Нам нельзя забывать (хотя Мейер и Эрман, похоже, благополучно забывают об этом, представляя «реабилитацию» Иуды как важный прорыв в иудейско–христианских отношениях), что в Евангелии Иуды Бог Творец, Бог иудаизма, описывается как божество неполноценное, да и, вообще, злобное. Как всюду указывает Эрман (и как легко можно понять, прочтя другие документы, скажем, Евангелие от Фомы), по мнению гностиков, этот иудейский бог не заслуживал поклонения, а напротив, его следовало избегать [102] . Для набожного иудея с тех времен и по сей день фундаментальный символ веры звучит так: «Слушай, Израиль! Господь Бог наш есть Господь единый…» [103] . Любой, кто произносил эту фразу три раза в день, прекрасно понимал, что принятие мировоззрения, предлагаемого Евангелием Иуды, означало бы не просто разрыв, а настоящее, радикальное вероломство, попрание самого главного убеждения иудаизма. Нам нелишне познакомиться с комментарием ведущего иудейского богослова нашего времени Гая Струмсы:

Выступая в аналогичном ключе, ведущая еврейская исследовательница происхождения христианства профессор Эми–Джилл Левин с факультета богословия Университета имени Вандербилта пишет:

Все это, пожалуй, подрывает трогательную убежденность Фриды Чакос Нуссбергер (перекупившей манускрипт и передавшей его на обработку) в том, что ей было «предопределено самим Иудой реабилитировать его» [106] . И повторение устами Кросни предположения Мейера и Эрмана, что это новое «евангелие» устранит средневековую идею коллективной виновности (Евангелие Иуды не содержит зловещей клеветы, которая могла бы на протяжении истории вызывать поношение евреев, погромы и даже холокост»), ясно дает понять, что к чему [107] . Как часто происходит в постмодернистском обществе, ссылки на холокост используются как уже довольно заезженный способ заявить о своих высоких моральных устоях. Но только лишь потому, что «Иуда» в этом документе «исполняет пожелания своего возлюбленного учителя», как выражается Кросни, нет причин предполагать, что это вразумит остающихся в мире антисемитов. Ведь в документе ничего не говорится о принадлежности Иуды к евреям; и все, что в нем говорится о еврейском народе, — это то, что эти люди поклоняются не тому, что нужно, божеству. Над ними уместно насмехаться, а их мировоззрение следует отвергнуть.

Однако редакторы заявляют, что этот текст содержит не только информацию, реабилитирующую Иуду. Это еще и новый, вдохновляющий взгляд на самого Иисуса. Мне, кажется, ясно, что имел в виду Мейер, говоря о посыле текста как о «благой вести»:

Послание надежды и свободы, может быть, но отнюдь не в том смысле, который был бы понятен первым христианам.

Действительно ли этот текст, как считает Эрман, «открывает новые горизонты понимания Иисуса и основанного им религиозного движения» [109] ? Не в том смысле, в котором хотелось бы Эрману. Да: он действительно проливает свет — не много, а чуть–чуть — на гностические учения II века, о которых нам уже немало известно и которые приобретают здесь некоторые новые, любопытные черты. Но нет, он ничего не сообщает нам об Иисусе из Назарета; здесь идет речь лишь о некоторых способах, которыми впоследствии использовалось его имя, чтобы придать весомость учениям, крайне далеким от провозглашения им царства Божьего как на земле, так и на небе. Евангелие Иуды — действительно «новый и по–настоящему ценный» документ, недавно найденный и обработанный, дающий нам доступ к ранним сведениям о II веке. Но он не сообщает нам ничего «нового» и «по–настоящему ценного» о самом Иисусе и о его первых последователях [110] .

Совсем наоборот. Несмотря на возражения Мейера, Эрмана, Пейглс и других исследователей, которых цитирует Кросни, Евангелие Иуды от начала и до конца содержит в себе однозначное и полное отрицание того, что говорится в канонических евангелиях [111] . Сам Кросни, резюмируя учение, изложенное в книге, окончательно раскрывает карты:

Никто из тех, кто понял канонические евангелия, не смог бы вообразить, что это новое евангелие отбрасывает всю их богословскую теорию и заменяет ее на совершенно иную. И никто из тех, кто понял значение смеха Иисуса в этом новом тексте, не счел бы, что это характеризует Иисуса как «дружелюбного и благожелательного» [113] . Если нам нужна благожелательность, то мы ее найдем не в Евангелии Иуды, а в Новом Завете. Человек на кресте, может быть, и «страдающий», но причина его страданий ясна: «Жизнью, что я живу сейчас во плоти, я обязан вере в Сына Божьего, Кто возлюбил меня и предложил Себя в жертву вместо меня».

Так почему Мейер, Эрман и другие так упорно заявляют, что Евангелие Иуды актуально и важно не просто для нашего понимания раннего христианства, но и для сегодняшнего дня? Почему они утверждают, что в нем есть новые, жизненно важные откровения? Ответ заключается в том, что их энергичная пропаганда книги — часть более пространной истории, в которую многие в наши дни, особенно в Северной Америке, хотят верить и популяризировать, даже создавая материалы, которые большинство историков сочтут явной чепухой. Это — то, что я называю новым мифом о происхождении христианства [114] .