— Так ты — мой друг из Малайи? — спросила она. — Как глупо с моей стороны не узнать тебя.

Ее тоскливые интонации, встревоженные глаза и то, что она его не узнавала, расстроило Блэйка, но в то же время ему казалось, что ничего более удачного случиться не могло.

— Ты уверена, что совсем не помнишь Блэйка?

— Боюсь, что так, — ответила она.

— Ты мой самый дорогой друг, — сказал он, чувствуя ее мягкую ладошку в своей руке. Только теперь он понял, как сильно рад снова видеть эту бледную, но все равно очаровательную девушку.

— Мне так жаль, что я не могу ничего вспомнить, — пожаловалась она.

— Ничего страшного, дорогая моя… не напрягайся… просто думай обо мне как о своем друге.

Она сжала его руку. От этого молодого человека исходили уверенность и спокойствие. Он был смутно знаком ей… как ни странно это звучало, она знала его, но в то же время как бы не знала. Ей без труда верилось, что они были знакомы в прошлом; этот Блэйк Сондерс был для нее не совсем чужим человеком.

К ним присоединилась Паула.

— Правда, ведь здорово найти старого друга из Сингапура, который к тому же влюблен в тебя без памяти, а, Сигна? — с улыбкой прошептала она.

Бледное лицо Сигны порозовело. Она улыбнулась сестре и шепотом ответила:

— Да, Паула, я очень рада, милая. Блэйк мне нравится. Я готова поверить, что мы действительно были хорошими друзьями.

В тот вечер Блэйк вернулся в отель, чувствуя себя счастливейшим человеком на свете. Вся горечь и боль, которую ему пришлось пережить, когда Сигна влюбилась в Гардинера, прошла. Сигна словно родилась заново, ее ум и сердце были свободны и готовы к новой любви. Ведь никто не будет обвинять и проклинать его, если он во второй раз попытается завоевать ее любовь теперь, когда он вновь нашел ее? Она была так молода, так беспомощна — совсем не похожа на Паулу, которая была хоть и красивая, но уже умудренная жизненным опытом. Он хотел остаться с Сигной, защищать ее. Ее сестра выйдет замуж за этого Челлисона, и тогда Сигна останется одна. Но теперь он, Блэйк, будет рядом с ней и проживет остаток жизни ради нее.

В ту ночь он лег спать со спокойной душой, в его сердце же пылала возродившаяся любовь к Сигне.

На следующее утро Блэйк поднялся ни свет ни заря и уже после завтрака снова был в лечебнице. Ему хотелось просто сидеть рядом с Сигной, разговаривать с ней, развлекать ее.

Сигне тоже начало казаться с этого дня, что жизнь обрела для нее новую привлекательность. Потеря памяти больше не расстраивала и не угнетала ее. Какое это имело значение? Блэйк был рядом, сероглазый, добродушный, с заразительным чувством юмора. Он легко мог рассмешить ее, дав почувствовать, что мир вокруг не так уж плох.

Он рассказывал ей множество историй про нее саму и описывал ее жизнь на плантации. Она узнала, как он нашел ее в тот день около разрушенного китайского храма и отвез в свое бунгало. Но он ни разу не упомянул об Иворе Гардинере и ее помолвке с ним. Избегал он также и подробностей смерти ее отца. Она считала, что старый Мэнтон умер от лихорадки; этого было вполне достаточно.

Каждый день до конца той недели она виделась с Блэйком. Она стала ждать его визитов с тем же пылом, что и он. Все, что было в ней нежного и впечатлительного, теперь тянулось к нему. Несмотря на финансовые затруднения — он еще искал себе работу, — он был щедрым, и ей даже приходилось протестовать против его расточительности. Паула приносила ей так много цветов, что покупать еще, как он выразился, было «все равно что возить уголь в Нью-Касл» [3] . Но он подыскивал ей книги, которые, на его взгляд, могли ей понравиться, он научил ее играть в маджонг, свою любимую игру. Казалось, он понимал ее без слов. И не было ничего удивительного в том, что в конце концов все ее внимание стало сосредоточиваться на нем. Как бы мила ни была Паула, она была занятой женщиной, к тому же находилась всегда в центре общественного внимания. Ее жизнь состояла из ежедневных репетиций, встреч с портнихами и фотографами, вечеринок и приемов. Жизнь Сигны была наполнена общением с Блэйком, и теперь ее уже почти не волновала ее прошлая жизнь в Малайе.

Тем временем Ивор оставался в Ливерпуле. По крайней мере, его визит к престарелой тете был истинной правдой.

Единственной родственницей, оставшейся у Ивора, была сестра его матери. Он даже не помнил собственных родителей, потому что его вырастила тетя Марта. В Ливерпуле он провел детство, и всем, что он помнил о доброте, заботе и привязанности, он был обязан этой преданной ему женщине, которая пожертвовала лучшие годы своей жизни, чтобы вырастить и воспитать его.

Когда Ивор бывал в Англии, он навещал маленький темный домик, стоящий на убогой улочке недалеко от собора. И мисс Марта Дункан, уже маленькая старушка в поношенной одежде, гораздо старше, чем мать Ивора, — ей было уже почти семьдесят, — неизменно была рада ему.

Несмотря на свою испорченность, он испытывал какаю-то странную любовь и нежность к тете Марте, хотя никогда толком не умел показать ей это. С тех пор как он покинул ее и уехал на Восток, ему вечно не хватало денег. Тетя Марта же считала каждое пенни и во всем себе отказывала, чтобы время от времени посылать ему несколько жалких фунтов, которые были нужны ей больше, чем ему. Тетя Марта всегда и всем жертвовала ради него. И он принимал ее жертвы, зная, что для нее достаточным вознаграждением будут случайная улыбка и небрежный поцелуй — этого хватало, чтобы «старушенция», как он называл ее, была в восторге.

Восхищение красивым темноглазым племянником переросло у мисс Дункан практически в слепое поклонение. Психологи, возможно, нашли бы, что именно это слепое обожание и потакание всем его капризам и загубили его характер еще в детстве. У него не было отца, который мог бы контролировать его. Он даже не ходил в ту серьезную школу, что могла бы отшлифовать его, — скромных средств его тети хватило только на самую плохонькую. Но он был умен, умен и хитер. Эти его качества, соединенные с его красотой и обаянием, позволили ему выйти в свет и самому сделать карьеру.