— И ты говоришь так спокойно...

Чила пожал плечами:

— С чего это я должен грузиться? Мне еще «восьмеру» тянуть, не забыл?

— Как можно! — воскликнул Артемов. — Только тебе две «восьмеры» тянуть. Не забыл?

— Как можно!

— Ну все, хватит! К каким выводам ты пришел? Что нам делать — не спрашиваю. Хочу послушать твое мнение не из простого любопытства, мне твои выкладки нужны для анализа. Хотя бы твои, — акцентировал полковник.

— У тебя есть «труба»? Позвони куда надо.

— У меня есть «труба». Но я не могу позвонить даже туда, куда не надо.

— Хреново тебе.

Полковник вышел. Разговор в таком тоне мог продолжаться вечно. Сейчас беспокоило другое: собственно вагон с осужденными, который слепо или нет, но таращился окнами на место происшествия.

Артемова привлек тихий свист за спиной. Он подошел к зарешеченной двери и снова увидел Ильина. Который был, наверное, как один из героев Эдди Мерфи, полуясновидящим.

— Пошли конвойного с ломом отбивать наледь со слива из толчка. Бытовуха. Она успокоит этих уродов. Иначе они прессанут всех нас. Видел «железо», которое засветилось у боевика из-под шинели?

— Ну?

— Что ну? Пистолет-пулемет. С которым на горшок или в караул не ходят. На всякий случай даю совет: если кто-то из боевиков окажется рядом, пусть конвойный заговорит первым — это отпугнет их. Во всяком случае, инициатива будет у продольного, он будет знать продолжение разговора, навяжет его, понятно? Или дай лом мне — я перетру с боевиком любую тему.

— Сейчас, — с выражением сказал полковник. — Может, тебе и ключи от оружейки дать?

— А куда ты денешься?

— В каком смысле?

Ильин вместо ответа подмигнул.

И еще раз — своему отражению в купейном зеркале. Николай пришел к выводу, что погоны старшего лейтенанта ему идут. Не такие заметные, как на шинели, но все же. Полевые зеленоватые звезды на утепленной куртке придавали ему солидности. Плюс шапка с овальной офицерской кокардой. «Лейтенант Николай Ильин», — мысленно назвал себя морпех и отдал честь.

Михаил Артемов наблюдал за приготовлениями спецназовца, находясь непосредственно в купе начальника караула. Мимоходом он пожалел Родкевича. Подавленное состояние у мужика. И понять его можно. Так «глобально», как полковник, лейтенант не мыслил, им всецело овладело переживание за погибшего бойца. Впервые в жизни такое произошло на его глазах. Увидеть смерть знакомого тебе человека, за которого ты в ответе, — это непомерно тяжело. Это удар. Рубец на сердце, контузия в душе, и лекарств от этого нет, самому надо справляться причем не искать какие-то внутренние ресурсы, не зазывать их в голос, а пытаться осмыслить происходящее на том уровне, на котором подтянуты твои внутренние гайки. Которые не затянет ни один психолог. К каждой своей гайке свой же ключ. А психолог пользуется универсальным — в прямом смысле слова, — разводным. Перетянет такой дурой и сорвет резьбу.

Думая так, Артемов не собирался делиться своими мыслями с Родкевичем. Пока. Всему свое время. Наверное, Родкевич был единственным, кого ни в коем случае нельзя было выводить на контакт с террористами. В таком состоянии он запросто мог обнажить ствол и положить первого же попавшегося на глаза бандита. От любви до ненависти один шаг, а от угнетенности до резкой вспышки и того меньше.

— Ну что, Коля, ты готов? — спросил Артемов.

— Да.

«Отвечает все так же коротко. Как на фонограмме допроса видеозаписи дополнительного осмотра места происшествия с участием обвиняемого Ильина Николая Сергеевича», — вспомнилось длинное официальное название следственного действия, в просторечье — «следственного эксперимента».

Поправляет кобуру, в которой устроился мощный пистолет «варяг» под патрон «смитт и вессон». Словами Ильина — «железо» с довольно емкостным магазином на 15 патронов.

Вообще уиновцы были вооружены неплохо. При возможном побеге кого-то из подопечных такое оружие оставляло беглецам мало шансов. Теперь вот один из заключенных был вооружен так же. Условно, поскольку ни в стволе, ни в магазине пистолета, которым вооружился Ильин, патронов не было. Уравнял шансы, подумал полковник Артемов, сравнивая себя с полковником же Кольтом, уравнявшим всех людей.

Кстати или нет вспомнил статистику по состоянию на февраль: более 30 тысяч военнослужащих-срочников ВС РФ не допущены командованием к несению боевого дежурства и караульной службы с оружием в руках в силу разных причин, в том числе из-за низких морально-боевых качеств. Так называемые группы риска, склонные к различным правонарушениям, военнослужащие по призыву, имевшие до призыва в армию приводы в милицию («порядка десяти процентов от общего числа военнослужащих срочной службы», — вспомнил Артемов), судимости, употреблявшие наркотики и токсические вещества, злоупотреблявшие алкоголем, бывшие беспризорники, бывшие члены преступных группировок («таких четыре процента от того же общего числа») и прочие «неликвиды», что в общей сложности составляло порядка сорока процентов [18] . Один Николай Ильин чего стоил: мобильная единица риска, олицетворение Российской армии... незаконно допущенный к несению боевого дежурства, официально закончил полковник.

Вступление в вопросительных тонах не вязалось с продолжением — за ним сразу же последовала резкая перемена интонаций.

«Ну что, Коля, ты готов?»

— Не вздумай выкинуть какую-нибудь шутку, — предупредил полковник. — На тебя будут смотреть два «Калашниковых» и один Артемов. — Михаил Васильевич оторвал взгляд от новоявленного лейтенанта и непроизвольно посмотрел в окно.

Вот уже две минуты конвойный, вооруженный ломом, долбит желтую наледь, которая огромным сталактитом свисала едва ли не до шпал. Конвойного звали Александр Винниченко. Родом из Нижнего Новгорода. И он неплохо, совсем неплохо, отметил полковник Артемов, справлялся с заданием. «Наполовину ясновидящий», Ильин, в любой момент готовый подстраховать бойца, оказался прав: к конвойному, который сопровождал свою неблагодарную работу негромким матом, подходил солдат. Винниченко с видом усталого и недовольного ассенизатора раздраженно прикрикнул: