила, что предпочла бы умереть от его руки. Марку Антонию не составляло труда обсудить с женщиной вопросы финансов или управления государством, а встреча в Фарсале, несмотря на попытки Клеопатры превратить ее в красочную церемонию, очень быстро превратилась в неофициальные переговоры двух правителей. У Фульвии, помимо денег и связей, были и ум, и отвага, и красота. Ради нее Антоний бросил свою давнюю любовь, самую популярную в Риме актрису. Его жена была не из тех женщин, кто станет сидеть дома и прясть шерсть. О нет, она желала «командовать полководцем, управлять правителем». В ту зиму Фульвия не только замещала мужа в Риме, но и активно вмешивалась в общественную жизнь, так что «ни сенаторы, ни простой народ не смели ей перечить». Она вела переговоры с влиятельными политиками, отстаивая интересы супруга, выплачивала его долги и на собственные средства снарядила восемь легионов. Верная жена была готова постоять за дело своего мужа даже с оружием в руках.

Антоний воспринимал претензии Клеопатры на родство с богами как нечто вполне естественное. По дороге в Фарсал его славили – и царица об этом знала – как нового Диониса. Он, согласно легенде, когда-то с триумфом прошел по всей Азии. Бог безудержного веселья и покровитель виноделия по-своему роднил египтянку и римлянина: Птолемеи вели свой род от младшего из олимпийцев и были истовыми почитателями его таинственного культа. Отец Клеопатры добавил к списку своих титулов имя «Новый Дионис», перешедшее по наследству к ее брату. К царскому дворцу в Александрии примыкал театр Диониса; в сорок восьмом году Цезарь устроил в нем свой штаб. Что же касается Марка Антония, то ему следовало лишний раз подумать, прежде чем причислить себя к потомкам греческого бога. Необычайно популярный в народе, Дионис был причислен к сонму олимпийских богов совсем недавно и оставался в нем чужаком. Добрейший из олимпийцев, жизнерадостный златокудрый юноша был чересчур изнеженным и слишком уж восточным. Один из предков Клеопатры сослался на родство с Дионисом, оправдываясь за бегство с поля боя. Но хуже всего было то, что бог виноделия притуплял мужской ум, а женщин наделял сверхъестественной силой. Стань героем битвы при Филиппах не Антоний, а Октавиан, появление Клеопатры пришлось бы совсем некстати. Царица знала слишком много языков.

Окрестности Фарсала могли бы служить превосходной декорацией для любой пьесы: поросшие лесами скалистые горы и пестрящие цветами луга. Политическая и культурная столица Киликии была, по выражению величайшего из ее сынов апостола Павла, «не просто городом». Фарсал славился философскими и ораторскими школами, банями и фонтанами, замечательной библиотекой. Город стоял на берегу холодной бирюзовой реки, удивительно чистой и прозрачной, особенно в сравнении с мутным Нилом. Войдя в Фарсал, Александр Македонский первым делом сбросил доспехи, чтобы смыть пыль и пот в ледяных водах Синда (правда, в шатер царя принесли почти бездыханным. Он пришел в себя лишь через три дня). Небо даровало городу плодородную землю и отличные виноградники. Только здесь два божества, старое и новое, могли жить в мире и согласии. Горожане любили веселиться и были жадными до зрелищ; в Фарсале можно было без труда накупить цветов на целый талант, а это означало, что в новоиспеченной римской провинции сохранялись греческие порядки. Угодив в ту же ловушку, в которую некогда попала Клеопатра, фарсяне искренне приветствовали Кассия и Долабеллу и были жестоко обмануты обоими. Кассий опустошил город, разграбил храмы, угнал в рабство женщин, детей и даже стариков. Оставшись без цветов и праздников, жители Фарсала переметнулись к врагам Кассия. Антоний вернул город к жизни.

Клеопатра пробыла в Фарсале всего пару недель, но этого оказалось вполне достаточно. Антоний пропал раз и навсегда[40]. Плутарх спешит первым поведать о киликийском триумфе царицы. «Бесхитростная кокетка», представшая перед Цезарем в сорок восьмом году, к лету сорок первого превратилась в искушенную красавицу, прошедшую экстремальную школу обольщения, с неотразимой внешностью, нежным голосом, обворожительными манерами. У Антония не было ни единого шанса. Полное поражение римлянина признает и хладнокровный Аппиан. «Едва увидев ее, Антоний, уже достигший сорокалетия [sic], влюбился, словно отрок», – удивляется историк. Легенда в очередной раз оттесняет историю. Сквозь заросли роз трудно пробиться к грубой правде, особенно если речь идет о политике. Мы знаем о завоевании Марка Антония больше, чем о покорении Цезаря лишь потому, что летописцы охотно говорят об одном событии и обходят молчанием другое. Антоний оказался слабее Цезаря, а чары Клеопатры с годами сделались сильнее. В сорок первом году она играла не только для другой публики, но и с другим хором.

Разве там, где есть политика, нет места любви? Наверное, не всегда. Повествуя о другом знаменитом романе, Плутарх заметил: «Это была настоящая любовь, и она пришлась как нельзя кстати». Так получилось, что из всех римлян Клеопатре был нужен именно этот. Вышло так, что Антонию понадобилась именно эта египтянка, и никакая иная. Клеопатре было выгодно влюбиться в человека, от которого зависела ее судьба, а ему – воспылать страстью к женщине, способной вооружить его армию. Парфянская кампания была для царицы огромной удачей. Получив доступ к деньгам Клеопатры, Антоний о ней не забыл. Как утверждали заклятые враги египетской правительницы, она не влюбилась в римлянина, а «вынудила его влюбиться в себя». В древнем мире считалось, что женщины интригуют, а мужчины разрабатывают стратегию. Между авантюристом и авантюристкой издавна пролегала бездонная пропасть. Для мужчины был простителен самый очевидный разврат: Цезарь, если помните, едва расставшись с Клеопатрой, оказался в объятиях мавританской царицы. Антоний прибыл в Фарсал прямо из покоев царицы Каппадокии. Оба возлюбленных Клеопатры отличались непомерным сексуальным аппетитом, но именно ей было суждено войти в историю коварной соблазнительницей. Прочие ее таланты упорно игнорировали. Такая женщина могла владеть любовной магией, но не могла любить и быть любимой. Что ж, при помощи магии можно добиться большего, чем без нее. Иосиф Флавий не сомневается, что царица захомутала Антония и заставила его выполнять все свои капризы «при помощи волшебного зелья». Отрицать ее власть над мужчинами он не мог, а признавать ум и волю не хотел.

Впрочем, без магии все же не обошлось. Только представьте: мужчина и женщина в расцвете сил и зените славы, а вокруг пряные летние ночи, сладкая дымка, гирлянды огней, столы ломятся от изысканных блюд и отменных восточных вин. О похождениях Антония ходили легенды, а во время азиатского триумфа он изрядно расширил список своих побед. Плутарх обвинял его в «нездоровом пристрастии к чужим женам». Накануне встречи с Клеопатрой римлянин без труда покорил другую азиатскую царицу. Жаркое лето располагало к любовным утехам.