Флориана и Барлоццо по очереди рассказывали нам, как постились в старину, как пост был не только покаянием для верующих, но и приносил пользу телу.

— Те посты очищали внутренности, особенно печень, готовили ее к весеннему питью и тяжелой работе. В еде главное ритм, как и во всем остальном. Тело не выдержит, если его каждый день кормить одинаково. Есть надо по сезону, поститься один месяц каждую зиму и обязательно отдыхать не меньше часа после обеда и ужина. У нас кое-кто сорок дней поста обходился без сахара, мяса, вина и хлеба. Мы ели бобы и чечевицу, иногда яйца и те травы, какие еще оставались. Конечно, бывали времена, когда все равно приходилось поститься, так что «пост» был просто новым названием, — подытожил Князь.

После fritelleникто и слышать не хотел об ужине, так что мы просто сидели, и говорили, и слушали, пока Флориана не сказала, что ей пора. Она была уже в дверях, а Барлоццо на террасе, и тут она сказала:

— Знаешь, Чу, мне жаль, что я бросила тебя со всеми этими сливами прошлой осенью. Ты не представляешь, сколько раз я мечтала, чтобы мы тогда сварили из них варенье. Но я тогда была ленива. Думаю, в этом все дело. А сейчас мне совсем не хочется лениться. Виопа notte, ragazzi.

Была Пепельная Среда, первый день поста, и я думала, как странно, что Миша приезжает именно тогда, когда душа вступает в темное время. Мы с Фернандо ехали встречать его во Флоренцию, и радовались его приезду, и волновались. Миша удивительным образом сочетал в себе придирчивого учителя, любящего еврейского дядюшку и приверженца Юнга, каким и был на самом деле — психиатр по профессии. Я дружила с ним много лет, а за время двух его визитов в Венецию столкновения между ним и Фернандо выбили искру симпатии, хотя оба не снимали рук с рукояти кинжалов.

Мы запихнули Мишу на заднее сиденье вместе с маленьким чемоданом. Я глубоко вдохнула, и мне стало спокойно от его запаха. Всегда один и тот же аромат дешевого пансиона: смесь застарелого пота, пропитавшего влажный твид, плиточного табака в трубке с примесью передержанной на огне капусты. Молодым врачом, только что окончив институт в России, он эмигрировал в Италию, много лет прожил в Риме и уже оттуда попал в Лос-Анджелес. Он часто бывал в этих тосканских холмах: гулял, писал и думал. Всю дорогу до дома он непринужденно болтал на превосходном итальянском, говорил, как скучал по Италии — почти как по России. Не задавал ни вопросов-ловушек, ни тех, на которые заранее знал ответ. Я понимала, что все это еще предстоит, что он будет выстреливать их быстро и остро, как змеиное жало. Но я была наготове.

Фернандо провел для него экскурсию по дому и помог устроиться в гостевой комнате. Я тем временем возилась в кухне, а когда мы сели за стол, увидела, что он до графитового блеска напомадил волосы и повязал на шее красивый пестрый шарф — боевая раскраска, подумалось мне. И я невольно ухватилась за ножку стола, изготовясь принять первый удар. Удар был нанесен в следующем виде:

— Ваш дом очарователен и был бы еще лучше, если кое-что изменить. Какая жалость, что он не ваш.

Фернандо бросился в схватку:

— Мы начали подыскивать дом, но спешить некуда. Нам не кажется, что нужно срочно решаться на покупку. И вообще что-то менять. Честно говоря, мы привязались к этому дому, и совсем не важно, что он нам не принадлежит.

— Значит, вас не беспокоит, что вы живете на задворках общества? — Взгляд как выпад шпаги, и я тут же ответила ударом:

— Думаю, задворки — это субъективно, все зависит от восприятия, — и подлила ему вина.

— Тогда предложи свое определение «задворков». — И, не медля ни секунды, он дал свое: — У вас нет работы, нет накоплений. Вы отказались от карьеры и поселились под оливами, замерли в центре вращающейся диарамы сельской жизни. Вы проявили безответственность в тот период вашей жизни, когда это может оказаться очень опасно.

— Нам не надо растить детей. У нас нет долгов. И нам кажется самым подходящим сейчас жить именно здесь и заниматься тем, чем мы занимаемся.

Фернандо быстро вошел в ритм, необходимый для беседы с Мишей, и подхватил с моего последнего слова:

— Сколько раз ты слышал от своих пациентов, как им хочется изменить жизнь? И сколько из них держат эти мечты в сундуке, вынимая раз в неделю, чтобы проветрить в разговоре с тобой? Честно говоря, я чувствую, что сильнее их, если «отказался от карьеры», как ты выражаешься. У меня и теперь бывают трудные минуты, когда мне хочется, чтобы жизнь была проще или яснее, но отсиживать день за днем в банке было куда ужаснее.

— Зато тогда у тебя было надежное положение. А теперь ничего нет. Предусмотрительные люди создают надежное положение, а не разносят его тогда, когда оно нужнее всего.

Благодать так и струилась из его глаз. Он положил руки на стол ладонями вниз, расправил пальцы.

— А ты веришь в надежность? Это же миф, Миша. Удивляюсь, как ты еще не понял. Это коварная иллюзия. Неужели кому-то из нас еще надо доказывать, что ее невозможно ни купить, ни построить, ни создать добрыми или злыми делами? — спросила я, так же как он положив ладони на стол. — Остерегайся сложностей. Угадывай, сублимируй, Миша. Вываривай из сока сироп. Мне нужны не вещи, а ощущения. Только мистическое вечно. Я предпочитаю чувствовать жизнь, а не верить, как дура, что она мне принадлежит. Единственная безопасность — в понимании, что безопасности не существует.