— После собрания?

Ронни оживилась, даже засмеялась.

— Ну да, она так это называет. Немного похоже на церковную службу, но без пасторского занудства. Ее зовут Марджери Чайлд. Слышала о ней?

— Что-то знакомое.

Я вспомнила, что имя это говоривший (или писавший? В газете?) употреблял с какой-то смесью недоверия и раздражения. Да, точно, в газете, потому что тут же вспомнилось фото: светловолосая женщина рядом с каким-то официальным лицом. Улыбки, рукопожатие…

— Удивительная женщина, очень практичная, но в то же время какая-то… — Ронни глупо хихикнула, — чуть ли не святая, что ли, не знаю даже. Я хожу туда, когда выкраиваю время. И всегда чувствую себя потом лучше: свежее, крепче. Марджери мне помогает.

— Пойду с удовольствием, только вот в чем?..

— Внизу в собранной для бедных одежде можно найти что-нибудь твоего размера.

Через полчаса, облачившись в какие-то случайные обноски, я уселась вместе с Вероникой в такси. Мы вышли перед зданием, над входом в который висела вывеска: «НОВЫЙ ХРАМ В ГОСПОДЕ».

Когда мы прибыли, служба уже давно началась. Мы пристроились в последнем ряду. Зал и аудитория напомнили мне, скорее, театр, нежели церковь. И стулья расставлены рядами, как в театре.

На сцене — она, кстати, тоже театрального типа — крохотная женская фигурка. Светлые волосы, светлое, почти белое, с легким персиковым оттенком длинное платье… даже, пожалуй, не платье, а какая-то жреческая хламида. Одеяние играет бликами, отражает свет направленных на женщину прожекторов. Речь ораторши ничем не напоминала проповедь в ее классической форме. Она говорила негромко, иногда чуть ли не себе под нос, однако все сказанное мы без усилий воспринимали со своих мест.

— Вот как все это началось, — повествовала женщина. — Однажды солнечным воскресным утром я зашла в церковь и услышала громовую проповедь. Громадный, эффектный проповедник цитировал Первое послание коринфянам. «Жены ваши в церквах да молчат», смаковал он. — Она выдержала паузу. — Я промолчала, но не могу сказать, что мне это понравилось.

По аудитории прокатился смешок. Слушатели живо откликались на это выступление… проповедь? Я окинула взглядом присутствующих. Из трех с половиною сотен лишь два десятка мужчин. Трое из сидящих поближе ко мне явно чувствуют себя не в своей тарелке. Еще двое нервно смеются. Один лихорадочно марает репортерский блокнот, и лишь один явно млеет от наслаждения. Приглядевшись, я, однако, засомневалась, мужчина ли он.

Проповедница дождалась тишины и продолжила:

— Я все же ощутила благодарность к этому крупному и шумному господину, хотя и не сразу, а по некотором размышлении. Почему он не хочет, чтобы я раскрывала рот в церкви? Что, по его мнению, я произнесу? Чего он боится?

Абсолютная тишина.

— Почему, почему этот человек боится меня? Вот я, едва пять футов с каблуками, и вот он, шестифутовый здоровяк, вдвое толще меня, с университетской степенью (я покинула школу в возрасте пятнадцати лет), взрослый человек, отец семейства, владелец просторного дома со всеми удобствами — и я, двадцатилетняя девица, ютящаяся в квартирке без горячей воды. И он меня боится. Боится, что я открою рот и он превратится в посмешище. Или что Бог его превратится в посмешище? Как тут не призадуматься… И знаете, к какому я пришла выводу? Да, да, этот великолепный мужчина с великолепно поставленным голосом, ораторствуя в своей великолепной церкви, дрожал за себя и за своего великолепного Бога. Он боялся меня!

Аудитория вновь заволновалась, и женщина подняла руку.

— И знаете, ведь он не зря боялся!

На этот раз она засмеялась вместе со всеми. Засмеялась над собой, над абсурдностью описанной ситуации.

— Во мне боролись противоречивые желания. Хотелось встать и задать ему неудобные вопросы, заставить его выглядеть дураком. Но какая в том радость? Человек работал для Бога, работал с Богом, думал о Боге, жил с Богом, но не доверял этому Богу. Не верил в него! Он боялся, что его Бог не выдержит вопросов, критики, сомнения. Он сомневался, сможет ли его Бог принять в свои объятия всех и каждого, больших и малых, верящих и ищущих веру, мужчин и женщин.

Она отошла к столику, отпила из стакана и вернулась на середину сцены.

— Книга Бытия знакомит нас с двумя методами создания человеческих существ. В первой главе Господь произносит слово, и сила этого слова столь велика, что оно воплощается. Оно становится светом и тьмой, солнцем и луной, горами, деревьями, животными, едва оставив уста Господни.

Во второй главе мы видим Бога в переднике горшечника. Он месит липкую глину и лепит человечка.

Она сверкнула наманикюренными ногтями, очертив контуры вылепленной Богом фигурки, и резким движением отмела ее прочь.

— Тот же Бог, но по-разному рассказывается о Его творении. Однако ни в одном из этих двух повествований не говорится, что мужчина лучше женщины. Бог создал человека — человечество — по образу и подобию своему, он создал мужчин и женщин, не только одних мужчин.

В зале заволновались, и она повысила голос.

— А другая версия, с Богом-скульптором? Все вы, конечно, с детства усвоили, что раз женщина создана из ребра мужчины, то и должна ему подчиняться, а он должен ее защищать. Слыхали, конечно, эту чушь?