— Это беда не только Зиновьева, Петр Кузьмич, — быстрым движением откинул назад голову Ульянов. — Тем же грешат пока и другие наши товарищи-рабочие. Я бы сказал, это болезнь переходного возраста. Ведь если пролетариат — главная историческая сила, размышляют они, то за ним и главенство. А того не усвоили, что повести пролетариат за собой могут лишь научно разработанная идея и рабочие-интеллигецты, хорошо владеющие ею… Не так давно был у нас спор на эту тему с Василием Андреевиичем Шелгуновым. Он человек поживший, твердый, ва всех отношениях достойный — да все норовит интеллигентам экзамен устроить! И народникам, и нетвердым марксистам, и нашему брату, социал-демократам… Будем терпеливы. В конце концов этот крен выправится..! Или вы имели в виду более широкое свойство характеру Зиновьева?

— Нет. Только это…

Петр не стал больше выискивать недостатки в новичках, перевел речь на свои старые кружки. Очень не хотелось ему говорить, что литейщик Николай Иванов, организатор района, зачастил к учительницам Глазовско! школы Сибилевой и Агринским, но смолчать не удалось так как Владимир Ильич сам спросил о Киське.

— Чем же его так привлекают народовольцы? Программой?

— Да нет. Переубедить Николая Яковлевича трудно. Он сам кого угодно переубедит. Народовольцы нынче хоть и держатся за своих идолов из «Русского богатства», но в земледельческие артели и самобытность развития русского народа уже не верят. А главное — «Капитал» почитывают… Здесь другое. Я думаю, кто-то из учительниц вскружил Иванову голову. Он и старается свой интерес представить желанием перетянуть их на нашу сторону.

— Очень может быть. Но зачем же водить туда остальных?

— Для прикрытия. Не столько перед товарищами, сколько перед учительницами.

— Странное прикрытие, — покачал головой Ульянов. — Хождение из кружка в кружок ломает дисциплину, размывает границы. Одно дело, когда от народовольцев идут к нам, другое — когда целыми группами начинают составлять их ряды. Здесь на память приходят гоголевские Андрий и прекрасная полячка из «Тараса Бульбы»… Опять же Иванов не просто Иванов, а наш организатор.

— Со своими задачами он справляется не хуже Шелгунова и Бабушкина. Пожаловаться на него я не могу. И приказать не встречаться с учительницами — тоже.

— Тогда, по крайней мере, пусть он один… перетягивает их на нашу сторону.

— Я его об этом просил. Он обиделся.

— И напрасно. Мы не в бирюльки играем, так что для обиды следует выбирать иной повод… Ну, хорошо, Петр Кузьмич, вы его еще раз попросите. Кстати, кто за Нарвской заставой еще может быть рабочим организатором?

— Я как-то не думал. Не было причин.

— А вы подумайте. Мало ли что может случиться.

В этот момент Ульянов показался Петру чересчур резким. Это было непривычно.

Но ведь и агитация — дело резкое. Без твердости и готовности к любым жертвам за нее и браться не стоит.

— Очень правильно, Петр Кузьмич, что вы обменялись кружками со Старковым, отдали занятия у Феодосии Никифоровым Норинской Ванееву, а сами сосредоточили свое внимание на Путиловском, — тут же похвалил Петра Ульянов. — Такую перегруппировку следует сделать и в других районах. А то еще много у нас суеты, бестолковщины, пустых метаний туда-сюда. Пора переходить от количества к качеству, соединять рабочих на одном месте, вокруг единых требований, имея обдуманный порядок действий. Вот вы, к примеру, что планируете сделать в ближайшее время?

— Мы-то? — удивился Петр и, почувствовав, что выглядит нелепо, поспешил исправиться: — Мы собираемся отпечатать на гектографе «Ткачей» Гауптмана в переводе Анны Ильиничны и — пустить в кружки. Это раз. Далее, на Путиловском скоро должны пройти перевыборы правления потребительского общества. Хотим обратить их против прижимщиков…

И Петр горячо принялся перечислять злоупотребления в заводских лавках, именуемых рабочими не иначе как грабиловками. Товар в них дрянной, с гнилью, засоренный, а цены на него — по высшему сорту. Вот кружковцы и взялись проверить: и товар, и цены, а заодно заглянуть в расчетные книжки пайщиков да в отчеты правления за несколько лет, сравнить. Картина получается плачевная. Особенно плохо приходится тем рабочим, которые, пострадав от штрафов или запив с горя, берут продукты в потребиловке в кредит и тут же перепродают их лавочникам со скидкой. Это называется перегонкой. От перегонки страдают семьи; их кормильцы все больше и больше влезают в долги и потом не могут из них выбраться. Большинство пайщиков так и живут — в кредит.

Всего же в потребительском обществе на Путиловском человек восемьсот. Каждый восьмой. Служащие, мастера и старшие в артелях получают поблажки — им и продукты получше, и кредит с растяжкой, у них и расчетные енижки ведутся как надо, без уписок. Словом, равноправия меж пайщиками нет. А уж в правление попадает исключительно «белая кость».

В кружках Петра пайщиков мало, так что придется готовить для выступления людей надежных и не входящих в их круг… Борис Зиновьев и Семен Шепелев уже подобрали подходящих рабочих. Перевыборы должны превратиться в организованный протест. Будет сделан перечень умышленных обманов: правление услышит претензии в свой адрес. А затем последует предложение наказать виновных, снизить вступительный пай с пятидесяти до двадцати пяти рублей, ввести в правление рабочих, установить порядок, при котором любой пайщик без особого на то дозволения свыше может проверить работу потребиловки…

— Прекрасно, Петр Кузьмич, — одобрил Ульянов и, поднявшись, двинулся по комнате; лицо бледное после болезни, худое; голос неокрепший еще. — Это именно то, что сейчас необходимо! Было бы наивно надеяться, что все ваши предложения пройдут. Зато отзвук они должны иметь значительный: не только на Путиловском, но далеко за его стенами. Теория мертва, пока она не становится поступком, действием. Вы это доказываете на деле. Спасибо вам!

Он остановился, протянул руку Петру.

Петр торопливо поднялся, стиснул своей лапищей небольшую крепкую ладонь Владимира Ильича. Ему хотелось еще побыть с ним, но рукопожатие, соединив их, в то же время и разъединило. Было в нем что-то прощальное. Так показалось Петру.