– Но он не менее важен.

– Я знаю. Но мне надо было быть с тобой. Или вместо тебя.

– Ты слишком меня опекаешь, - тихо сказала она. Дьен вздохнул.

Два или три года, подумала Алейн. Пятнадцать лет в изоляции. Оказаться без памяти в теле маленькой девочки... вести себя так, как естественно для взрослой тайри, и удивляться своему отличию от других. Теперь -- инициация и пара лет... больше не получится, видимо -- ментальной разведки и анализа. Разобраться, что происходит на планете. Попробовать затормозить процесс распада страны. Или наоборот. Смягчить последствия... не допустить самых страшных вариантов.

– Боже всевышний! Ты думаешь, я смогу разобраться за два-три года?
– спросила она. Дьен молчал. "Больше некому", поняла она, "если не ты, то кто же?" Но он молчал -- просто не хотел этого говорить.

Алейн сменила позу, ноги стали затекать. Матовое окно-экран наверху слепо глядело на нее.

Через двадцать четыре часа будет поздно. Даже если она окажется на свободе -- примерно через сутки Айри отдаст приказ своим боевикам. Пока они ничего не знают, не знают подробностей, у них нет на руках боевого штамма. Сейчас с ними можно договориться. Через сутки будет поздно.

Союз будет меня искать, понимала Алейн. Изоляция тайри -- не шутки. Они уже начали искать. Но это очень и очень сложно, на земле шесть миллиардов человек, я не оставила записи о точной локализации места, куда направляюсь. Иголка в стоге сена. И Марченко -- точнее, тот, кто стоит за ним (о нем подумаем позже, решила Алейн) -- наверняка поставил какую-то защиту и от поиска. И не все методы можно применять. Даже скажем, почти ничего применять нельзя -- из-за обязательной конспирации все открытые методы поиска недопустимы.

Вряд ли им хватит двадцати четырех часов, чтобы меня найти. Скорее всего, это понимает и тот, кто стоит за Марченко, и потому Марченко передал полковнику именно такие инструкции.

Рассчитывать на своих не стоит -- надо выбираться самой.

Прорваться силой не получится. Алейн оценила защиту. Нет, отсюда не выйти -- разве только простым физическим путем, через дверь. Но за дверью -- парни с гранатометами. Шквальный огонь ее силовые щиты не выдержат. Собственный генератор поля защитит тайри от пуль, но не от кумулятивной гранаты, способной пробить полуметровую броню. Направленный взрыв создаёт давление в две тысячи тонн на квадратный сантиметр...

И усыпить парней, предположим, заранее -- нельзя, защита на дверях не допустит. Лисицына Алейн считывала через узкую щель провода, уходящего в стену.

Нет, прорваться силой нельзя, с сожалением убедилась она, закончив сканировать камеру. Значит, надо договариваться.

– Полковник, - позвала Алейн, - давай поговорим!

– Пожалуйста, - с готовностью отозвался Лисицын. Под локоть ему подсунули кофе, он глотнул, не чувствуя вкуса.

– У тебя появились конструктивные предложения?

– Мне бы хотелось понять, чего ты хочешь, Виталий, - произнесла Алейн.

– Ты же владеешь телепатией. Должна понимать.

– Беда в том, что ты и сам не знаешь, чего точно хочешь от меня.

– Это потому, что я не знаю, что именно от тебя можно получить, - усмехнулся полковник.

– Верно. Ну представь, что практически -- все. Все -- в материальном смысле. Чего ты хочешь? Супероружие? Исцеление всех болезней? Неограниченное долголетие? Управляемую термоядерную реакцию?

– А ты в самом деле все это можешь... дать?
– спросил Лисицын после паузы.

– И да, и нет. Виталий, ты знаком с проблемой теодицеи?

– В смысле... если Бог допускает зло, то Он либо не благ, либо не всемогущ?

– Именно. Выход из парадокса в том, что Бог ограничен этически. То есть он именно потому не всемогущ, что благ. Так вот, мы примерно в том же положении. Мы не можем давать блага, не убедившись наверняка, что они не принесут зла. Попадут в правильные руки.

Она помолчала.

– Трудно так разговаривать...

– Ты же читаешь мои мысли... как я могу еще убедить тебя в чистоте намерений?
– спросил он.

– Здесь как и с желаниями -- сложность. Ты сам нечетко формулируешь свои намерения. Ты сам не отдаешь себе отчета, чего именно хочешь -- и каким путем... на что ты готов пойти... чем и кем пожертвовать.

– Подожди, - сказал Лисицын.

Через несколько минут дверь бункера споро отъехала в сторону, пропуская его. Он поставил для себя стул. Сел напротив Алейн, с любопытством его рассматривающей. Лицо полковника было плотное, квадратное, этакая надежная крепкая ряшка, по-мужски симпатичная. Серые глаза смотрели напряженно.