Шрифт:
Поперека, плохо видя перед собой, отключил аппарат и пошел вон из лаборатории. Братушкин, кажется, что-то спросил – Петр Платонович ничего не ответил.
Он не мог понять: Жора с ума сошел? Что за бред пишет?! Он, что не понимает, что завоз со всего мира ядерной грязи, да еще строительство завода по его переработке обречет Сибирь на грандиозную опасность? И эти два миллиарда, которые обещает Америка, окажутся не более чем банный лист на обожженном теле Сибири? Да и попадут ли в область эти деньги? Минатом отдаст их в правительство, а там распределят. Москва есть Москва.
Был в мире у Попереки лучший друг, человек с блестящим умом, которому Петр доверял как никому, – и тот вдруг так неприязненно отписал ему.
А на прошлой неделе еще и похоронная публикация.
Или я чего-то не понимаю? Что происходит? Что?..
Он вошел в подъезд бывшей маминой квартиры, сил дожидаться лифта не было – гудит где-то вверху и не идет (“Что с этими лифтами?! Надо бы разобраться! Заглянуть в ЖЭК...”), – и быстро потопал по ступеням... сейчас водки выпить... или валокордина... и успокоиться...
Но добраться до пятого этажа не получилось – в гулком подъезде словно все двери грохнули, и Петр Платонович упал лицом в выщербленные бетонные ступени.
12.
...Жизнь гениально изобретательна – у чайки в клюве инструмент для опреснения морской воды...
...Опорные плоскости для самолетов даже сейчас, в ХХI веке, срисовывают у птиц, используя до конца еще не понятые специалистами по аэродинамике вторые и третьи ряды кисточек на их крыльях...
...На Амазонке каждые десять километров – схожие по цвету бабочки под одним названием, но разного размера – стремительно меняются виды...
...Он был без сознания, когда в темном без лампочки подъезде старуха-соседка споткнулась об его тело и закричала, испугавшись... из ближайших квартир выглянули другие люди... наконец, вызвали “скорую”...
И Попереку отвезли в областную больницу №1. В невнятном состоянии он там пришел в себя под капельницей.
Утром его нашла жена – уже не в реанимационной, а в палате на шесть человек – перевалила его на коляску и к себе, в академгородскую больницу.
Окончательно он понял, что живой, что видит что-то и соображает, в палате на наклонной кровати, в одноместной. И рядом сидела в белом халате Наталья.
– У меня что? Инфаркт? – хотел он спросить, но только промычал невнятно. Однако она поняла.
– Нет. Все будет хорошо.
– А ш-ш мееея?.. (А что у меня?)
– Майкрософт. – Это она пытается острить, как вечно острит сам Поперека и все его коллеги-физики. А у самой носик покраснел.
“Микроинсульт”, – понял Петр Платонович. А как же мозг? Мозг как??? Моз-з-зг???
– Микро, микро, – успокоила жена. – Шевельни правой рукой.
Он шевельнул. Хотел было поднять...
– Тихо-тихо. Теперь левой.
Он шевельнул и левой, но ему показалось: она словно чугунная.
– Ничего, ничего. Ногами пока не двигай. Лежи. Все пройдет. Да уже и прошло. Бывает хуже.
– Н-не-е... – замычал вдруг Поперека, пытаясь приподняться в постели. Некогда болеть. Что за чушь собачья?! Если в общем всё неплохо... Но вдруг в глазах потемнело, и словно опять в голове река хлынула.
– ...Я тебе что сказала? Лежи.
– О-око шшо-обо... (Только с тобой? Пытается шутить, неуёмный.)
Она сидела рядом, глядя на мужа. Лицо у Попереки серое, как бетон, губы желтые, кадык ходит – пить хочет? Или опять что-то сказать желает? Допрыгался, добегался. Всю жизнь в нетерпении, в замоте. Наталья помнит, как испугалась еще в молодости – поговорив однажды с кем-то по телефону, в ярости швырнул об стену трубку, и та разлетелась на железочки да голубые пластмассовые ниточки. Поперека никогда не мог дослушать человека, если тот тянет резину, перемежает слова, несущие информацию, всякими “так сказать”, “э-э”, “ну”. Он и к себе жесток, как чужой себе самому человек, – ощущает каждый бездарно прожитый день на уровне трагедии.
Его, помнится, еще в молодые годы ошеломила повесть Даниила Гранина про ученого Целищева – тот записывал каждый час своей жизни, планировал дела по месяцам на год вперед и проверял их выполнение! Учась в НГУ, Петр никогда не ходил ни на какие общественные собрания – комсомольские, профсоюзные. Если староста группы поймал на выходе, улыбался-скалился, как фотографирующийся американец, блефовал: ему поручили в горкоме ВЛКСМ выступить где-то на заводе... или: приезжает знакомый академик... или: отец вызвал на телефонные переговоры...