Как раз в эти минуты осуществлялся план, разработанный Мигуновым. Вполне возможно, что все уже закончилось.

К горлу на секунду подкатила тошнота. Курлычкин представил себе изуродованное тело девочки. Успокоился он весьма своеобразно: вообразил обезображенное от природы лицо "дауна", пустой взгляд, глупый изгиб слюнявых губ, маленькую стриженую голову с выпуклым лбом, несоразмерную с туловищем, тяжелые ноги-колоды.

Как на пленке, которую он просмотрел. Тогда же Курлычкин попытался угадать в группе детей, окруживших "дауна", девочку из многодетной семьи, чьей фамилией его не обременили боевики, он знал только ее имя. Наверное, это она. Голос тихий, но отчетливо видно выражение ее лица: на нем написана просьба, жалость и буря других чувств.

Да, наверное, это она. Одета, как сказал Мигунов, простенько, однако не чувствуется, что ее семья живет бедно. Обычно на лицах детей из подобных семей лежит отпечаток неблагополучия, а в глазах словно отражаются одутловатые от запоев физиономии родителей.

Нет, снова не то, ее родители не пьют, но карабкаются изо всех сил, пытаясь пусть не вылезти куда-то наверх, так хотя бы не опуститься еще ниже. Дальше им будет проще: кто-то из детей выйдет замуж или женится, голодных ртов станет меньше. А если кто и разведется, что очень часто бывает с выходцами из таких семей, то вернется с уже собственными детьми. И все повторится сначала.

Курлычкин осадил себя: залез в чужие дебри. Самое время подумать о сыне, который, наверное, скоро окажется дома. Предшествовать этому будет телефонный звонок от адвоката: "Все хорошо, Станислав Сергеевич. Ждите нас".

Курлычкин всегда удивлялся своему адвокату: тот за время их сотрудничества ни разу не произнес слов "отлично", "прекрасно", выставляя себе за свою же работу оценку в четыре балла, хотя работал на пять с плюсом. Один раз только с судьей Ширяевой он сработал на "неуд", но и тут особой вины за ним Курлычкин не видел – так сложились обстоятельства.

Станислав Сергеевич вспомнил разговор с сыном в СИЗО. Он очень серьезно говорил с ним в присутствии шестерых обвиняемых из его группировки.

– Тебе чего-то не хватает в этой жизни? – спросил он. – Ты что, такой неуемный в плане секса? Сегодня это малолетка, а завтра?..

– Пап...

– Не папкай!.. Скажи мне, кто будет завтра, и я отвечу, чем ты закончишь. Тебя прихлопнут где-нибудь, и я не смогу помочь. А скорее всего просто не захочу. Потому что чувствую: ты не остановишься, а мне все это надоест. Как, ну как тебя еще воспитывать?!

Максим промолчал.

Курлычкин подошел к двери и постучал. Контролер мгновенно отозвался и открыл дверь. Станислав Сергеевич указал на него пальцем и повернулся к сыну.

– Ты хочешь каждый день видеть его?

Не поднимая глаз, сын покачал головой.

– Нет.

– Я могу попросить, и тебе покажут камеры, где сидят по семьдесят человек. Там нет холодильника, холодного пива, копченой колбасы, там по утрам не пьют кофе, а глотают жженку. Закрой, – бросил он контролеру.

Курлычкин вернулся к сыну, продолжив разговор, в котором воспитательная работа отсутствовала напрочь. Станислав Сергеевич упомянул только несколько эпизодов из жизни молодого человека, с неподдельной горечью в голосе напомнив, что люди с таким положением, как его сын, учатся в Англии, Америке, а Максим сумел продержаться только один семестр в государственном университете. Ну ладно бы там выгнали – сам бросил.

...Красивой трелью дал знать о себе мобильный телефон. Лидер "киевлян" нажал клавишу и ответил. Улыбнулся, когда в трубке раздался сухой, лишенный эмоций голос адвоката:

– Все хорошо, Станислав Сергеевич.

Курлычкин нажал клавишу отбоя. Сегодня он дождется еще одного положительного доклада и только тогда сможет спокойно уснуть.

Номер рабочего телефона Валентины Ширяевой был у четверых соседей. Она оставила его, как говорится, на всякий случай – сын оставался без присмотра довольно долгое время, а сама Валентина только изредка могла прибежать домой в обеденное время. Когда жива была ее мама, она была спокойна, даже иногда задерживалась на работе. А сейчас ей приходилось вести жизнь строго по расписанию.

Вся ее личная жизнь – это сын. Несчастный, для окружающих – с отталкивающей внешностью, предмет насмешек для подвыпивших парней со двора.

Болезнь Дауна протекает у всех по-разному. Небесная канцелярия награждает этой болезнью пожизненно. Однажды по телевизору показали американского мальчика. Такой же несчастный, но он выучился играть на гитаре. Самостоятельно, несмотря на то, что в этом ему не помогали родители и педагоги. Он боролся за жизнь, разрушая преграду, за которой – жизнь настоящих людей. И где-то в душе понимал, что он не такой, как все.

Вот и Илья. Все друзья у него на пять-десять лет младше. Он сильнее их, больше, но – не такой. И Валентина благодарила бога за то, что сын не в состоянии задать вопроса, на который у нее не было ответа: почему я не такой, как все?

Он долго ходил хмурый после просмотра той передачи. В мальчике из Америки он признал такого же, как он сам. Догадка не стала каким-то откровением для него, но теперь он догадывался, что существует Мир Несчастных. Может быть, так далеко его мысли не зашли, но за него думала мать. Порой она забиралась в такую глушь, что не хотелось жить.