Вторую половину экспедиции мне довелось проплавать на другом судне — «Румб», поменьше размерами, но более современном. В конце августа мы зашли заправиться водой и топливом на остров Спафарьева, где располагался краб-завод, на котором работало несколько сот вербованных женщин. Было раннее утро, когда мы подошли к безлюдному пирсу. Двое заспанных работяг приняли наши швартовые. Я стоял на правом крыле мостика, неподалеку от командира, капитана III ранга Мишкина, когда мы заметили три странные, одинаковые с виду, но разной величины, как матрешки, фигуры, медленно двигавшиеся вдоль пирса к борту судна. Когда они приблизились, оказалось, что это женщины, одетые совершенно одинаково — в резиновые сапоги, ватники и теплые, серого цвета, головные платки. «Эй, командир, — неожиданно сильным и низким голосом крикнула самая высокая из них. — Я предзавкома местного. Девочки у нас тут целый месяц света белого не видят, на путине вкалывают, а мужиков нет. Так что я тебе предлагаю всех своих морячков уволить прямо сейчас до завтра, а мы по такому случаю выходной объявим».

Командир Мишкмн был человеком решительным и настоящим боевым офицером, способным быстро принимать решения в критической обстановке. «Отдать носовой», — скомандовал он упавшим голосом. И мы пошли обратно в море без воды и топлива. «Да, Саня, — делился он со мной — вовремя спохватились. Ты что, у меня весь экипаж двадцать два человека — на части же разорвут!» Я в ту пору плохо знал местные порядки и не сразу понял его тревогу. Уже позднее, на рейде Шикотана, я видел, как на старый пароход «Азия» сеткой с плашкоута грузили вдрабадан пьяных вербованных женщин, матерящихся и орущих пьяные песни, и понял озабоченность командира Мишкина.

В последующие годы мне приходилось несколько раз попадать на Сахалин и Курилы в путину, на плавучие и наземные рыбозаводы, где я насмотрелся на каторжную работу по обработке рыбы, работу, которой мужчины не выдерживают, поэтому на нее берут только женщин. С красными, закоченевшими от ледяной воды руками, по двенадцать часов в день (такая смена) они должны отделять большим ножом голову рыбы от тушки, рискуя отрубить себе пальцы. А ночью — короткий сон в своей грязной казарме, не дающий отдыха. Культуры и развлечений — никаких: работа, работа, работа. Смертельно усталые от постылого однообразного труда и дикого быта, за пару месяцев они способны потерять не только женский, но вообще человеческий облик.

Вспоминается в связи с этим забавная история, произошедшая значительно позднее, осенью 1977 года, когда группа бардов в составе агитбригады от любимого нами журнала «Химия и жизнь» приехала выступать на Сахалин и Курильские острова. В «поющую часть» бригады входили Сергей и Татьяна Никитины, Виктор Барковский с женой и я с молодым тогда, но уже весьма популярным автором Александром Сухановым, который на Дальний Восток попал впервые в жизни и местных порядков не знал. В Южно-Сахалинске нас пригласили с выступлениями на несколько дней на огромную плавбазу «Кронид Коренов», работавшую на путине у берегов Сахалина, — этакий плавучий рыбзавод, где днем и ночью шла переработка рыбы, получаемой с траулеров. Здесь на разделке рыбы трудились посменно несколько сот женщин. Расселили нас на судне попарно — супружеским парам отвели по каюте, а нас с Сухановым и сопровождавшим нашу бригаду инструктором Сахалинского обкома комсомола поместили в изолятор судовой санчасти, благо он пустовал. В изоляторе два иллюминатора выходили на прогулочную палубу. Поздним вечером, после успешного концерта для экипажа и работников плавбазы и не менее успешного банкета в каюте капитана, где красную икру мы поедали столовой ложкой, мы втроем вернулись в свой изолятор и стали устраиваться на ночлег. По-видимому, хорошо знакомый с местными нравами сахалинский инструктор запер на два оборота входную дверь, а ключ вынул и положил себе в карман. После этого он проверил, крепко ли закручены барашки на иллюминаторах и залег спать. Я, отягощенный большим количеством выпитого и съеденного, тут же последовал его примеру. Проснулся я среди ночи от какого-то шепота и приглушенного хихиканья. Подняв голову, я увидел, что один из иллюминаторов открыт, и из него торчат ноги Саши Суханова. «Держи», — неожиданно заорал над моим ухом проснувшийся одновременно со мной комсомольский инструктор, вскочивший со своей койки, и ухватился за Сашину ногу. Я немедленно ухватился за другую. Оказалось, что пока мы спали, Саша передал им гитару, и они, предупредив, чтобы он нас не будил и не шумел, стали понемногу его вытягивать наружу. Какое-то время мы и они тянули ничего не понимающего Суханова в разные стороны, но потом они от него отступились. Мы втянули Сашу назад, наш гид помахал перед его носом кулаком и дал ему несколько нехитрых наставлений в довольно энергичных выражениях, после чего иллюминатор был снова закручен, и мы мирно проспали до утра…

Скалистые берега Охотского моря, обилие тюленей и нерп, живописные острова, привлекавшие некогда сюда мореплавателей, так контрастирующие с убогой обыденностью местного быта и его жестокими нравами, запомнились мне надолго.

Само пребывание женщин на судне, да еще под хоть и гидрографическим, «вспомогательным», но все же военно-морским флагом, с позиций военного начальства, было постоянным ЧП. За ними круглосуточно велось негласное наблюдение, жили они в отдельном отсеке (назывался он «змеюшник») и общаться с ними можно было только на людях. Согласно бдительным указаниям замполита, зайдя к женщине в каюту (или если она вошла к тебе в каюту), закрывать дверь ни в коем случае было нельзя — не на ключ, конечно, упаси Боже, а просто плотно прикрывать. В противном случае замполит отсчитывал пять минут и записывал нарушителю «аморалку».

Несмотря на эти «антисанитарные» условия, корабельные романы все-таки случались. На судах экспедиции шепотом рассказывали легенду про одну настырную пару, которую, заподозрив в «аморалке», усиленно опекал замполит, не давая им уединиться. Они его все же перехитрили — достав у мотористов «мастер» (дежурный ключ, открывающий замок в любой корабельной каюте), дожидались, когда замполит отправится в кино, и устраивались и его каюте.

Нельзя не признать, что присутствие женщин на кораблях, долгое время находящихся в плавании, представляет собой известную проблему. Мне за почти три десятилетия плавания на самых различных судах довелось быть свидетелем многочисленных драматических ситуаций, возникающих в длительных океанских рейсах, когда на сотню и более мужчин приходится всего несколько женщин, а «моральный кодекс строителей коммунизма» перестает срабатывать уже на третий день после выхода из родного порта. Помню, как сокрушаясь, матерился старый боцман на «Охотске», глядя на живописные курточки наших сотрудниц: «До чего флот довели, это же подумать только. Вот в старое-то время — императрица в Севастополе свой флот посетила и на флагманский корабль к Ушакову изволила лично ступить. Так потом боцман с целой командой все за ней мыли и чистили, поскольку хоть и императрица, а все ж таки баба. Так то царица была, а это что? Тьфу да и только»…

Иначе реагировали на появление женщин вербованные работяги, в основном из бывших зеков, которых везли в Пенжинскую губу на какую-то стройку. Жили они на «Охотске» в огромном трюме в районе носовой палубы, куда вел большой люк, плохо различимый в темноте. Поскольку женщин разместили в носовых каютах, хитроумные умельцы из вербованных сняли крышку люка и закрыли его брезентом, рассчитывая, что в вечерних сумерках какая-нибудь красотка ступит на этот обманчивый брезент и провалится прямо к ним в трюм, как в медвежью яму. Каково же было их разочарование, когда вместо женской добычи в один прекрасный вечер к ним провалился большой рыжий и толстый техник Лева Фишман!

Что касается офицеров, и корабельных, и гидрографов, то появление стайки молодых женщин на судах означало для них просвет в унылой и безрадостной службе, сплошь заполненной «боевой и политической подготовкой». Начались яростные ухаживания, несколько сдерживаемые внешне необходимостью конспирации от всеведущих замполитов. Романы эти часто приводили к трагикомическим конфликтам. Так, на втором нашем судне «Румб» старпом — высокий и красивый капитан-лейтенант, оставивший во Владивостоке жену с двумя детьми, а на судне «официально» живший с судовой врачихой, вдруг увлекся одной из наших дам, хорошенькой и пухленькой чертежницей Ирочкой, обладательницей прекрасных наивных серых глаз и кукольных ресниц. Кипящая ревностью докторша однажды ночью, застав своего изменчивого старпома на месте преступления как раз в тот момент, когда он украдкой выводил Ирочку из своей каюты, кинулась на него и, явно использовав профессиональные хирургические навыки, так исполосовала ему лицо своими острыми наманикюренными ногтями, что старпом был уложен в лазарет и через несколько дней сдан в Магадан в больницу, откуда на судно уже не вернулся.