Неспокойно после ухода Баранова было и на Ситке. Не предпринимая крупных враждебных акций против самого Ново-Архангельска, тлинкиты, тем не менее, не раз обстреливали Озёрский редут, возведение которого, похоже, было расценено, как новое нарушение границ клановых территорий. 120 Катлиан, старый противник русских, нередко посещал Ново-Архангельск, беседовал с В. М. Головниным на борту “Камчатки”, был награждён серебряной медалью, но брат его (Сайгинах?) содержался в крепости аманатом. 121 Сам же капитан В. М. Головнин отмечал в 1818 г., что индейцы “не упускают случая убить русского… и потому здешние промышленники ходят из крепости работать в огородах вооружённые и целыми артелями”; вообще, по его мнению, русским здесь “остаётся одно средство – быть всегда осторожными и вооружёнными и жить, как в осаждённой крепости… жёны и дети их не могут ходить в леса, не подвергаясь опасности быть убитыми или увлечёнными в неволю, да и сами промышленные на большое расстояние от крепости не могут удалиться, иначе как отрядами и вооружённые.” 122

Беспрестанные столкновения побудили правление колоний пойти на формальное примирение с индейцами по индейским же обычаям – не только взяв аманатов от тлинкитов, но и в свою очередь выдав им заложников со своей стороны. Согласно П. А. Тихменеву, взамен родных племянников “ситкинского тойона” индейцы получили двух мальчиков-креолов: “Передача аманатов была произведена с большими церемониями и торжественностию. Следствием сего было прекращение по крайней мере на некоторое время неприязни и увеличение вымена от колошей пушных товаров.” 123 Вскоре, согласно тлинкитскому же обычаю, заложники мира (quwakan) были возвращены обеими сторонами. Таким образом, в 1818 г. произошло событие чрезвычайной важности – официально был положен конец вражде между русскими и киксади. К сожалению, сведения о том сохранились самые скудные. Однако, за прошедшие годы в войну были вовлечены и другие кланы, которые не считали себя обязанными следовать примеру ситкинцев. С ними, похоже, подобной формальной договорённости не заключалось. Поэтому даже официальное примирение с киксади не сразу принесло мир в страну тлинкитов и даже на саму Ситку.

Положение казалось иногда столь безысходным, что главный правитель С. И. Яновский даже представил руководству Компании проект перемещения правления колоний обратно на Кадьяк, с тем, чтобы оставить в Ново-Архангельске лишь гарнизон в 50 человек “под управлением надёжного начальника”. Среди прочих доводов в пользу этого плана не последнее место занимала и угроза со стороны индейцев: “Соседство колошей представляет большие опасности для заселения, так как они имеют оружия более, чем русские, и воздвигнутое ими укрепление вооружено десятью орудиями.” 124 Обсуждение этого замысла продолжалось до самого 1832 г., когда и была окончательно решена судьба Ново-Архангельска, как столицы Русской Америки. Доводы сторонников перемещения были достаточно вескими – по крайней мере в том, что касалось “индейской угрозы”. По словам К. Т. Хлебникова, “колоши после поражения их… остались всегдашними для нас врагами. Меры кротости, снисхождения и одолжения, ныне со стороны колониального начальства в обращении с ними употребляемые, воздерживают их от явной вражды; но сердце их, наполненное мщением, жаждет открыть только удобный к тому случай. Доныне отличные из них, пресыщаясь угощениями, твердят, что не намерены делать зла; но при первом каком-либо неудовльствии или ссоре… хватаются за ружьё и кинжалы… они столь умны, что никогда не начинают открыто действия; хотя несколько раз случалось, что при малейших случаях, вооружась, скрывались за корни дерев и кусты [вокруг крепости] и ожидали последствий 125… Злейшие из них каждогодно занимаются планами о нападении на крепость… Они твердят, что мы заняли места, где жили их предки, лишили их выгод от промысла зверей, пользуемся в лучших местах рыбной ловлей.” 126

Однако, старая вражда хоть медленно, но уходила в прошлое. Спустя десять лет после отставки и смерти А. А. Баранова и официального примирения с киксади, известный путешественник Ф. П. Литке отмечал, что теперь колоши стали “совсем не те”, что были во времена Александра Андреевича: “Тогда невооружённому из-под пушек крепости опасно было удаляться; убийства без всякого повода были обыкновенны; теперь о них совсем не слышно, обитатели Ново-Архангельска без всякой опасности поодиночке ходят по всем окрестностям… Колоши всё более и более привыкают к новым нуждам, которым научились от русских… табак, картофель, даже хлеб весьма им нравятся. Тайоны щеголяют в мундирах последнего покроя и непременно хотят видеть на своих жёнах хотя кусок чего-нибудь русского… Связи русских с колошенками и новое от них поколение – также повод, ежедневно усиливающийся, к сближению обоих сторон.” 127 Однако, при всём том, в Ново-Архангельске никогда не забывали тщательно выставлять караулы и, из предосторожности, отбирать ружья у приезжих тлинкитов. Число гостящих в крепости индейцев, а особенно тойонов, строго учитывалось каждый день обходным караулов. “В крепости и по судам, – отмечал К. Т. Хлебников, – пушки всегда заряжены картечью и осматриваются каждонедельно. Люди, отправляемые в лес и в Озёрский редут, обыкновенно ездят с заряженными ружьями… всякий знает, что мы имеем таких неприятелей, которые всякую минуту смотрят, нет ли у нас какой оплошности, и буде случится, тогда можем погибнуть все.” 128

Но, несмотря на подобные отголоски старой вражды, конец ей был, по большому счёту, положен в 1821 г., когда произошли два события, превзошедшие по своей значимости даже замирение с киксади в 1818 г. Во-первых, главный правитель М. И. Муравьёв позволил тлинкитам вернуться на место их родового поселения у подножия Кекура под Ново-Архангельском. Помимо стремления улучшить отношения с индейцами, он рассчитывал ещё и на то, “что имея под своими пушками жён и детей их и всё имущество, гораздо легче будет содержать их в узде и узнавать все их замыслы.” 129 Во-вторых, в этом же году были приняты новые “Правила Российско-Американской компании”, согласно которым запрещалось требовать с туземцев “дань, ясак, подать или какое-либо ещё приношение”; более того, Компании предписывалось в отношениях с аборигенами “употреблять всевозможные способы, дабы сохранить их доброе расположение, избегая всего, могущего возбудить в них подозрение о намерении нарушить их независимость.” 130 Таким образом официально было объявлено о прекращении экспансии РАК, главнейшей причиной чему послужило сопротивление тлинкитов. Позднее это было подтверждено и в Уставе РАК 1844 г., соответствующий пункт которого гласил: “Колониальное управление не должно силою распространять владений компании внутрь стран, населённых инородцами, не зависящими от колониальных властей.” 131 А. А. Истомин, говоря о причинах, повлёкших за собой столь жёсткую государственную регламентацию деятельности РАК, называет среди них страх царского правительства перед тем, что деятельность эта “может приобрести неконтролируемый характер; “монархическую феодально-патерналистскую идеологию российского самодержавия”; и “социально-психологические стереотипы российского общества”, согласно которым государство обязано защищать всех своих подданных от всяческих “злоупотреблений.” 132 Однако, при всём том, вряд ли правомерно сбрасывать со счетов две характерные особенности быта тогдашней Русской Америки: малочисленность русских колонистов и мощь сопротивления тлинкитов. Принимая ограничительные постановления, российские власти исходили не только и не столько из отвлечённых идеологических схем, сколько из печальной реальности колониальной жизни. “Тлинкитский синдром” стал постоянной составляющей российской политики на Аляске. Министр финансов граф Д. А. Гурьев, памятуя ожесточённое сопротивление “колошей”, писал во всё том же 1821 г.: “без сомнения, мы могли бы продвинуться до пролива Гуан-де-Фука к югу от острова Ванкувера, наипаче с тех пор, как англичане и американцы оставили залив Нутку; но в то время мы слишком приблизились бы к новому заведению на реке Колумбии [форт Астория], и обитатели острова Ванкувера столь жестоки, что нужно было бы содержать значительную силу противу их нападений”. 133

Так или иначе, но фактическая независимость тлинкитов получила теперь юридическое подтверждение. Это и стало основным результатом потрясшей Русскую Америку индейской войны.

История взаимоотношений между русскими мореплавателями и промышленными людьми и индейцами-тлинкитами уходит корнями к временам 2-й Камчатской экспедиции В. Й. Беринга и А. И. Чирикова, когда состоялась их первая встреча. Но, несмотря на возможно трагический исход этой встречи, конфликт, переросший в затяжную войну, возник между сторонами лишь многие десятилетия спустя, когда Российско-Американская компания приступила к активному освоению традиционных тлинкитских земель, развернув там истребительный промысел калана. Обобщив и подвергнув научному анализу все известные на настоящий момент сведения о военном конфликте между РАК и индейцами-тлинкитами, можно раскрыть причины этого столкновения и выделить основные этапы его развития.

Хищнический промысел РАК подрывал основу экономического благосостояния тлинкитов, лишал их главного товара в выгодной торговле с англо-американскими морскими торговцами, чьи подстрекательские действия послужили своеобразным катализатором, ускорившим развязку назревавшего военного конфликта. Необдуманные и грубые поступки русских промышленных послужили толчком к объединению тлинкитов в борьбе за изгнание РАК со своих территорий. Борьба эта вылилась в открытую войну против русских поселений и промысловых партий, которую тлинкиты вели как в составе обширных союзов, так и силами отдельных куанов и даже отдельных кланов.

История военных действий на Северо-Западном побережье распадается на ряд этапов, оличающихся собственной внутренней логикой и своеобразием. На первом из них, в 1802 г., против РАК выступает хорошо организованный и сплочённый союз нескольких тлинкитских куанов, силы которого действуют наступательно и эффективно (разгром Ситхинской партии, уничтожение Михайловской крепости). В этом им немало способствуют такие важные факторы, как численный перевес, хорошее вооружение, полное владение инициативой. Уверенности тлинкитам придавала и надежда на поддержку их со стороны англо-американских морских торговцев (тут в первую очередь следует назвать имя Уильяма Каннингема).