Закончив разговор, Даги Нгоро некоторое время сидел в глубокой задумчивости, подпирая кулаками скулы и покусывая губу, что вызывало у стоявших перед ним в почтительно-предупредительных позах дежурного связиста и еще одного полицейского из радиослужбы легкое недоумение, поскольку не в правилах капитана было рассиживаться вне своего кабинета в самый разгар дня,

Наконец Нгоро встал и вышел в соседнее помещение, где перед небольшим световым табло и огромными, во всю стену, планом четвертой зоны и общей картой города бдительно восседал с наушниками на коротко остриженной, будто у арестанта, голове младший офицер.

— Как семьдесят третий?

— Пока по-прежнему, гражданин капитан.

— Значит, плохо.

Нгоро круто повернулся и зашагал наверх, к себе. Эхо его мощной, хозяйской поступи металось по длинному и уныло выкрашенному коридору, как отзвуки резких пощечин. Голоса за пронумерованными дверями притихли, никто не высовывал носа, пока он не заперся в своей келье.

Солнце уже не било в окно, оно поднялось слишком высоко, и Нгоро отодвинул штору. Он устремил на дома и деревья невидящий взор. Он напряженно думал о чем-то.

Потом решительно подошел к столу, снял трубку телефона менее решительно и совсем уж как-то робко набрал номер.

— Извини, это опять я. Послушай, мне очень… не могу поверить… В чем я провинился перед тобой, ну в чем, скажи, ради бога? После всего, что было между нами… Прошу тебя… ты не могла бы сегодня приехать ко мне вечером, как обычно? Пусть в последний раз, очень прошу. Ну почему? За что? Я тебе верил… все равно буду ждать тебя дома весь вечер. Что? Но ты должна объяснить мне… Почему вдруг, я имею право знать? Не лги, тут что-то другое. Подожди, я прошу… Я очень прошу тебя, выслушай… Сука! Грязная сука! Ну, ладно…

Долговязый, как жердь, Баба-Тим стоял посреди склада и растерянно скреб затылок, когда к нему подбежал всклокоченный дизелист.

— Замечтался, Тимоша!

— Нет, нигде нет, везде смотрел, — сокрушался помбур, — что делать?

— Плохо смотрел, — сказал Сергей, двигая бочонки, ящики и рулоны запасного брезента, — помню, были на месте.

— Я плохо смотрел? Я плохо? — возмутился Баба-Тим. — У меня глаза ястреба. Я в селение бегал, раз глянул — и уже знаю каждый камень, каждую собаку.

— Не похваляйся знакомствами, вареник, ищи долотья.

— Ты вареник, я везде смотрел, нигде нет.

Сергей помчался обратно на вышку и доложил бурильщику:

— Как сквозь землю провалились. Вместе с мешком. Что делать, Борь?

— Без этого долота разве нельзя поднять грунт на анализ? — спросила Джой. — Неужели нельзя?

— Попробуем обойтись, — обронил Борис Корин, не прекращая работы. — Уже вызвали КЭТ с базы, выручит, голубушка. Попробуем, короче. Не робей, нефтяники, носы вверх!

— Кэт? — ревниво произнесла девушка и, озадаченная, отправилась следом за Сергеем в дизельный блок.

Между тем по лагерю торопливо шли Светлана и Габи. Луковский и представитель правительства остались возле вертолета, уважив настоятельную просьбу врача. Оба почти не разговаривали, издали сурово поглядывали на скромные жилища нефтяников, окружавшие автобус-лабораторию, точно несколько оброненных и выгоревших на солнце брезентовых шапок.

Габи безуспешно пыталась перехватить у Светланы тяжелый саквояж и сбивчиво поясняла на ходу:

— Обиделся чего-то на всех, полез отдыхать на крышу "сарая", видеть, говорит, никого не хотел. Обиделся чего-то, дурак. Сорвался в отстойник, там торчал лом. Забыли убрать, наверно. Поцарапал бедро, и только. Очень испугался, когда падал. Очень. Темно, высота большая, внизу чего только не валяется, много металла, острых предметов, всякого. Страшно, конечно. Куда летишь — понять невозможно, кувырком. Я бы тоже испугалась. Да, Сергеевна. Так закричал — у меня кровь застыла. Я была на вышке, услышала — сама чуть не в обморок. Он очень испугался. Мы тоже. Бросились к нему, а он уже выбрался. Оказалось — царапина. Небольшая. Я промыла с дезинфекцией, перевязала. Напрасно беспокоишься, Сергеевна. И тогда, ночью, напрасно мы подняли тревогу. Зря сообщили утром: ничтожная царапина. Везучий он, теперь не умрет до самой смерти. Зачем ты прилетела? У меня же аптечка, ты сама оставила. Лекарства хватит еще на десять таких лентяев, как он.

— Но ведь он не встает, ты сказала.

— Мужчина… Моего Банго дважды подстерегали в джунглях пули, он и слова не сказал. Мой Банго настоящий мужчина…

— Бывает шок опасней раны, — заметила Светлана, — где наш пострадавший? Не он ли?

— Он. Нежится в тени. Иди сама к этому бездельнику. — Габи махнула рукой и демонстративно остановилась, не доходя до палаток, даже отвернулась с презрительной гримасой.

А в дизельной Джой допытывалась у Сергея Гринюка:

— Плохо? Рабочие в ужасе, Габи тоже расстроена, а вам нипочем'. Признайтесь, положение тяжелое?