Шрифт:
— Значит, он сам убил его накануне вечером.
Харри развел руками:
— Зачем ему идти к тому, кого уже нет, сэр?
Воскресенье было долгим. Оно показалось Харри долгим с самого утра. Все собрались в комнате для совещаний и наперебой старались показать свою сообразительность.
— Итак, ты звонишь ему на мобильный, — сказал Уодкинс. — И проверяешь, дома ли он.
Харри покачал головой:
— Он осторожен и прячет Биргитту в другом месте.
— Может, у него дома мы найдем какую-нибудь подсказку? — предположил Лебье.
— Нет! — отрезал Харри. — Если он узнает, что мы побывали у него дома, то поймет, что я проболтался, и тогда Биргитте конец.
— Ну, для этого он должен сначала прийти домой, а мы уже будем наготове и схватим его, — не сдавался Лебье.
— А что, если он и это предусмотрел и сумеет убить Биргитту, не присутствуя при этом? — ответил Харри. — Вдруг она лежит где-нибудь связанная, а Тувумба не скажет нам где? — Харри обвел товарищей взглядом. — Например, он установил бомбу, которая взорвется через определенное время.
— Стоп! — Уодкинс хлопнул по столу. — Не надо все превращать в сюжет для комикса! Как это насильник вдруг превратится во взрывника? Время идет, и можно просто протирать штаны. Но я думаю, неплохо бы заглянуть к Тувумбе домой. И поставить там хорошую мышеловку.
— Он не такой дурак! — сказал Харри. — Вы понимаете, что так мы ставим жизнь Биргитты под угрозу?
Уодкинс покачал головой:
— Не хотел говорить этого, Хоули, но боюсь, твое отношение к похищенной мешает тебе сейчас мыслить трезво. Давай сделаем так, как сказал я.
Лучи вечернего солнца пробивались сквозь деревья на Виктория-стрит. На спинке соседней скамейки сидела птица кукабурра и прочищала горло перед вечерним концертом.
— Ты, наверное, думаешь, странно, как это люди могут сегодня ходить и улыбаться, — говорил Джозеф. — Что вот они возвращаются с пляжа, из зоопарка или от бабушки в Воллонгонге и думают только о воскресном ужине в кругу семьи. Ты, наверное, воспринимаешь как личное оскорбление то, что в листве играет солнце, когда тебе хочется видеть мир в руинах и слезах. Харри, друг мой, что я могу тебе сказать? Ты заблуждаешься. Воскресный обед ждет, и так и должно быть.
Харри сощурил глаза на солнце.
— Может, она хочет есть, может, ей больно. Но хуже всего — думать, как ей, должно быть, страшно.
— Если она это выдержит, то станет хорошей женой. — Джозеф свистнул кукабурре.
Харри вопросительно посмотрел на него. Джозеф утверждал, что воскресенье у него выходной, и сейчас был трезвым.
— Раньше у аборигенов, прежде чем выйти замуж, женщина должна была выдержать три испытания, — объяснил Джозеф. — Первое — терпеть голод. Два дня она должна была провести на охоте или в дороге без еды. Потом ее сразу же усаживали перед костром, на котором жарилось сочное мясо кенгуру или еще что-нибудь вкусное. Надо было удержаться и не набрасываться на еду, а поесть чуть-чуть, чтобы и другим осталось.
— Когда я рос, у нас было заведено что-то вроде этого, — заметил Харри. — Называлось столовым этикетом. Но думаю, сейчас такого нет.
— Второе испытание — терпеть боль. — Джозеф оживленно жестикулировал. — Молодой женщине иглами прокалывали нос, щеки и кое-где тело.
— И что? Сейчас девчонки за это еще и платят, — сказал Харри.
— Помолчи. А когда гас костер, на угли клали ветки, и она на них ложилась. Но самое сложное испытание — третье.
— Страх?
— You bet. [106] После захода солнца племя собиралось у костра, и старейшины рассказывали молодой женщине ужасные истории про призраков и мульдарпе — дьявола дьяволов. Волосы от них вставали дыбом, по крайней мере от некоторых. Потом ее отправляли спать в безлюдное место или к могилам предков. А под покровом ночи старейшины подкрадывались к ней, вымазав лица белой глиной и надев деревянные маски…
— По-моему, это уж слишком.
106
Угадал ( англ.).
— …и очень громко кричали. Извини, Харри, но слушать ты не умеешь.
Вид у Джозефа был раздраженный.
Харри потер лоб.
— Знаю, — сказал он после паузы. — Прости, Джозеф. Я пришел сюда, только чтобы подумать вслух и посмотреть, не оставил ли он следов, по которым я мог бы ее найти. Но кажется, мне опять не повезло, а ты — единственный, с кем я могу быть откровенным. Тебе, наверное, кажется, что я циничный, бесчувственный мерзавец.
— Мне кажется, ты думаешь, будто должен сразиться с целым миром, — ответил Джозеф. — Но если все время держать стойку, руки слишком устанут, чтобы бить.