Он довольно долго пробыл в магазине и вышел оттуда с буханкой хлеба. Сказал, что заехал сюда по дороге из города, и предложил нас подвезти. Конечно, мы согласились. И вроде ничего особенного не происходило, только дочь владельца магазина, та, худая и лиловая, вышла на крыльцо и смотрела, как мы уезжаем. Руки скрестила на груди: так стоят в дверях женщины, которые просто любят поглазеть. Она не улыбалась. Я подумала, что она вышла посмотреть на грузовое судно, но потом увидела, что она смотрит на Фреда. Таким взглядом, будто готова его убить.

Фред, кажется, и не заметил. Всю дорогу домой он распевал песни. “Кэти, прекрасная Кэти”, - пел он и подмигивал моей сестре — ведь ее звали Кэтрин. Окно возле него было опущено, и на нас летела дорожная пыль, и наши брови становились белесыми, а волосы Фреда седели. На каждом ухабе моя сестра и Нэн весело взвизгивали: скоро и я позабыла про свои обиды и тоже начала визжать.

Казалось, мы живем в коттедже долго-долго — а ведь на самом деле всего одно лето. В августе я уже почти забыла квартиру в Оттаве и человека, который избивал жену. Словно это было в какой-то другой жизни. Но, несмотря на солнечное лето, реку, просторы, та жизнь была счастливее. Потому что прежде мы без конца переезжали и меняли школы, и сестра научилась ценить меня: я была на четыре года младше, но я была ее сестра и всегда рядом. Теперь же эти четыре года выросли в целую пропасть — точно каньон или пустынный берег, по которому моя сестра уходила от меня все дальше и дальше. Я так хотела быть, как она, но уже не знала — какая она, моя сестра.

В конце августа запестрела листва на деревьях. Не сразу — то тут, то там заалели одинокие листочки, словно предупреждение. О том, что скоро в школу, скоро новый переезд. Мы даже не знали еще, куда именно, и когда Нэн спросила нас, в какую школу мы пойдем, мы уходили от ответа.

— Я уже восемь школ поменяла, — гордо сказала сестра. Я была младше, поэтому поменяла только две. Нэн все время училась в одной и той же. А потом она спустила пышную деревенскую блузку с плеч и показала, что у нее растет грудь. Ореолы вокруг сосков чуть-чуть набухли, а вообще-то Нэн была плоская, как и моя сестра.

— Подумаешь, — сказала сестра и задрала трикотажную кофточку. Так они соревновались, а я не могла с ними тягаться. Они обе менялись, а перемены все больше пугали меня. И я побрела обратно к дому Бетти, где меня ждало кривое недовязанное кукольное платье — я шла туда, где все оставалось по-старому.

Я постучала в стеклянную дверь и открыла. Я собиралась спросить: “Можно войти?” — как обычно. Но на сей раз я ничего не сказала. За круглым столиком из кованого железа сидела Бетти. В шортах и в полосатом топе, сине-белом, с брошкой в виде маленького якоря, сверху повязан фартук с цыплятами. Бетти просто тупо сидела — перед ней даже не было чашки с кофе, — бледная и растерянная, как будто ее ударили ни за что ни про что.

Она увидела меня, но не улыбнулась и не пригласила войти.

— Что же мне теперь делать? — спросила она.

Я оглядела кухню. Все как прежде: на плитке — кофейник с ситечком, стеклянная птичка все так же качалась над чашей с водой, — никаких разбитых тарелок, никакой воды на полу. Что случилось?

— Ты заболела? — спросила я.

— Ничего тут не сделаешь, — сказала Бетти.

Она выглядела так странно, что я испугалась. Я выбежала из кухни и помчалась, перескакивая через травяные кочки, к маме — мама всегда знала, как поступить.

— С Бетти что-то случилось, — сказала я.

Мама месила тесто в миске. Она соскребла тесто с ладоней, вытерла их о фартук. Она не удивилась и не спросила, что стряслось.

— Сиди тут, — сказала мама. Взяла сигареты и вышла из дому.

Вечером нас уложили спать рано, потому что маме нужно было поговорить с отцом. Мы, конечно, подслушивали — еще бы, при таких стенах.

— Я чуяла, что это случится, — сказала мама. — Давно чуяла.

— Кто она? — спросил отец.

— Бетти не знает, — ответила мать. — Какая-то городская.

— Бетти дура, — сказал отец. — Она всегда была дура. — Позднее, когда уже никто не удивлялся, что мужья уходят от жен и наоборот, мой отец часто повторял эту фразу. Неважно, кто от кого ушел, — отец всегда говорил, что дура — женщина. А вот его жена — не дура, и это был его самый большой комплимент.

— Может быть, она и дура, — ответила мама. — Только лучше нее он не найдет. Она на него жизнь положила.

Мы с сестрой перешептывались. По ее теории, Фред убежал от Бетти к другой женщине. Невероятно: неужели так бывает? Я сильно расстроилась и не могла заснуть, и очень долго после этого ужас как нервничала, когда отец не ночевал лома, что бывало довольно часто. А вдруг он никогда не вернется, думала я.

Мы больше не виделись с Бетти. Мы знали, что она сидит в коттедже, потому что каждый день мама носила ей свою жесткую неказистую выпечку. Можно было подумать, что кто-то умер. Нам строго-настрого запретили ходить к Бетти и подглядывать в окна — мама нас видела насквозь.