– Бабушка-террорист. Вооружена и очень опасна. Ну, ты будешь ходить?

– Только из моей огромной к тебе любви! – сказал он и поставил слово «ЩЕЧКА» в совершенно другое место. Тоже, кстати, не самое плохое из-за Щ и Ч. Он набрал… целых двадцать три очка. И все же…

– А у меня вот! – я еле сдержала свой восторг. И выложила свое «ЯВЛЕНИЕ».

– Реально круто, – восхитился Тимка. И сколько?

– Столько, что до самой пенсии хватит. – Ты проиграл, как дитя! Просто остался без штанов!

– Я, может, и не прочь, только тут дети, – отшутился он.

Я с маниакальным упорством складывала в столбик все наши очки. Да! Десять очков в мою пользу! После тотального минуса я вырвалась в лидеры. И когда? Тогда, когда до финала осталось не больше двух ходов. Настроение мое улучшилось, а Тимка сидел и, кажется, даже радовался тому, как я сияю. Вот почему, не понимаю, он так спокойно смотрит на проигрыш? Кажется, что ему не хочется выиграть. Что, ему все равно? Странный он, конечно. Но как же с ним спокойно!

– Ну что, еще партию? – спросил он, когда я окончательно и бесспорно победила.

– Не, устала. Мои мозги не такие долгоиграющие.

– В смысле? – рассмеялся он.

Я посмотрела на него и тоже улыбнулась. Когда он смеется, у него такое доброе лицо. За последние несколько недель я, сама того не заметив, стала проводить с ним так много времени. Что объясняется очень легко, потому что он приезжал практически каждый вечер, причем зачастую без предупреждения. Просто заскакивал с каким-нибудь печеньем, пирожным или контейнером с борщом его мамы – для Эльки. Говорил, что у него на душе неспокойно, когда он не оставляет у нас какой-нибудь человеческой еды.

– Больше двух партий думать не могу. Не хочу ставить одни междометия. И вообще, давай лучше какое-нибудь кино посмотрим. – Мы часто с ним смотрели кино. Он приносил флешки со скачанными премьерами, что наверняка было совершенно незаконно, зато я была в курсе почти всех кинопремьер. Очень здорово. И вообще, с Тимкой было хорошо. Может быть, потому, что мне пришлось изменить весь свой привычный, традиционный уклад. И мне наверняка не хватает общения. А все из-за того, что приходится хранить тайну. Хранить тайны – очень мерзкое занятие. Потому что если раньше у меня были легкие, ни к чему не обязывающие, но такие приятные отношения со всеми своими подругами, то теперь между мною и ними стоит эта чертова тайна. Зачем только Карасик мне ее раскрыла! Не могла, понимаешь, обойти доверием. Не могла смолчать.

Впрочем, тут я ее как раз понимаю. Я промолчала больше месяца. За это время мне удалось четырежды под разнообразными благовидными предлогами «откосить» от встречи с Марленой, но дважды встретиться с ней все-таки пришлось. Она уже не спрашивала у меня ничего о Карасике. О ней вообще никто не вспоминал. Все просто устали тащить всю эту историю, кроме того, она утратила свою актуальность. Для всех, кроме меня, потому что я-то знала, что произошло. И, глядя в глаза Марлены, я тут же испытывала удар адреналина в крови, мне становилось жарко и плохо, не хватало воздуха. А во второй раз, когда мы сидели у нее на кухне и обсуждали наши планы на весну, которая была уже не за горами, вдруг пришел ее муж, который, как вы понимаете, Иван Ольховский. Изменивший своей прекрасной жене с моей лучшей подругой Сашей.

Я смотрела, как он улыбается. Красивый мужчина лет тридцати пяти, в дорогой рубашке-поло с длинным рукавом, в джинсах и в пушистых тапочках на ногах – он улыбался и поглаживал Марлену по плечу. Бася, кажется, рассказывала какой-то анекдот. Все смеялись, а я вдруг представила себе этого приятного во всех отношениях мужчину в объятиях Сашки, и мне стало ужасно противно и страшно. Карасик права, Марлена должна это знать. Возможно, уже сейчас, через месяц с небольшим, милейший мужчина Ваня Ольховский нашел себе еще кого-то. Мир не без добрых людей, верно? И не без добрых женщин. А Марлена смотрит на него глазами, полными любви. Она печет ему кексы с клюквой на ужин, она переживает, что недостаточно худа, чтобы быть в самой своей красивой форме – для него. Она нежно гладит его руку у себя на плече.

После этого я уже не знала, куда мне деваться. И мне было проще общаться с Карасиком, несмотря на ее грехопадение и аморалку. Она была неидеальна, но между нами не стояло никакой тайны. Сказать правду Марлене я просто не могла. Я еще никогда в жизни не разрушала чью-то личную жизнь. Все понятно, технически это не я бы ее разрушила, а ее смазливый лживый муженек. Но ей-то от этого не легче. Она-то будет рыдать, останется с двумя детьми на руках, будет вынуждена менять все в своей жизни и, возможно, даже пойти на работу. Конечно, работа – это не самое страшное, что может случиться с человеком. Я же работаю – и ничего. Карасик перепечатывает горы каких-то счетов и бумажек, так, что глаза опухают и краснеют. Авенга чистит ауры и карманы граждан. Но Марлена! Ее жизнь – это тот недостижимый идеал, которого вроде как нет, но когда он вдруг появляется, пусть даже и на минуту, как мираж в пустыне, всем нам становится легче на душе.

А если вдруг все будет именно так, как пророчила Караська? Вдруг она все простит, потому что дети, потому что дом, и деньги, и крахмальные занавески. Белоснежные скатерти, тихие вечера у камина. Ведь насколько проще жить так! И почему же нужно терять это все только для того, чтобы остаться в одиночестве, лелея остатки чувства собственного достоинства? Ведь не ты же изменил? Не тебе и страдать. В этом случае тот идеал, который я всегда видела в Марлене, разлетелся бы на куски еще быстрее. Нет, я не осудила бы ее. Не имею права. Это сложный выбор, и черт его знает, как его делать.