От быстрой ходьбы и бурных речей Мих-Мих задышал шумно и часто (молодящийся, а все-таки ветеран!), и Юра пошел еще медленнее. Между тем Мих-Мих продолжал:

— Введи в свою ЭВМ такое задание: кому Николай Васильевич с легкой душой передаст участок — тебе или другому прорабу?.. Ну что затих?

— Во-первых, я не рвусь на эту должность, — сказал. Юра. — А во-вторых, поставить надо не того, кого вы любите, а того, кто лучше справится.

— Да ты, ты лучше, потому тебя и предлагаем.

— Не пойму что-то. То для шефа стараетесь, то для меня.

— Со временем поймешь, — пообещал Мих-Мих. — Быстрый да туговатый ты, как я погляжу. Должностями в наш век не бросаются — учти! Если ты умный человек, то должен понять: чем выше должность, тем заметнее ты можешь влиять на ход дела.

Тут Мих-Мих, случайно ли, нет ли, надавил на самый подходящий клавиш в мыслительной машине Юры. Прокручивалось в этой машине нечто подобное и прежде. Влиять на ход дела, влиять заметно, действуя решительно, строго и даже сурово, — это его пунктик. Немного бравируя смелостью суждений, он любил вспомнить к случаю известные предвоенные указы, по которым за каждый прогул, за опоздание на работу, за всякую украденную с производства гайку полагалось отдавать под суд. Юра считал, что это было правильно. Отец говорил ему: «Ничего ты об этих указах и том времени сам не знаешь, судишь сгоряча и понаслышке». — «Но ведь это же непорядок, когда ничего нельзя сделать с прогульщиком, с воришкой, алкоголиком!» — горячо возражал Юра. «Наверно, что-нибудь можно сделать, если делать», — говорил на это отец…

Юра почувствовал теперь какое-то полусогласие с доводами Мих-Миха, но тут же подавил его в себе и заявил твердо:

— На отцовское место не пойду! И вы, пока он не захочет, не отстраните его от дела.

— Да мы не отстраняем и не устраняем — пойми ты это! — более жестко заговорил и Мих-Мих. — Мы повысить его хотим. Для пользы дела и для его собственной пользы. Чтобы он постепенно сбавлял нагрузки и переходил к более плавному образу жизни.

И опять надавил хитрый кадровик на самый верный клавиш! Юра и сам подумывал о том, что надо будет как-то позаботиться об отце на старости лет, обеспечить ему спокойную беспечальную жизнь. Он еще не знал, как это сделать, и понимал, что последнее слово будет принадлежать здесь самому «шефу», но ведь в таких случаях и от сыновей кое-что зависит.

— Если бы сыновья все время не приходили на смену отцам… — начал Мих-Мих новую, наверняка верную мысль, но Юра ворвался со своим:

— Поймите вы, дядя Миша: отец для меня — главный человек! Для вас он в данной ситуации, может быть, просто штатная единица, а для меня… я уже сказал. Так что для меня хорошо только то, что хорошо для него, и мне всегда надо быть…

— Правильно: надо быть! Сыновьям всегда надо быть на высоте. Одно плохо: ты так и не понял, что для меня он тоже не просто штатная единица. Мы с ним — фронтовики, Юра.

— Ну простите, если я не то… — повинился Юра.

Прощаясь у своего дома, куда они снова, за разговорами, вернулись, Мих-Мих приятельски и по-молодежному толкнул Юру плечом, что могло означать лишь полное примирение.

— Будем считать так, — сказал он, — я тебе ничего не говорил, ты ничего не слышал.

Юра охотно согласился, но, подумав, все же заметил:

— Я-то, конечно, слышал все-таки…

— А я просто разведку проводил, — сделал новый ход Мих-Мих. — Я хотел тебя прощупать.

— Хитрый вы! — без осуждения проговорил Юра.

— Такая служба.

— Но если вы действительно не будете трогать отца…

— Не будем, не будем, — вроде как пообещал Мих-Мих.

Но Юра уже и не знал теперь: не хитрит ли он снова?

Юра пошагал домой, попутно слушая отголоски и всплески затухающего праздника и заново обдумывая весь этот разговор. Было все-таки неприятно, что против отца втайне что-то готовилось, замышлялось то есть, может быть, даже и не против, но все же за его спиной. Вроде бы и заботится Мих-Мих о своем друге-фронтовике, но кто сегодня может точно сказать, отчего чаще страдают и болеют ветераны — от перегрузок или от малой подвижности после напряженно прожитой жизни? На соседней стройке одного известного гидротехника перевели с должности главного инженера на должность заместителя начальника стройки, а он возьми да и умри в тот же день от разрыва сердца. Теперь говорят, что он перетрудился, качая ручным насосом воду для своего огородика, но ведь он и раньше этим занимался. А вот в его семье говорят другое: очень не хотел он такого перевода, не нуждался в таком повышении.

Тут Юра спохватился, что не туда забрел в своих размышлениях, что ему такие аналогии ни к чему, — и незаметно прибавил шагу, словно бы надеясь поскорей удалиться от нежелательных и опасных сопоставлений.

Он проходил мимо мужского общежития. Большой пятиэтажный четырехподъездный дом все еще гудел праздничными голосами и музыкой, хотя соседние, «семейные» дома постепенно затихали. На балконах общежития «висели», как гроздья, веселенькие парни и задевали поздних прохожих, особенно девчат. Со всей щедростью сыпались и приглашения «на огонек», и комплименты женским достоинствам, и чуть ли не предложения руки и сердца — прямо с балкона. Девчата то хихикали, то боязливо прошмыгивали, а то и смело отвечали: «Гляди, не покачнись да не свались!»

Было что-то сказано и вдогон Юре, когда он проходил мимо четвертого подъезда, но он не стал оборачиваться. Ему только вспомнилось, что как раз в этом подъезде живут двое сегодняшних прогульщиков из бригады Шишко — Лысой и Щекотухин. Памятью плеч и рук, выдерганных за полсмены вибратором, вспомнилась заснувшая было злость на этих лоботрясов. Вспомнились разговоры в выгородке, даже пахнуло сырым бетоном и потом, и поиграла перед глазами тысячью чешуйчатых взблесков наплывающая на перемычку Река.