— И где отливали-то пушки?

— Недалече, воевода, в Олонце, поначалу-то из Голландии везли.

— Добрые стволы.

— Дело покажет, — усмехнулся Фирс, кивая на закат. — Швецкие-то недалече нашу земельку прихватили.

«Святые отцы, а о делах боевых не забывают, — удивился про себя Апраксин, — не чета нашим, московская церковная братия жирком обросла».

За ужином засиделись, беседовали попросту о житье-бытье. Больше рассказывал архимандрит. Как-то вскользь Апраксин похвалил Афаласия.

— Блюдет службу ваш архиепископ строго, по уставу, не пропускает ни одну литургию, — заметил Федор, — благочестивый ревнитель веры нашей.

Фирс загадочно улыбнулся, разглаживая бороду, подлил вина воеводе.

— Так оно и есть, воевода. Твердо наш отче за веру стоит, даром, что ему пришлось через иное испытание в младости пройти.

Собеседники, не чокаясь, отпили вина.

— Сам-то владыко Афанасий, в миру Любимов, из раскольников произошел. — Фирс не торопился, спешить некуда. — Родители евонные — сибиряки, не приняли Никона учения, в старом обряде остались. А владыко-то пристрастился к истинной вере, семью покинул, сбежал из родительского дома, в патриаршую школу в Москву подался.

Апраксину открывалась незнакомая сторона жизни архиепископа Холмогорского.

— После в монахи постригся, стал игуменом в Тобольском монастыре. Патриарх Иоаким в нем души не чаял, к себе приблизил.

Фирс, помолчав, добавил:

— Умен, словоохотлив по уму, книги церковные сочиняет.

В полумраке трапезной неслышно появился монах, зажег свечи, слюдяные оконца давно потемнели.

— В ваших-то местах старую веру почитает кто? — прервал молчание Апраксин.

— Такое враз не исчезает, воевода, — вздохнул Фирс. — Пожалуй, еще не одно колено прежние обряды блюсти станет, а быть может, и веками не сгинут они. Вона Аввакум со товарищи на костре за ту веру животы положили.

Как-то раньше не задумывался Апраксин над этим, в Москве о старообрядцах вспоминали редко, разве что в торговых рядах, среди стрельцов.

— Того более, — словно читая мысли собеседника, рассуждал Фирс, — в наши края из Москвы, Твери, Рязани, других уездов уходят семьями да деревнями, селятся скитами по глухим лесным чащобам. Поди-ка их сыщи.

— Коим образом живота-то не лишаются, изгоями-то живут?

— Русичи живучи, воевода. Корчуют леса, пашню разделывают, хлебушко сеют, скотину разводят. — Фирс, что-то вспомнив, оживился: — Да что говорить. Не одни смерды в скиты уходят. Вона на Выге-реке супротив нас, на Двинском берегу, князь Мыщецкий с братьями осел. Деньгами богат, все отдает в общий котел. Именуется нынче Андреем Денисовым, муж ученый и умный…

Апраксин уже не жалел о своей поездке на Соловки. «Где, как не в общении людском, истину прознаешь», — размышлял он.

Разбудил его архимандрит рано, в предрассветных сумерках.

— Прав ты, воевода, оказался, пора тебе отчаливать. В ночь ветер переметнулся к западу, как раз тебе попутный. По нашим приметам, к северу он завернет не сегодня-завтра. Бурю предвещает.

Наскоро позавтракав, Апраксин прощался с Фирсом, благодарил.

— Не за што, — отнекивался Фирс, — корзинку-то семги тебе ужо загрузили на гукор…

Небо с самого утра затянуло хмурой, скорой пеленой. Похолодало, ветер заметно крепчал на глазах, а на западе темный небосвод угрюмо навис над горизонтом.

Возвращались знакомым курсом, к вечеру подошли к Унским рогам, и сверху заморосило. Ночью воевода проснулся от качки. Гукор, подталкиваемый быстрыми волнами, рыскал, слегка переваливаясь к северу, и крупные капли дождя затарабанили по палубе.

Распахнув дверцу, Апраксин всматривался в задернутые косым дождем знакомые берега. Накинул кафтан и, держась за что попало, по скользкой палубе направился на корму. Кормщик, чуть пригнувшись, то и дело поглядывал на вздувшиеся, отяжелевшие от ветра паруса, косил глазом на берег.

— Нам бы токмо бар миновать, не зацепиться, а там ветер и волна попутные, к обеду на место придем. — Глянул на взмокшего Апраксина: — А ты, воевода, укройся, взмок, да и палуба мокрая, склизкая, как бы за борт не угодить…

Дождь зарядил на неделю, а в конце ее вперемежку с хлопьями снега. Последние иноземные корабли спешили до ледостава уйти в море. Заторопился и воевода:

— Покуда река не встала, надобно к Бажениным наведаться.

Еще на Плещеевом озере, неотступно сопровождая всюду царя, Апраксин усвоил его главную черту — вникать в каждое дело до основания, смотреть не столько «вершки», сколько в корень дела.