Целый мир.

...Ильин под прикрытием Слона и Гадкого Утенка знакомился с очередной частью этажа, которую назвал «техничкой». Широкая дверь магазина была распахнута настежь. Справа от нее — три киоска: аптечный, продуктовый и, судя по безделушкам на витрине, ларек с бижутерией и прочим бесполезным хламом.

Прямо — платный туалет, оборудованный на входе кабинкой билетера и парой турникетов. Что находилось левее него, можно было определить по светящимся указателям: КАМЕРА ХРАНЕНИЯ — 2-й ЗАЛ и БУФЕТ — 3-й ЗАЛ. «Погребок» находился в четвертом.

Но два главных указателя, исходящие желтовато-зеленым светом, надолго приковали внимание командира группы: ВЫХОД В ЗАЛ ОЖИДАНИЯ И К КАССАМ и ВЫХОД В ГОРОД.

Выглянув из-за угла, слева Ильин увидел подсвечиваемый лампами дневного освещения проход и словно нарисованные при таком свете ступени, занявшие все пространство: ВЫХОД В ЗАЛ ОЖИДАНИЯ.

Определив направление, Чила вернулся к товарищам. Глянул на разбитую витрину... Закинув автомат за спину, взял с полки бутылку водки. «Боевые сто граммов», — пронеслось в голове.

— Не хмеля ради, а ощущения традиций для. По глоточку, пацаны, за сплочение.

Сделав глоток, Чила передал бутылку Слону. Тот дальше — Гадкому Утенку. Последним поддержал традицию Гений. Но он едва не выронил бутылку, когда совсем рядом — ему показалось, что в десяти шагах — раздался громкий пистолетный выстрел.

Кемаль наморщился. Непредвиденная ситуация с упрямым приемщиком выглядела сначала комической. Но постепенно эта бестолковщина стала раздражать командира диверсионной группы. «Вот они там развлекаются», — раздувал он ноздри. Чтобы звуки перестрелки не приняли в штабе за расстрел заложников, Кемаль вынужденно предупредил штаб по громкой связи:

— Пока мы никого не расстреливаем. Это выкуривают приемщика, который первым открыл огонь.

Кемалю показалось, что эти слова он произнес не на русском и даже не на чеченском, а на каком-то другом, незнакомом языке. Словно читал с листа транскрипцию и не вникал в смысл несуразной абракадабры. Наверное, потому что прятал за этим определением конфуз, как если бы скрывал изо всех сил зубную боль.

Удушливый дым от очага возгорания в камерах хранения, который нагнали в зал кондиционеры на нижнем этаже, до сей поры стоял в горле. И ничем эту пасть, которая лестничными маршами разверзалась в середине зала, не заткнешь. Была бы возможность подорвать перекрытия прохода, Кемаль сделал бы это, не колеблясь. Но в отличие от рукавов-выходов, ведущих на перрон, проход был широким, выдержанным согласно технологическим нормам: шириной в три метра и постоянной высотой в два и три десятых. Главная же причина крылась в другом: этот проход являлся единственным путем отступления.

Вслед за первым хлопком пистолетного выстрела Кемаль тупо ожидал второго. Играл в какую-то глупую угадайку. Угадал. Психованный приемщик, выйдя, наверное, на огневой рубеж, произвел очередной выстрел. «Теперь заткнется минут на двадцать...» Это о приемщике. А Юсуф Умаров должен, нет — обязан ответить автоматной очередью. Вот она — семь или восемь пуль выпустил, кретин! Кемаль тихо порадовался, что не слышит снизу криков типа: «Сдавайся! Ты — молодец! Мы не тронем тебя». Это уже не конфуз, а черт знает что... Хотя такое в боевой практике Кемаля случалось дважды. Один раз все закончилось трагически. Окруженный боевиками лейтенант-спецназовец крикнул в ответ, что сдается. Когда боевики подошли, он подорвал и их и себя гранатой. И вообще таких примеров, начиная с 1994-го, Кемаль мог припомнить не один десяток.

Ну что там?.. Кемаль понял, что начинает прислушиваться, что центр основных событий невероятным образом сместился, скатился на самую периферию. И сам Кемаль попал в сумеречную зону и с перекошенным центром тяжести в ноющей голове.

С другой стороны, присутствие пары бойцов в непосредственной близости от выхода на площадь была необходимой. Собственно, выход контролировался напрямую из центрального корпуса, незамеченным оттуда выйти и войти было невозможно. Минимум пять человек следили в этом направлении, включая пару снайперов. То место у них было как под микроскопом — ни одна блоха не проскочит.

Юсуфом овладела бессильная злоба. Боясь навлечь гнев всевышнего, он мечтал хоть на короткое время стать, как он, бесплотным и просочиться сквозь толстые стены отделения приема и выдачи багажа. Порвать ту паскуду, которая забаррикадировалась там, и снова стать человеком — из плоти и крови.

Чаще всего именно пустяк заставляет раздувать ноздри, это он разжигает внутри ярость и застит глаза пеленой детской обиды. Вот она, любимая игрушка, но ручонки не достают, а мать на крики не обращает внимания, думает, что дитя просто-напросто обкакалось, ну и черт с ним.

Одна за другой перед глазами узбека проплывали кровавые картины. Он врывается в зал, держа за волосы отсеченную голову приемщика, и пинает ее в середину толпы заложников. Но одной головы мало. Он чует неладное и радуется этому безумному чувству. Возвращается. У приемщика отросла новая голова. Он отрубает ее, несет за волосы, пинает. И так несколько раз.

— Не психуй, — посоветовал ему напарник Владимир Юнусов.

Юсуф ожег «метиса» свирепым взглядом и угрожающе прошептал:

— Тебя никто не спрашивает!