Встревоженный не на шутку, папаша Гикуйю на цыпочках, точно осторожную его поступь могли расслышать снаружи, устремился к щели и разглядел сквозь нее, как опрятный белый мужчина, выйдя на улицу, отрицательно покачал головой в ответ на немой вопрос босоногого молодого африканца в потрепанных штанах и майке.

Отпрянув от окна, Гикуйю опустился на стул. Его охватил страх. Он узнал молодого человека, которому обычно больше шла форменка сотрудника уголовной полиции.

Поглощенная изучением каких-то документов и извещений, Светлана спускалась, стуча каблучками, по ступеням внешней лестницы посольского здания и неожиданно для себя чуть не столкнулась с Виктором Луковским, шедшим навстречу с озабоченным видом.

— Здравствуй.

— Мы уже здоровались, но все равно здравствуй. Всегда здравствуй, мой дорогой мыслитель.

— У тебя прекрасное настроение. Ты у меня молодчина. За это и люблю тебя, доктор.

— Надеюсь, вслед за этим высказыванием ты выскажешь еще и благодарность мне за идеальную уборку в твоем ужасном кабинете.

— А, это твоих рук дело, — без особого восторга промолвил Виктор Иванович, — то-то я не могу найти ни единой вещи на месте.

— Я, глупая, думала, что оценишь мою заботу.

— Оценил, и высоко. Но считаю, что рукам врача, как и рукам музыканта, необязательна грубая работа. Они священны, руки врача.

— Какой слог! Карамзин! Смотри не превратись в зануду.

— Отчего ты сияешь так ярко?

— Прибыли медикаменты и аппаратура для стоматологии. Да здравствуют крепкие зубы народов!

— Отправляешься получать?

— Как видишь. Честно говоря, я опасалась, что аэропорт еще не откроют из-за вчерашней бури. Да вы, как погляжу, не очень-то рады моей новости, месье Луковский.

— Только что разговаривал с Кориным. Прошли уже без малого пять сотен метров — сухо. Бедные ребята, в Аномо немыслимая жара. А тут еще циклон шалит. Если буря обрушится и на них…

— Корин? Борис Корин жаловался на погоду?

— Нет, конечно, но мы-то знаем, каково там.

— Отличное стихотворение у Николая Тихонова, — сказала она, — прав поэт, гвозди бы делать из этих людей.

— Борис, Борька, Боренька, только и слышу от тебя, — улыбнулся Луковский, — учти, я — Отелло.

— Ничего, ревность придает мужчине романтичность.

— Ты думаешь?

— Во всяком случае, будит в нем хоть что-то родственное настоящему чувству, сбивает спесь, извечное ваше самодовольство. Без ревности вы, мужики, жиреете душой и телом, не кровь, а сплошной холестерин.

— Терпеть тебя не могу за такие лекции.

— Это у нас взаимно. Полная гармония, — щебетала она, — будет чем коротать вечера на пенсии. Вообрази: московский дворик, снежок, в подворотнях парочки целуются, на них шипит карательный отряд дворовых старух, первоклашки гоняют шайбу, сосульки звякают с подоконников, из форточек — киношные вскрики с музыкой, на окнах телевизорная синька, хрумкает валенками почтальон с телеграммой кому-то, кто-то везет в лифте пса с прогулки, кто-то шумно кормит ораву гостей, кто-то за стенкой грозится переехать к маме, кто-то звонит из далекой командировки, а мы уже отъездились, все, дряхленькие и сюсюкающие, прихлебываем наш вечный "чай вдвоем", но не пьем, как здесь, читаем лекции друг дружке наперебой. Опять же, как здесь.

— Жуть.

— Ну вот и поговорили с милым. А теперь, извини, я мчусь к своим контейнерам в аэропорт.

— Светлана… постой со мной две минуты. Или пройдемся немного.

Облачко насекомых висело над огромной клумбой, призрачное и тонко жужжащее. Виктор Иванович и Светлана медленно шли по дорожкам, накрест пересекавшим благоухающий цветочный остров посреди ухоженного дворика, наступая на тень от деревьев, густая листва которых приглушала катившиеся от близкой площади волны людского многоголосья.

— Почти полкилометра впустую, — сказал он.

— У ребят? Ну и что?

— Сгорим от стыда, если снова не вышли на пласт.

— Борис рассказывал, в Сибири, под Сургутом, бурили до двух с половиной, а то и до трех тысяч метров. — Она прикоснулась к его плечу. — Мой тебе совет, меньше отвлекай его. Он свое дело знает. Все должно быть нормально.

— То есть?

— Меньше контролируй. Не опекай ребят, как назойливая нянька. Больше доверяй. У самого на носу сдача объекта, занимайся им.

— Не помню, чтобы когда-нибудь вмешивался в твои дела.

— Ну и напрасно, мы не чужие. — Она улыбнулась, мгновенно растопив наметившийся было холодок разговора. — Знаешь, при такой настройке невольно задумываешься о несовместимости.

— Гм, если и завлечешь меня когда-нибудь своей фатой в Дом счастья, все равно не попаду под твой лапоть.

— Время покажет.

— Времени в обрез, мне пора. Не желаете ли, дорогой товарищ, сопроводить кандидата медицинских наук до аэропорта и обратно? Представляю, какая опять собралась армада поглазеть на "Антошку".