В такой большой и суетной больнице, как Ла-Питье, ошибки были неизбежны. Люсиль переложили на другую кровать. Она звала Анри и беспокоила других пациентов. Потребовалось некоторое время, чтобы найти его и сообщить ему новость. На этот раз он отправился в больницу, не дожидаясь, пока зацветут фиалки.

Доктор Тубен встретил его у входа и взял за руку. Люсиль умерла – на этот раз действительно – 8 апреля, и никто не потребовал ее тело. Анри попросил разрешения взглянуть на нее, но врач просто указал на большую повозку, стоящую напротив здания с вывеской «Прозекторская».

Взглядом писателя он увидел студентов, сидящих рядами, пишущих записки своим возлюбленным, рассказывающих анекдоты и вглядывающихся в безжизненное тело девушки с фабрики искусственных цветов, лежащее в пятне света, в то время как хирург показывает путь прохождения нерва, возбуждает конечность или обнажает сердце. Какой-то человек взобрался на сиденье, и повозка укатилась еще с одним грузом для общей могилы. Похорон не будет. Шляпе придется подождать другого случая.

Врач предложил прогуляться, но он почувствовал внезапное и сильное желание остаться одному. Он развернулся и пошел по уже проделанному им пути вдоль реки к лесу труб на улице Монтань-Сент-Женевьев. В его мыслях образовался вихрь неподходящих случаю эмоций. Эпилог был уже наполовину написан. Он размышлял, кто может помочь ему написать продолжение… Баржа с углем медленно плыла к острову Сите и серому куполу Пантеона (неоклассическое здание в Латинском квартале; первоначально церковь Святой Женевьевы, позже – усыпальница выдающихся людей Франции. – Пер.). Он поднял воротник, чтобы защититься от тумана. Когда он шел, что-то поднималось в нем, будто вспученные воды Сены и Марны оставляли свои наносы на набережных.

Театр-варьете, четверг 22 ноября 1849 г.

Поток зрителей вытекал через мраморное фойе, разливаясь через железные ворота театра-варьете под цокот копыт лошадей, запряженных в экипажи. Было девять часов вечера. Несмотря на дождь, тротуары были заполнены толпами людей, и кафе оживали. Фонари на экипажах и уличные фонари рассеивали нити жемчужин света, пляшущие вдоль бульвара.

Король богемы покинул театр под руку с молодой актрисой. Мими была укутана в темный плащ. Насколько он мог разобрать, она смыла грим с лица, хотя по-прежнему казалась ему цветной гравюрой, подаренной на память. Она казалась хрупкой, но полной жизни, как выздоравливающий, который впервые после долгой болезни вышел из дому. Когда она залезала в фиакр, он услышал шелест ее нижних юбок. Он улыбнулся ей сквозь бороду, плача одним глазом, и подумал, может ли он называть ее Мими. Вполне возможно, старая театральная традиция давала автору право насладиться интимной близостью с ведущей актрисой в день премьеры…

Когда экипаж поворачивал за угол улицы Дрюо, он качнулся, и Анри почувствовал тепло ее тела рядом со своим. Мими деликатно отодвинулась от него… Потребуется какое-то время, чтобы определить свое место в этом новом мире и приобрести необходимые внешние атрибуты. Сердце мадемуазель Тюийе было крепостью, которую невозможно было завоевать без долгой дорогостоящей осады. Он закурил сигару и насладился моментом. Опустив окошко, чтобы выпустить дым, он увидел двух влюбленных, стоящих рядом с жаровней продавца горячих каштанов, и карманников, крутящихся вокруг толпы.

Актриса попрощалась с ним, пока Анри платил вознице фиакра. Он прошел пешком назад мимо театра и редакции «Корсара-Сатаны», затем перешел через реку и добрался до крошечной комнаты под протекающей крышей в доме номер 9 на улице Турен-Сен-Жермен. Вкус руки в перчатке мадемуазель Тюийе все еще был на его губах. Он сел за изъеденный жучками письменный стол, на котором он обессмертил Люсиль, и написал другу: «Ты не можешь себе представить, каково это – оказаться впервые в жизни сидящим рядом с женщиной, которая приятно пахнет».

Несколько дней спустя, когда «Жизнь богемы» по-прежнему заполняла залы варьете, Анри Мюрже собрал все, что ему напоминало о его любовных связях, и переселился в роскошные апартаменты в доме номер 48 по улице Нотр-Дам-де-Лорет. Это была новая улица без прошлого и с ровным асфальтовым покрытием, проложенная на пустыре в том месте, где правый берег Сены поднимается к Монмартру. Похоронные процессии использовали ее как кратчайший путь к кладбищу. Она пользовалась особой популярностью у обманчиво элегантных женщин, известных как demi-mondaines [4] , экипажи которых приезжали и уезжали, и у состоятельных художников, которым нравилось думать, что они тоже когда-то жили богемной жизнью.

На фотографии изображен дальний конец одной парижской площади ранним летним утром, когда шумы и запахи города еще набирают силу. Время можно вычислить по свету, который падает с восточной стороны, тени от здания позади фотокамеры, которая охватывает половину площади, и по чистоте мостовой. Солнце взошло, но никого еще нет, за исключением, разумеется, фотографа и его помощника.

Этот снимок (см. фото 1) был сделан в 1865 г., во что трудно поверить, видя прозрачную четкость кадра. На фотографии есть больше деталей на квадратный сантиметр, чем кажется возможным на тот период. Здесь на заре обозримого прошлого здания выглядят почти сияющими в покрывающей их саже, как будто они еще не научились позировать перед камерой.

Фото 1

Это настоящий район, выскобленный и разделенный трещинами привычек и амбиций. На камнях мостовой видны две-три кучи конского навоза, похожие на капли краски на холсте. Зоолог, вероятно, мог бы определить, чем питалось животное, оценить его скорость, с которой оно двигалось через площадь, и даже угадать его породу и цвет, если эти капли относятся к небольшим серым лошадкам, запряженным в повозки, которые довольно терпеливо ожидают перед низким зданием, о чем свидетельствуют их склоненные головы, слегка нечеткие. А в остальном площадь чистая. Подметальщики пешеходных переходов уже приходили и ушли. В стихотворении, написанном за четыре года до того, как была сделана эта фотография, Бодлер вспоминал, как он гулял по пустынной площади: