Письмо пришло во вторник 10 ноября, через сорок дней после их возвращения. Ее собственная почта обычно была однообразной: семейная переписка, письма с просьбой оказать материальную помощь, счета за продукты, одежду и работу по дому. Но она также читала и его корреспонденцию и советовала ему, как отвечать людям, которые хотели получить статью или права на перевод. Она писала редакторам бедствующих журналов, которые задолжали ему деньги. Иногда у нее было чувство, что человек, менее всего способный защитить состояние и репутацию Эмиля Золя, – это ее муж. Например, было время, когда он отдал рукопись романа «Нана» одному журналисту, который вскоре продал ее некоему коллекционеру-американцу за двенадцать тысяч франков!

Это письмо было адресовано ей, мадам Эмиль Золя. Она не узнала почерк, а письмо не было подписано. Оно было таким же коротким и аккуратным, как счет-фактура. Она прочитала его мгновенно: «Мадемуазель Жанна Розеро… 66, ул. Сен-Лазар… родила от вашего мужа двоих детей».

Чуть позже в этот же день служащий на телеграфе узнал потрясающую вещь, небольшую сплетню в обыденном потоке поздравлений и соболезнований. Господин Эмиль Золя пожелал послать срочную телеграмму своему другу в Париже господину Анри Сеару или, как его иногда называли в приватной переписке, господину Дювалю:

«Моя жена совершенно сошла с ума. Я боюсь беды. Не могли бы вы пойти на улицу Сен-Лазар и принять необходимые меры? Простите меня».

За двадцать шесть лет, которые они прожили вместе, она часто имела возможность проследить за развитием сюжета романа в его голове. Она знала, что история могла начаться почти в любом месте. Она могла начаться с короткого путешествия в поезде и женщины в купе, сжимавшей в руках небольшой сверток. В окне, в котором отражается ее лицо, мелькают сцены из прошлого и будущего, как диапозитивы в «волшебном фонаре»: дом у железной дороги, парус на реке, телеграфные столбы, пролетающие мимо, дым, поднимающийся из северных пригородов.

Далее, синевато-серый осенний вечер в городе: толпа людей, съежившихся под моросящим дождем на улице Сен-Лазар между вокзалом и рыбными ресторанами; бесконечная похоронная процессия черных костюмов и зонтов.

Женщина в темном платье останавливается на тротуаре и смотрит вверх на окно с потеками сажи. За окном картина в стиле Мари Кассат: молодая мать укладывает спать своих детей. Женщина в темном платье поднимается по лестнице уверенной поступью сборщика арендной платы. На улице вечернее небо над вокзалом Сен-Лазар заливает улицу красным. Поверх уличного движения можно услышать стук паровозных колес по стрелкам, паровозные гудки, словно рев огромных зверей в железных клетках.

Улица Сен-Лазар вливалась в улицу Бланш через несколько метров от юго-восточного угла вокзала. Это была начальная сцена романа «Человек-зверь» – комната на пятом этаже с видом на железнодорожные пути, исчезающие в Батиньольском тоннеле, и навязчивые звуки фортепиано внизу. Было любопытно, как часто ее дух, казалось, вселялся в один из его мужских персонажей:

«– Признавайся, что ты спала с ним, или, клянусь Богом, я выпущу тебе кишки!

Он мог бы убить ее. Она видела это ясно в его глазах. Когда она падала, она заметила нож, который лежал на столе… Ее охватила робость, чувство заброшенности и осознание необходимости покончить со всем этим…

– Хорошо, это правда. Теперь отпусти меня.

То, что случилось потом, было ужасно. Признание, которое он вырвал у нее с такой силой, ударило его по лицу, как что-то чудовищное и невозможное. Он и представить себе не мог такой подлости. Он схватил ее голову и стукнул ею о ножку стола. Она стала бороться с ним, а он таскал ее по комнате за волосы, ударяя о стулья. Всякий раз, когда она пыталась подняться, он наносил ей удар кулаком, и она снова падала на пол. Стол был сдвинут и почти свален на кухонную плиту. Волосы и кровь остались на углу комода…

Музыка внизу продолжала звучать под громкий смех молодых людей».

Через несколько дней после получения письма в Медан приехал обивщик. Стены и дверь спальни нужно было обить для улучшения звукоизоляции, чтобы слуги, которым так трудно было найти замену, не испугались криков и воплей и не разбежались.

Она поехала в дом номер 66, сломала на двери замок и обнаружила квартиру пустой. Она увидела комнату, полную жизни других людей: самодельные занавески, цветы в вазе, несколько тарелок и столовых приборов, сладковатый запах грудного молока. Она нашла две колыбели, которые, вероятно, были куплены в «Самарите-не». Были фотографии в рамках – на велосипеде в Булонском лесу, где-то на пляже. Она не знала, кто сделал эти фотографии. В комнате стоял письменный стол, который она легко вскрыла и нашла в нем достаточно писем на целый роман; она начала их читать, а затем сожгла дотла.

Возможно, она пробыла в этой комнате несколько минут или больше часа. Она прошла назад мимо дома под номером 16, в котором родилась. Из-за вокзала это место было всегда многолюдным. Именно здесь можно было купить самые свежие морепродукты. Она миновала ряды торговцев рыбой, расположенные напротив вокзала, но запах той квартиры не забывался.

До тех пор, пока она не решила, что делать, они оба будут оставаться в доме. Она пошла в кухню, которую практически забросила за последние два года. По рецепту нужен был огонь, на котором можно было зажарить баранину за несколько минут, хотя единственным имевшимся мясом была рыба. Бутылка растительного масла, один помидор, чеснок, пригоршня перца. Должно быть, все знали – мужчины, разумеется, и, наверное, Маргерит Шарпантье и Джулия Доде, у каждой из которых было по трое своих детей.