— Ты слишком часто дышишь, — говорит А. — Медленнее. — Теперь он старательно массирует ей спину, она хватает его за руку и с силой тянет ее ниже, вот сюда, но когда рука гладит там, оказывается, что нет, не здесь. Помнится, она однажды прочитала рассказ о том, как нацисты связывали ноги еврейским роженицам. Только теперь Джини понимает, как этим можно убить.

Появляетсямедсестра со шприцем.

— Не хочу, — говорит Джини.

— Не издевайтесь над собой, — говорит медсестра. — Терпеть такую боль совсем необязательно. Какую боль? — думает Джини. Когда не больно, она ничего не чувствует, когда больно, она ничего не чувствует, потому что ее— нет. Вот оно наконец — исчезновение языка. После ничего не помнишь,говорили ей почти все.

Джини выходит из схватки, пытается взять себя в руки:

— А ребенку это не будет вредно? — спрашивает она.

— Это мягкий анальгетик, — говорит врач. — Мы бы не стали колоть, если б было вредно ребенку. — Джини им не верит. Как бы то ни было, ей делают укол, и врач прав — это мягкий анальгетик, потому что Джини от него никакого толку, хотя потом А. расскажет ей, что между схватками она проваливалась в сон.

Вдруг она резко садится. Совершенно очнулась, сознание ясное.

— Срочно звони, — говорит она. — Ребенок рождается. — А. определенно не верит. — Я чувствую, я чувствую головку, — говорит она. А. жмет на кнопку вызова. Приходит медсестра и проверяет: теперь все происходит слишком быстро, никто не готов. Они едут по коридору, медсестра везет Джини в коляске. Джини ликует. Она смутно видит коридор, она без очков. Джини надеется, что А. вспомнит и принесет их. Мимо проходит еще один доктор.

— Я вам не нужна? — спрашивает доктор.

— Да нет, — весело отвечает медсестра. — Естественные роды.

Джини понимает, что, наверное, эта женщина — анестезиолог.

— Что? — переспрашивает Джини, но они уже уехали дальше, они в операционной, кругом блестящие поверхности — и странный аппарат с трубками, словно в фантастическом кино, и медсестра велит ей ложиться на родильный стол. Больше в комнате никого нет.

— Вы с ума сошли, — говорит Джини.

— И не тужьтесь, — говорит медсестра.

— Да вы что? — говорит Джини. Это глупо. Почему она должна ждать, почему ребенок должен ждать из-за того, что они всё пропустили?

— Дышите ртом, — говорит сестра. — Чаще. — И Джини вспоминает, как. Когда схватка заканчивается, она, опираясь на руку медсестры, забирается на родильный стол.

Из ниоткуда материализуется ее докторша, теперь уже в докторской робе, отчего еще больше похожа на Мэри Поппинс, а Джини говорит:

— Вот видите, какая я быстрая.

Ребенок рождается именно сегодня, как предполагала Джини, хотя три дня назад врачиха утверждала, что до родов еще около недели. Джини ликует: она рада, что права она, а не доктор.

Джини накрывают зеленой простыней, господи, как же медленно, невозможно сдерживать потуги, ну и пусть никто не готов. А. стоит в изголовье, вокруг него плавают робы, шапочки, маски. Он забыл принести ее очки.

— Теперь тужьтесь, — говорит доктор. Джини упирается руками, скрежещет зубами, лицо, тело стиснуты в кулаке, звериный оскал, ребенок огромен, это камень, глыба, кости ее расходятся, один, два, а на третий раз она медленно раскрывается, выворачиваясь, словно птичья клетка.

Пауза: меж ног выползает мокрый котенок.

— Почему вы не смотрите? — говорит доктор, но глаза у Джини закрыты. Она без очков, она все равно ничего не увидит. — Почему вы не посмотрите? — повторяет доктор.

Джини открывает глаза. Она видит ребенка — его плавно подносят к ней, и родовая его лиловость уже спадает. Хороший ребенок, думает она, как бы вторя той пожилой врачихе: хорошие часы,качественно сработанные, все тикает. Ребенок не плачет и щурится на новый свет. Ей не даровали жизнь, да и она не принимала никакого дара. Просто случилось то, чему нет названия, и теперь Джини с ребенком приветствуют друг друга. Медсестра мелко, бусинками букв, выводит на бирке фамилию. Потом ребенка пеленают, кладут возле Джини, и та засыпает.

Что касается видения, его не было, и Джини не узнала никакой тайны; она уже забывает боль. Она устала, ей очень холодно, она дрожит и просит второе одеяло. Вместе с ней А. возвращается в палату, ее одежда все еще здесь. Тишина, и та, другая, не кричит. Что-то с ней случилось, Джини знает. Умерла? Или умер ребенок? Или та женщина впала в послеродовую депрессию (а если и с Джини случится то же самое?) и никогда из нее не выйдет?

— Вот видишь, и нечего было бояться, — говорит А. перед уходом, но он ошибался.