Было ли это попыткой загладить свою вину? В любом случае все перечисленные поступки можно оценить как весьма щедрый и благородный жест. Я бы даже сказала — человечный. Если Мазепа поступал так, мысленно снова и снова обращаясь к событиям Коломацкой рады, то называть его бездушным вряд ли справедливо.

Итак, он стал наконец богат. Впрочем, в первые годы гетманства о богатстве еще вряд ли можно говорить. Отмена аренд больно сказалась на казне. Мазепа постоянно жаловался Голицыну на нехватку денег. «Из небольшой казны войсковой» [146] «у нас никаких доходов нет, а росходы непрестанные имеем, яко же и сами вы ведаете что ныне аренды нет» [147] . Он писал, что не может отправлять в Москву запорожцев (которые постоянно приезжали в гетманскую столицу, чтобы оттуда их послали к царю за наградами), так как от этого «до конца скарбец войсковой истощитца…» [148] . Вероятно, в этих жалобах была доля лукавства, так как скарбы Самойловича составляли огромный капитал. Но Мазепа был слишком хорошим хозяином, чтобы не знать: деньги имеют свойство быстро заканчиваться. А раз доходов не было, то и расходы следовало всячески ограничить.

Впрочем, это никак не отражалось на тех щедрых наградах, которые он раздавал старшине. Едва став гетманом, Мазепа просит дать царскую жалованную грамоту на два села Кочубею [149] , затем ему же — на мельницу [150] . Такие же жалованные царские грамоты стараниями Мазепы получил генеральный есаул М. Миклашевский [151] , а затем генеральный хорунжий И. Ломиковский [152] , ряд войсковых товарищей и другие старшины. Жан Балюз впоследствии писал, что Мазепа покорил свою старшину «роскошными приемами в своей резиденции» [153] . Величко упоминает, что у Мазепы были традиционные «воскресные обеды». Трудно сказать, на каком этапе своего гетманства Иван Степанович ввел эту традицию, но, безусловно, он с первых дней стремился всячески задобрить старшину.

Еще одним направлением гетманских щедрот были монастыри. Десятками исчисляются универсалы Мазепы, подтверждающие старые пожалования и дающие новые. Киевский Братский, Киевский Николо-Пустинский, Лубенский Мгарский, Киевский Златоверхо-Михайловский, Киевский Выдубицкий, Троицкий Кирилловский, Киевский Фроловский, Киевский Межигорский — это только часть монастырей, облагодетельствованных Мазепой в этот период. По его просьбам они получают и царские жалованные грамоты.

Среди монастырей, пользовавшихся покровительством Мазепы, безусловно, был и Вознесенский девичий монастырь, игуменьей которого была его мать, Мария Магдалена. Пожалования матери — это единственный признак в голицынский период использования своей власти в личных целях. Впрочем, вряд ли можно рассматривать как личную корысть пожалования монастырю, даже если учитывать, что игуменьей там была его мать.

Вообще, как уже говорилось выше, Мария Магдалена была женщиной замечательной. Пользуясь покровительством своего сына, она, помимо игуменства Вознесенским киевским монастырем, распространяет свое влияние на Глуховский Преображенский [154] , получает право посылать инокинь в Москву «за милостыней» (при этом им царское правительство предоставляло подводы и поденное жалованье) [155] . Ее решительность, энергия и целеустремленность были чертами, унаследованными от нее Мазепой. Магдалена, безусловно, гордилась своим сыном-гетманом, несомненно, оказывала на него определенное влияние, а Иван до самой ее кончины оставался преданным и заботливым сыном.

Как мы уже говорили выше, влияние матери прослеживается в тесной связи Мазепы с украинским православием. Хотя все предшествующие гетманы, начиная с Богдана Хмельницкого, тоже жертвовали пожалования монастырям, но Иван Степанович делал это уже на другом качественном (и количественном) уровне.

Недоброжелатели могут оценить эти щедрые пожертвования исключительно как «замаливание грехов». Однако факты свидетельствуют, что уже в этот период Мазепа становится покровителем украинского православия. В январе 1688 года он добивается от Голицына подтверждения прав Киево-Печерской лавры на типографию [156] , а уже в апреле посылает князю новую книгу, напечатанную там, — «Венец Христов» [157] . Эту же книгу Мазепа представил и царям [158] . Он заступается за архимандрита Ясинского, не угодившего Голицыну [159] . Усилиями Мазепы были представлены Голицыну «Жития святых», написанные игуменом батуринского монастыря Дмитрием — будущим святителем Дмитрием Ростовским (Туптало) [160] . Мазепа очень беспокоился о благоприятном для Дмитрия исходе и писал с напоминаниями о нем Голицыну даже из похода на Самару.

Но дело это складывалось весьма непросто. Противником оказался сам патриарх московский Иоаким. Это был человек фанатичный, мстительный и жестокий, он «не терпел никакого проявления свободомыслия… с подозрением относился к любому независимому суждению» [161] . Именно по его распоряжению были сожжены в пустозерском остроге протопоп Аввакум и его товарищи [162] . Разделавшись с Никоном, Иоаким начинает борьбу со всеми «новшествами» в православии. Жестокая борьба разворачивается с его идейными противниками, прежде всего с Сильвестром Медведевым, о чем мы еще будем говорить ниже. Украинское православие тоже казалось Иоакиму не каноничным. Его советник, чудовский монах Евфимий, осенью 1687 года объявил все украинские книги еретическими — начиная от Катехизиса Петра Могилы [163] (впоследствии — еще одного канонизированного святого). Иоаким отказался благословить издание «Житий святых» из опасения, «дабы чего в тех книгах не было противного церкви». Мало того, он посылает архимандриту Киево-Печерской лавры Варлааму Ясинскому, где печатались эти книги, письмо с выговором за издание книг без предварительного разрешения [164] . Ясинский был оскорблен и расстроен [165] . Он обратился за помощью и советом к Мазепе, который опять использовал все свое влияние на Голицына, чтобы это начинание успешно завершилось.

Постепенно становясь покровителем просвещения, Мазепа разбирался и с другими внутренними проблемами. Главной для него оставались запорожцы. Мы уже отмечали, что Мазепа имел все основания их, мягко говоря, не любить. В письмах в Москву он не скрывает своего отношения к вольной Сечи: «…они запорожцы в своих речах всегда многословны и непостоянны» [166] .

Надо здесь напомнить, что только после Вечного мира Запорожье попало под юрисдикцию московского царя. Вольное рыцарство совершенно не освоилось с этой новой ситуацией, а точнее — трактовало ее по-своему. За годы Руины у запорожцев утвердилась практика постоянной смены политической ориентации. В этом же ключе они продолжали действовать и теперь. Политика Мазепы, стремившегося навести порядок в своих владениях, их совершенно не устраивала. Запорожцы постоянно требовали от царя, в лице гетмана, денег за свою «службу», кроме того, при каждом удобном и неудобном случае желали лично ехать в Москву, где надеялись получить дополнительные награды. Чтобы не ссориться с запорожцами открыто, Мазепа был вынужден выдавать приезжавшим деньги [167] , отсылая их к царю. Кроме того, он отправлял им «хлебные запасы», причем запорожцы, по его словам, даже не желали сами их забирать, а требовали, чтобы подводы доставлялись в Запорожье [168] . Мазепа часто жаловался, что запорожцы писали ему «зело непотребные слова и выговоры свои…» [169] .

Вообще гетман не доверял Низовому войску и, как подтвердило время, был в этом совершенно прав. Показательно, что уже в марте 1688 года, когда запорожцы спрашивали его, как будет осуществляться поход на Крым, Мазепа «ничего к ним запорожцом на то не отписал» [170] .

Исполняя решение Коломакских статей, Иван Степанович приступил к строительству порубежной крепости, которая должна была служить преградой татарским набегам, базой для будущих крымских походов, а также форпостом против запорожцев. С задачей Мазепа справился блестяще, впервые проявив свои способности военного стратега. 14 июня 1688 года он с отрядом вышел из Батурина и пришел на реку Самару, где выбрал удобное место — в пяти верстах от Днепра, «с доступом кораблей, запасом дров и трав». Здесь была заложена Новобогородицкая крепость, ставшая основой современного Днепропетровска. Проект был выполнен голландским инженером полковником Вазалем. Это строительство запорожцы не без основания оценили как обиду и «убыток» [171] . Строительство шло полным ходом. Сам гетман оставался в «таборе под Самарой». В конце июля он уже докладывал, что «в первых числех августа та крепость станет в своем совершенстве» [172] .