За столом воцарилась тягостная тишина, которую Дрого счел нужным нарушить.

— Послушай, Лагорио, — спросил он, — в котором же часу ты завтра отбываешь?

— Думаю, около десяти. Хотелось бы выехать пораньше, но нужно попрощаться с полковником.

— Полковник поднимается в пять утра. И летом, и зимой — ровно в пять, так что из-за него у тебя задержки не будет.

Лагорио рассмеялся.

— Да, но я не собираюсь подниматься в пять. Хоть в последнее утро отосплюсь, за мной ведь никто не гонится.

— Значит, послезавтра будешь на месте, — заметил Морель не без зависти.

— Клянусь, мне самому это кажется невероятным, — откликнулся Лагорио.

— Что именно — невероятным?

— Что через два дня я уже буду в городе, — пояснил Лагорио. И после паузы добавил: — Теперь уже — навсегда.

Ангустина был бледен: он уже не поглаживал свои усики, а сидел, устремив невидящий взгляд в полумрак столовой, где особенно ощущалось наступление ночи — того часа, когда страхи покидают облупленные стены, а печали смягчаются, когда душа, горделиво взмахнув крыльями, возносится над спящим человечеством. Остекленевшие глаза полковников на больших портретах были исполнены предчувствия великих битв. А дождь лил не переставая.

— Представляешь, — вновь обращаясь к Ангустине, сказал Лагорио безжалостно, — послезавтра в это время я, возможно, буду уже у Консальви. Шикарное общество, музыка, красивые женщины.

Так они любили шутить раньше.

— Ну и вкусы у тебя! — пренебрежительно отозвался Ангустина.

— А может… — продолжал Лагорио из самых лучших побуждений, с единственной целью убедить друга, — да, пожалуй, так я и сделаю — нанесу визит Тронам, твоему дядюшке… Там собирается приятная публика и игра ведется «по-благородному», как сказал бы Джакомо.

— Тоже мне — удовольствие! — отозвался Ангустина.

— Как бы там ни было, — возразил Лагорио, — но послезавтра я буду развлекаться, а ты опять пойдешь в караул. Представляешь: я гуляю по городу, — он даже засмеялся от одной этой мысли, — а к тебе в это время является капитан. «Никаких происшествий, заболел часовой Мартини». В два часа сержант разбудит тебя: «Поверка, господин лейтенант». Да, он разбудит тебя ровно в два, могу поклясться, а я в этот час наверняка буду в постели с Розарией…

Лагорио, как всегда, был бездумно жесток — к этому все уже привыкли. Но его слова воскресили в памяти приятелей образ далекого города с роскошными зданиями и огромными соборами… воздушные купола, романтичные аллеи над рекой. Там, думали они, сейчас, наверно, стелется тонкая пелена тумана и фонари льют свой слабый желтоватый свет, в котором на пустынных улицах темнеют силуэты парочек, сияет огнями застекленный портал оперы, раздаются крики кучеров, витают отзвуки скрипичной музыки и смеха, из сумрачных подъездов доносятся женские голоса, на невообразимой высоте среди лабиринта крыш светятся окна — милый город, хранящий в себе мечты их молодости и сулящий неизведанные приключения.

Все теперь незаметно поглядывали на лицо Ангустины, напряженное от тщетно скрываемой усталости. И все сознавали, что собрались они здесь, чтобы проститься не с отбывающим Лагорио, а с Ангустиной: ведь только ему предстоит остаться в Крепости. Когда подойдет их черед, они все уедут следом за Лагорио — и Гротта, и Морель, а раньше других — Джованни Дрого, которому нужно прослужить в Крепости всего четыре месяца. Ангустина же останется. Понять, отчего должно быть именно так, они не могли, но знали это наверняка. И хотя товарищи смутно чувствовали, что и в этом тоже было своеобразие, оригинальность Ангустины, никто почему-то уже не находил возможным ему завидовать или подражать: в сущности, слишком уж это напоминало какую-то манию.

А проклятый сноб Ангустина еще и улыбается! Почему он, совершенно больной, не бежит укладывать вещи, не готовится к отъезду, а сидит, уставясь невидящим взором в полутьму? О чем он думает? Какая тайная гордыня удерживает его в Крепости? Значит, и он… Присмотрись к нему, Лагорио, ведь ты его друг, присмотрись хорошенько, пока не поздно, постарайся запечатлеть в своей памяти это лицо таким, каким ты видишь его сейчас: тонкий нос, усталый взгляд, неприятная улыбка… быть может, когда-нибудь ты поймешь, почему он не захотел последовать твоему примеру, поймешь, какие мысли таились за этим бледным челом.

Наутро Лагорио уехал. Денщик ждал его с двумя лошадьми у ворот Крепости. Небо было затянуто тучами, но дождь прекратился.

С довольным видом Лагорио вышел из своей комнаты, не оглянувшись напоследок и даже не бросив прощального взгляда на Крепость. Крепостные стены возвышались над ним — неприветливые, хмурые, у ворот неподвижно застыл часовой, на обширном плацу не было ни души. Из какой-то прилепившейся к форту будки доносились ритмичные удары молотка.

Ангустина спустился попрощаться с товарищем. Он ласково потрепал коня и сказал: