Осипов Георгий
Шрифт:
Он поймал себя на том, что сидит и щелкает настольной лампой:
«Да что я как Бекас!»
Ни за окном, ни в комнате не становилось темнее.
Лампа загоралась и гасла… Сумерки. Один восьмиклассник путал эти два слова: «сумерки» и «суеверия».
«Тебе такая работа подойдет, — уговаривали Сермягу товарищи. — Пришел — включил — ушел. Пришел — выключил, и — свободен».
Сермяга же крохоборствовал, где только мог. «Кругозоры» не покупал, караулил по субботам «Утреннюю почту», авось каких-нибудь французов покажут, певичку чешскую с матерной фамилией, венгра. Он был уверен, что действует умнее тех, кому бабки некуда девать…
«Так, похоже, наш маяк заело», — констатировал Самойлов.
Лампа больше не выключалась.
«Мой единственный маяк…» — пропел он, откинувшись на спинку стула.
Жизнь прошла. Столько лет пролетело, а думаю все об одном и том же, одно и то же слушаю. Что будет последним — вспышка или затемнение? Свет или темнота — пусть об этом гадают авторы текстов песен. Хотя… вероятно, пора призадуматься и мне. Что я и делаю, в очередной раз выскочив сухим из воды. В отличие от того обезглавленного пешехода.
Дверца шифоньера не закрывалась плотно еще с прошлого века. Тоже его вина — танцуя рок-н-ролл, не удержал покойницу Шею, и она, врезавшись жопой, повредила фасад некогда по блату приобретенной мебели.
«Баста — переходим на твист», — решили они тогда, разливая «Десну» по стаканам.
В данный момент Самойлов поглядывал туда, словно за дверцей его ждала лестница, ведущая либо на башню, либо в подземелье. Вещей в шифоньере почти не осталось: вязаный шарф, летняя маечка жены, давно уже из нее выросшей… Все? Нет — не все. Плюс кубометр «Саббата», добытый им за годы безделья, бездействия… внешне бессмысленных опытов над самим собой и относительно посторонними людьми… Чего в шкафу точно не было, так это еще одной потайной двери.
Самойлов сидел на месте — он не мог сообразить, чем ему заняться дальше. Хата — есть, средства — тоже есть, даже диски — есть! И при всем этом: Никого. Не воззовешь, как один жрец:
«О мои недешевые братья и сестры!!!»
Пришел домой… Называется — «пришел домой». Вышел сухим из воды… Называется — «вышел сухим из воды». Начудил, но сошло с рук. Начудил, начудил… И скрылся впотьмах. Самойлов еще раз надавил кнопку — не работает. Он встал со стула и, ступив несколько шагов, приблизился к розетке. Отставшие от стены обои загибались и топорщились, словно надорванная упаковка, скрывавшая все эти годы уготованный ему подарок судьбы, который он так и не осмелился распаковать.
«Тогда сделаем так», — сказал Самойлов, и выдернул вилку.
14.08.2008
ЭТОТ КРЕТИН ТОМ ДЖОНС
Самойлов с подозрением относился к бесплатным вещам и коллективам, таким как: кружки, спортсекции, лектории, где ничего интересного тебе не сообщают, и уж тем более к художественной самодеятельности с ее народными костюмами и танцами, к ансамблям песни и пляски, в чем бы они не выступали — в мундирах или в штатской робе. Самойлов за свою короткую жизнь был готов их сначала расстреливать с «Мессершмита», затем поливать напалмом с «Фантома», а последнее время просто обзывал «последними словами» (как было сказано на родительском собрании), полагая, что ни от Германии, ни от Америки помощи в искоренении этого зла не дождешься.
Не привлекали его и платные удовольствия — например, бассейн или любое хобби, сопряженное с покупкой инвентаря (клюшки, коньки, мяч, велосипед), разведение бессловесных друзей в квартире, где от «гомо сапиенсов» в пору на стенку лезть. Оно мне надо? — отмахивался он от соблазнов, нервно развязывая красный галстук, с решимостью взрослого человека, которого не переспорить.
«Сходить бы в больницу, снести винограда. Но кто-то мне шепчет: — Оно тебе надо?» — стихотворный фельетон с последней (где некрологи и киноафиша) страницы газеты «Заречье трудовое» цитировали так часто, что его автор будто бы раздумал спешить с отъездом в Израиль…
Самойлову выбор тщеславного дяденьки из литобъединения представляется святотатством.
Слово, заполонившее анекдоты, журналы «Перец» и «Крокодил», теле- и радиоэфир, даже некоторые заборы (на каждое иностранное слово выискивался желающий его написать) звучало так часто, что перестало казаться иностранным. Будто речь идет не о загранице, а о каком-то комплексе витаминов или лекарств: хлорелла, элеутерококк, Израиль…
Действительность множила посторонние аттракционы, мешала сосредоточиться на том, что казалось Самойлову самым важным, о чем он до недавнего времени мог только думать, а объяснить словами не сумел бы даже под пыткой. Ему хотелось быстро и подробно осваивать все, что он желает знать, не отставая от неумолимо опустошающего «сегодня», превращая его в пустой спичечный коробок «вчера» времени.
Самойлову было знакомо, с каким отчаянием сжимают в кулаке коробок, как он хрустит, теряя форму, как его ломают, загубив погасшую на ветру последнюю спичку, сознавая, что внутри — пусто, и лишь безмозглые дети могут чиркнуть сгоревшей спичкой дважды — это бесполезно! Как мнут пачку из-под сигарет, Самойлов еще не знал, он еще не выкурил до конца, не опустошил первую пачку в своей жизни. Она была спрятана там, где ее не станут искать. Или наоборот — станут и найдут? Он изводил себя сомнениями, лез на рожон, получал замечания от учителей и угрозы от одноклассников. Пару раз прозвучало (без намека на сочувствие) — «ненормальный».