Для Электры сделали серые хитоны из коленкора. Соорудили, на сцене две колонны, как будто портик уходит вдаль. Между этими колоннами поставили Электру, — жесты актрисы должны быть лишены навязчивой «пафосности», они должны быть строги и значительны. Но нужно добиться трагедийного внутреннего состояния.

Как читать стихи трагедии? Вахтангов обращает внимание учеников, что мы и в жизни, в минуту сильного подъема, говорим напевно. Человек, горящий жаждой мести, может иногда выразить свое состояние в угрожающей фразе: «Я е-му по-к-к-а-а-жу-у». Человек, у которого нежность плавится в огне чувств, может сказать музыкально: «М-и-и и-л-л-ый ты м-о-ой».

— Попробуйте тот или иной кусок своей роли (скажем, монолог) выразить в одной фразе (например: «я тебе покажу»), найдите затем внутреннее основание для того, чтобы произвести эту фразу с подъемом и напевностью, как она произносится в жизни при сильном волнении, — разумеется, при наличии внутреннего основания. Подложите эту фразу в качестве внутренней «мысли» или «подтекста» под каждую фразу своего монолога. Тогда весь монолог зазвучит напевно, и напевность эта не будет фальшивой.

Так Вахтангов пытается возвращать языку артистов выразительность, «пение» и музыкальность, чарующие нас эмоциональной простотой и цельностью в языках древнегреческом, древнееврейском, древнеперсидском и утерянные в сутолоке и торопливости буржуазного быта.

Отрывки из «Электры» вошли в новые «исполнительные вечера» студии. Целиком поставить трагедию Е. Б. Вахтангов не решился. Он сознавался:

— Если бы я понял, как разрешить хор, я бы поставил греческую трагедию. Но что такое хор — я не понимаю. Поставить актеров в тогах, чтобы они ходили и что-то хором говорили, — это глупо. А делать из них живых людей нельзя.

Не довел до конца Вахтангов и своего замысла постановки «Пира во время чумы». Но и в этом замысле Евгений Богратионович пытается ответить на новые вопросы, возникшие тогда не у него одного. К. С. Станиславский после пушкинского спектакля в МХТ говорил: «Вот когда я до конца понял, что мы не только на сцене, но и в жизни говорим пошло и безграмотно, что наша житейская тривиальная простота речи недопустима на сцене, что уметь просто и красиво говорить — целая наука, у которой должны быть свои законы».

Как сочетать в одно гармоническое целое пушкинские кованые стихи с движениями актеров?

Е. Б. Вахтангов пришел к принципу театральной «скульптурности».

Возникает план, в котором вопросы формы и стиля решаются по-новому, очень смело и остро.

«На сцене стол и уличный фонарь, — рассказывает об этом плане Б. Е. Захава. — Сзади огни города и силуэты домов на фоне черного бархата. За столом группа людей, вылепленная по принципу скульптурности следующим способом: в громадном сером полотнище прорезаны отверстия для кистей рук и голов; это полотнище покрывает одновременно стол и всех актеров; актеры в сделанные отверстия просовывают кисти рук и головы. Получается, таким образом, одна сплошная серая масса, где все связаны друг с другом: на фоне лежащего складками и все собою покрывающего серого холста играют только головы и кисти рук. На столе стоят факелы. Скрытые в столе дополнительные источники света ярко освещают лица. Чрезвычайная экономия движений. Каждый поворот головы — перемена мизансцены. Рука тянется за кубком, рука закрывает лицо, рука обнимает, рука отталкивает, — все здесь становится необычайно значительным: отсутствие тела у актеров придает исключительную выразительность малейшему движению рук и голов.

Так, простыми средствами Вахтангов достигал поразительных эффектов: еще на сцене не было произнесено ни одного слова, и уже смотрящим становилось страшно, — на всей сцене лежал трагический отпечаток; в медленных движениях рук и голов чувствовалось дыхание «чумы». Воспаленные глаза. Раскрытые рты. И руки, руки, руки… Судорожно вцепившиеся в волосы, в кубки… Подозрительные взгляды друг на друга: каждый несет в себе заразу, каждый ежеминутно может упасть мертвым… Голоса звучат хрипло, преувеличенно весело и поэтому — жутко…»

Летом 1920 года, когда 1-я студия после гастрольной поездки едет отдыхать в Кисловодск, Е. Б. Вахтангов возвращается в Москву. В своей молодежной студии он ставит «Свадьбу» Чехова.

Состав студии непрерывно пополняется. На одном из вступительных экзаменов Б. Е. Захава, просмотрев список, вызвал:

— Гражданка… гражданка… Итак… гражданка Щукина. Прошу на сцену.

— Гражданин Щукин? — раздался из угла (рассказывает Л. Русланов) вежливый голос с вопросительно-разъясняющей интонацией.

— Разве? А здесь написано Щукина. Очевидно, ошибка?

— По-видимому, да, — вежливо согласился тот же голос из угла.

Зал дружно расхохотался.

На маленькую сцену вышел большеголовый, крутолобый человек, одетый в красноармейскую форму, с обмотками на ногах. Он щурился от яркого света, скрывая свое смущение. От его широкоплечей фигуры веяло силой и здоровьем. Казалось, что, несмотря на экзамен и естественное волнение, связанное с ним, этому человеку в общем не плохо на сцене, даже как будто уютно, поэтому он и улыбается широкой белозубой улыбкой.

Он прочитал юмористический рассказ «Экзамен по географии» с мягким юмором и искренностью, которые сразу завладели присутствующими и вызвали веселый смех. Затем неожиданно сентиментально прочитал «Как хороши, как свежи были розы». А в зале смех переходил в дружный хохот — неудержимый и добродушный. Но красноармеец не огорчился. Казалось, он и сам был готов расхохотаться вместе со всеми.

Так переступил порог студии будущий лучший артист театра имени Е. Б. Вахтангова, любимец народа и подлинно народный артист СССР.