— Подлец ты или нет? — кричит он и, вопреки своему обыкновению не марать руки, сам хватает нож и всаживает Ване в сердце.

— Нет, — отвечает Ваня. — И другие не подлецы. А ты подлец. Вот и живи с этим. С этим и сдохни.

Сталин застывает. Потом оседает на пол, хватается за сердце. Падает, корчится в агонии. Никто не подходит к нему. И он умирает. Появляются наконец люди, кладут его в гроб, образуется процессия. Сотни тысяч людей (и Ваня среди них, еле живой) провожают вождя к мавзолею, многие плачут, Ване хочется их укорить, но он вдруг понимает, что плакать по злодею — еще не подлость, подлость — славить его…

Ваня еще до подхода Маховца с Притуловым достал из чехла гитару и начал потихоньку перебирать струны. Нина слушала, но потом заметила, что он смущается, и взялась за книгу.

Она потеряла место, где читала, но и не хотела искать, сразу раскрыла последние страницы.

Будто боюсь, что не успею дочитать, подумала Нина. Не успею до чего? До гибели, которая возможна? Но если дочитаю, зачем мне это, раз я погибну? Значит, или я не погибну, или, даже погибнув, как-то останусь где-то. Потому что человек не может совершать абсолютно бессмысленных поступков, а что бессмысленней, чем торопиться дочитать перед смертью?

— Как ты не понимаешь? — спросил Стив с горечью.

Дафну охватили тяжелые предчувствия.

— Как ты не понимаешь? — повторил он. — Явсем сердцем, всей душой хотел прозреть, чтобы увидеть тебя. Я никого так не хотел увидеть, как тебя. Но я хотел увидеть тебя зрячей! Зачем ты это сделала?!

— Прости, — прошептала Дафна. — Ты разочарован? Я оказалась не такой красивой, как ты предполагал?

— Ты намного красивее, чем я предполагал! Ты красивее всех на свете! Но меня мучает мысль, что ты принесла себя в жертву ради меня. Мне это отравляет жизнь! Я хотел, чтобы мы были на равных, эта мечта помогла мне вернуть зрение.

— Я тоже хотела быть на равных. Ты говоришь так, будто я выколола себе глаза.

— А разве нет? Мне объяснил врач, ты сделала это психологически!

Тут вошла Синтия.

— Привет, — сказала она небрежным голосом.

— Привет, — отозвался Стив.

В Дафне все сжалось. Если бы она была зрячей, она бы ничего не заподозрила. Синтия наверняка корректно улыбается, Стив тоже отвечает вежливой улыбкой, это мешает услышать глубинный смысл, заключенный в интонациях их голосов! Зрение обманывает человека! Но сейчас Дафну обмануть было невозможно, она почувствовала, что в голосе Стива не просто приветливость, а в голосе Синтии не приятельская вежливость. Они нравятся друг другу! Они, может быть, любят друг друга.

Что ж, Дафна не будет мешать им. У нее будет свой мир. Только свой. Избавленный от обмана зрячести, горький, но правдивый.

Нет, это как-то слишком грустно, подумала Нина, и обратилась сразу к последней странице.

Вдруг что-то сверкнуло в мозгу Дафны. Ослепило — если можно ослепить слепую. И вдруг сначала контуром, а потом ясно увидела тельце дочери, падающее с качелей. Она вскрикнула, бросилась, подхватила.

(Дочку успела родить, удивилась Нина.)

Стив бежал от дома.

— Господи, — выдохнул он. — Как я перепугался. У тебя великолепное чутье. Лучше, чем у зрячих.

— Да, — сказала она. — Я даже чувствую, что футболку ты опять надел наизнанку. Когда ты был слепым, ты не позволял себе этого.

Стив рассмеялся, но вдруг оборвал смех.

— Постой. Я только что надел ее, ты до меня не дотрагивалась, как же ты…

— Я вижу, — сказала Дафна.

Через час они сидели втроем в лодке. Дафна, опустив руку в воду, поднимала разноцветные кленовые листья и подносила к глазам, будто желая убедиться, что она действительно видит.

А Сара удивительно быстро привыкла к тому, что мама видит. Может, потому, что она и раньше не чувствовала этого недостатка. Но, видимо, ее детскую маленькую головку занимал какой-то вопрос. Она долго молчала, а потом, подняв огромные, голубые, как и у матери, глаза, спросила: