Шрифт:
— Молодец, Джек, хорошая работа! Дыши глубже, Джек, и ты победишь!
А между тем Джон Фрай, обращаясь то к одному, то к другому ученику, спрашивал, не пора ли прекратить побоище, потому как, неровен час, Робин Снелл может вышибить мне мозги. Но, узнав, что за плечами у меня более шестидесяти боев, необычайно расхрабрился и, подойдя ко мне, когда я, тяжело дыша, сидел на колене старшего ученика, шепнул мне на ухо:
— Не сдавайся, Джен, не возвращайся в Эксмур без победы!
И снова я сжал кулаки. Либо Робин Снелл свалит меня окончательно, либо я его отделаю так, что он запомнит этот бой на всю жизнь. Преисполненный решимости, я ринулся в наступление. Робин, уверенный в победе, криво усмехнулся, и я возненавидел его за эту усмешку. Он ударил меня левой рукой, а я ответил правой, угодив ему прямо между глаз, что ему крепко не понравилось. Я больше не боялся его и не щадил его так же, как не щадил себя. Я дрался яростно, но расчетливо, и сердце мое оставалось холодным. Я дрался, зная, что скорее умру, чем опозорю родной край. Что было после, я вспоминаю с трудом. Помню только, что одолел-таки Робина Снелла, а потом помог отнести его, жестоко избитого, в спальню Бланделл - Скул.
Глава 3
Тропа Дунов
Мы с Джоном Фраем остались в Тивертоне на один день, чтобы отдохнуть и перековать лошадей, чему я был страшно рад, потому что тело у меня болело неимоверно. Ранним утром следующего дня мы отправились домой. Джон Фрай по-прежнему не желал выкладывать начистоту, почему он приехал за мной так рано, и всю дорогу плел россказни про моего отца, а я, не веря ни одному его слову, молча уповал на то, что дома не случилось ничего худого.
В Далвертон мы прибыли в полдень. Здесь жил мой дядя, брат матери, но в это время дня мы не стали его навещать, остановившись в гостинице «Белая Лошадь». Меня, сказать по правде, эта остановка в гостинице удивила, потому что в городе нам нужно было задержаться всего-то на каких-нибудь два часа, ровно на столько, чтобы успеть накормить и напоить лошадей перед тем, как отправиться через болота.
Те, кто путешествовал в те времена из Тивертона в Орский приход, знают, что дорога между ними была долгой и трудной, за исключением той поры, когда наступали холода и болота замерзали. Но зима в том году выдалась теплая, и дорога с трудом угадывалась из-за глубокой грязи и ухабов, наполненных водой.
В Далвертоне я пообедал так, что и теперь, много лет спустя, у меня разыгрывается аппетит при одном лишь упоминании о далвертонском обеде. Мои одноклассники, отпрыски богатых семейств, частенько рассказывали мне о пироге с наперченной бараниной, и у меня от их рассказов только слюнки текли. А нынче, поди ж ты, Джон Фрай, едва ступив на порог гостиницы, зычным голосом, каким он созывал эксмурских овечек, потребовал:
— Пирог с наперченной бараниной для двух путешественников, да поживее, — чтоб через пять минут было готово!
Никто, конечно, не подал ему волшебного пирога ни через пять, ни через десять, ни даже через двадцать минут, но когда пирог, наконец, поставили посреди стола, дух от него шел такой, что я мысленно возблагодарил Бога за то, что в желудке у меня было довольно места для этакой благодати.
Когда обед закончился, а Пегги и Смайлер наелись и напились досыта, я, будучи любителем воды и мыла, отправился к водокачке, стоявшей посреди двора. Джон Фрай тоже было поплелся за мной, но поскольку он мылся только по воскресеньям, он не решился покинуть пределы гостиницы и замер при входе, опершись о дверной косяк.
В это время во двор вышла горничная со стаканом в руке. Приподняв платье, она направилась к водокачке, где плескался я, щедро обливая голову, плечи, руки и грудь. Увидев меня без рубашки, горничная сказала:
— Подойди ко мне, славный мальчуган. Какие у тебя голубые глаза, какая белая кожа — прямо как снег. Но какой-то злодей наставил тебе синяков. Как, должно быть, тебе сейчас больно!
Все время, пока она говорила, она мягко касалась моей груди тонкими загорелыми пальцами, а я по ее манерам и акценту понял, что она иностранка. Стоя перед ней, я несколько переборол свое смущение, рассудив, что по-английски я говорю все же лучше, чем она. Мне очень хотелось набросить на себя куртку, но я не знал, как бы это сделать поделикатнее, чтобы не предстать в глазах женщины грубым невежей.
— Извините, сударыня, мне нужно идти,— сказал я.— Джон Фрай ждет меня в дверях гостиницы. Вечером мы должны быть дома.
— Да-да, конечно, поезжай, милый. Скоро я, кажется, последую за тобой. Но скажи, дорогой, далеко ли отсюда до Уош... Уош...
— До Уотчетта, сударыня,— подсказал я.— Дорога туда долгая, очень долгая и такая же плохая, как до нашего Орского прихода.
– А, так вот где ты живешь, малыш. В один прекрасный день я приеду навестить тебя. А сейчас, пожалуйста, покачай воды, чистой воды для баронессы.
Я с готовностью исполнил ее просьбу, но она, однако, раз пятнадцать вылила на землю, пока, наконец, не сочла, что шестнадцатый стакан — это как раз то, что нужно, Затем она попрощалась со мной и напоследок захотела поцеловать меня, но мне всегда было неловко от таких нежностей и потому, проскользнув под ручкой водокачки, я тут же удрал в гостиницу.
Перед тем, как покинуть «Белую Лошадь», я сбегал в город и купил сладостей для моей сестренки Анни. Вскоре мы вновь оседлали лошадей и поскакали по дороге, которая, проходя через весь Далвертон, тянулась на север. Пегги и Смайлер бодро поднимались в гору, и было видно, что после хорошей порции бобов им теперь никакая дорога не страшна.