Бобрище осознал, что в таком, подмоченном, виде приглашать в кафе девушку-гота как бы ни комильфо. А потерять – никак нельзя. Он наметанным глазом оценил обстановку: сумочки нет, в руке – ключи. Значит, она живет где-то неподалеку.

– Я вас найду, – уверенно пообещал сокольничий и ринулся к своей машине.

Девушка проводила его заинтригованным взглядом.

Поздним вечером Бобрище ввалился в апартаменты Уара, и в тот же момент рант его ботинка был пригвожден к паркету дамасским клинком. Приятель развлекался.

– Водки! – в эйфории потребовал сокольничий и, выдернув клинок, упал в широкое разлапистое кресло.

– Сколько можно пить? – недовольно проворчал Уар, наливая другу из запотевшего графинчика.

– С тех пор как я стал бессмертным, я понял, что от водки не умру. Так что сколько тебе не жалко, столько и выпью. Чисто сахар в крови разбавить. Сладко мне чересчур.

– Ну как знаешь. Лангфельд вон тоже так подумал, а умудрился даже мастерство пропить.

– А зачем ему теперь его мастерство? Он на ворованные ирландские исторические ценности и утаенные комсомольские взносы сможет до конца времен жить.

– Сможет, – согласился Уар. – Только при неудачном раскладе – в тюрьме. Как Большой Никитос. Воруют все, но наказывают кого-то одного – показательно. Причем обязательно того, кто не поделился. Да и не живет он на них. Разочаровался, видать.

Уар звякнул колокольчиком, и лакей Большого Никитоса, вышколенный столетиями и взятый Уаром в дом после посадки его хозяина, вмиг сервировал закуску. Смертной прислуге царевич не доверял, а Епифан из партийных тенет так и не вернулся. Он пробовал на вкус партии, одну за другой, и находил в этом свои выгоды и развлечения.

– Я встретил девушку! – поделился радостью Бобрище, гоняя оливку вилкой по тарелке.

– «Полумесяцем бровь»?

– Хуже! То есть лучше! Она – гот. И собака у нее – гот. Брюки мне обоссал, паршивец! – Сокольничий счастливо засмеялся.

– Что это значит – гот?

– Молодняк с жиру бесится. У них даже форумы свои есть в Сети. Я узнавал. Смерти поклоняются. Нас уважают. Фаны!

– Извращенцы, что ли?

– Не больше, чем мы с тобой. Завтра пойду ее выслеживать и загонять. В кафе приглашу.

– Слушай, дружище, а подружки у нее нет? С собачкой-готом.

– Я спрошу. Обязательно должна быть. Они ж не для себя, они ж друг для друга – готы.

В кафе девушка попросила заказать ей томатный сок, похожий, по ее утверждению, на кровь. Особенно если посолить.

Бобрище, заказав все виды имеющихся в ассортименте пирожных и десертов и попивая джин из мстительного стремления выпить в Москве все лондонское, пустился в светскую беседу:

– Ну так что исповедуете? Какова, так сказать, идеология?

– Какая еще на фиг идеология? – удивилась девушка, уписывая тирамису. – Мы ж субкультура, а не партия. Нет никакой идеологии.

– А что есть? В смысле идентификации…

Девушка посмотрела на сокольничего с подозрением.

– Ну одни тупо прутся от музла, другие – от экипировки.

– Ага. Понял. А ты? Ты от чего прешься?

– Я – другое дело. Меня влечет романтика смерти. Такие у нас тоже есть. Я вампиров люблю. И во мне есть ангст, – сказала девушка-гот со значением.

– А вампиров любить – это, мне кажется, уже не в тренде. Старо.

– Не старо, не ново. Вампиры – это классика! – уверенно заявила девушка.

– Кто бы мог подумать! – обрадовался польщенный сокольничий. – А собачка твоя? У нее тоже есть этот… ангст?

– Не знаю. Но мысли о суициде ей точно чужды.

– А тебе?

– Я размышляю об этом иногда. Но – абстрактно. Что-то не нравится мне этот томатный сок… – заметила она, поморщившись.

– Пей, пока он не свернулся, – засмеялся Бобрище.

– На кладбище пойдем ночью? – понизив голос, спросила девушка.

– Это еще зачем? – ужаснулся Бобрище. – Я покойников боюсь. Говорят, они ночью из могил встают и воют.

Девушка недоверчиво посмотрела на Бобрище.

– Я ж не гот! – объяснил он. – Я смерти не поклоняюсь. Кстати, а подружка у тебя есть? Мой друг тоже хочет себе девушку-гота с собачкой.

Девушка, покопавшись в черном чешуйчатом клатче, достала телефон.

– Марта, у тебя есть собачка? – спросила она абонента. – Жаль. Тогда ты крупно пролетаешь.