Параллель не ограничивается тем, что Любимый Ученик «идет за Иисусом», но распространяется и на его «пребывание». Первые слова двух первых учеников, обращенные к Иисусу, были: «Равви, где живешь (meneis)?» (1:38) В ответ он приглашает их «пойти и увидеть». Автор продолжает: «Они пошли и увидели, где Он живет (mener); и пробыли (emeinan) у Него день тот» (1:39). (По–английски глагол menein невозможно переводить одним и тем же словом: при переводе используются глаголы «жить», «быть», «пребывать».) В конце евангельского повествования, в ответ на вопрос Петра о Любимом Ученике: «Господи, а он что?» Иисус говорит: «Если Я хочу, чтобы он пребыл (menein), пока приду, что тебе до того?» (21:22). Затем это речение повторяется, образуя последние слова Иисуса в этом Евангелии: «Если Я хочу, чтобы он пребыл (menein), пока приду» (21:23) [1007] .

Связь между двумя случаями «пребывания» может показаться искусственной; однако, когда мы узнаем (в 21:24), что Любимый Ученик — основной свидетель, стоящий за евангельским повествованием, эта связь обретает смысл. Любимый Ученик провел день с Иисусом в самом начале его служения, еще до того, как Петр впервые его увидел (1:40–42): это показывает, что у него была возможность хорошо узнать Иисуса с самого начала. Таким образом подчеркивается, что он достоин роли основного свидетеля, показания которого формируют это Евангелие. Слова о его «пребывании» в конце Евангелия указывают на несение им свидетельства после того, как евангельская история Иисуса достигла завершения. Предназначение Петра — отдать жизнь за Иисуса и его последователей (21:18–19); предназначение Любимого Ученика — продолжать свидетельствовать об Иисусе. Таким образом, возможность для Любимого Ученика быть свидетелем открывается еще до того, как учеником становится Петр, и свидетельство его продолжится и после того, как Петр закончит свое ученичество. В определенном смысле оно продолжится до второго пришествия, поскольку это свидетельство заключено в Евангелии. В таком смысле оно простирается от первого «пришествия» Иисуса во времена свидетельства Иоанна Крестителя (1:29, 30) до второго «пришествия» Иисуса в будущем (21:22, 23). Таким образом, прием inclusio свидетельства очевидца используется в Евангелии от Иоанна очень изобретательно.

Учитывая столь сложное и тонко продуманное использование inclusio свидетельства очевидца, мы заключаем, что Евангелие от Иоанна указывает на Любимого Ученика как на того ученика, чьи сообщения очевидца стали важнейшим источником евангельского исторического повествования.

Рассмотрим более подробно ту роль, которую играет Любимый Ученик в евангельском повествовании. Он появляется сравнительно нечасто: в 1:35–40; 13:23–26; 19:25–27, 35; 21:2, 7, 20–24, а также, возможно, в 18:15–16. Во всех этих отрывках о нем говорится, разумеется, в третьем лице — в полном соответствии с принятой историографической практикой. Античные историки, упоминая о себе как об участниках или наблюдателях описываемых событий, как правило, делали это в третьем лице, называя себя по имени — так поступали Фукидид, Ксенофонт, Полибий, Юлий Цезарь, Иосиф Флавий [1008] . Говард Джексон объясняет эту практику как «само–дистанцирование и само–объективацию», которая «придавала повествованию атмосферу незаинтересованной объективности и беспристрастия» [1009] . В этом я сомневаюсь. На мой взгляд, этот прием использовался с довольно очевидной целью — чтобы отделить автора как героя повествования, участвующего в событиях наряду с другими героями, от автора–рассказчика, повествующего об этих событиях, или, пользуясь терминологией Меира Штернберга, провести границу между «собой как им — действующим лицом в рассказе» и «собой как мной — рассказчиком» [1010] . Автор, выводящий себя в роли персонажа в собственном повествовании, связан с этим повествованием двояко, и эти два рода связи не стоит смешивать. Если бы, описывая свою роль в событиях, о которых идет речь, он говорил о себе в первом лице — это привлекло бы внимание читателей к автору–повествователю, который рассказывает эту историю и обращается к читателям. Если за этим не стоит какая–то специальная цель, то это просто ненужное рассеивание читательского внимания. Использование третьего лица позволяет автору как автору оставаться за пределами своего рассказа. Как пишет об этом Тоуви: «Возможно, автор I столетия не видел иного способа отделить себя–повествующего от себя–жившего и действовавшего, кроме использования местоимения в одном случае и имени — в другом» [1011] . Независимо от того, знал ли автор Четвертого Евангелия какие–либо иные способы — упоминание себя в третьем лице было очевидным решением и хорошо известной историографической практикой.

Не менее чем различие между автором–участником событий и автором–повествователем, важна была для античных историографов и связь между ними. Роль, которую играл автор в событиях, имеет самое непосредственное отношение к рассказу о них: она дает ему то, что Бирског называет «непосредственным свидетельством очевидца» — то есть квалификацию надежного и достоверного источника. Вспомним еще раз слова Иосифа: «Я смог написать историю войны, поскольку во многих ее событиях был участником, и для большинства событий — очевидцем» (Против Апиона, 1.55). Если Ин 21:24 означает нечто подобное в применении к Любимому Ученику, то нам следует ожидать от него достаточно значительной роли в повествовании — такой, которая позволила ему выполнить задачу основного свидетеля и автора Евангелия. Далее мы увидим, что этот принцип объясняет появление Любимого Ученика именно в этих, сравнительно немногих, эпизодах повествования.

Обычно считается, что Любимый Ученик изображен в Евангелии как пример идеального ученика [1012] . (Некоторые ученые заходят в этом направлении так далеко, что начинают отрицать историчность Любимого Ученика [1013] , хотя в таком случае необходимо предположить, что 21:23 — позднее добавление, автор которого ошибочно считал Любимого Ученика реальным человеком.) Однако мнение, что Любимый Ученик — всего лишь идеал ученика, пример для читателей, очевидно, ведет в тупик. Возможно, иногда он исполняет в этом Евангелии такую роль, так же как и некоторые другие (например, Нафанаил и Мария Магдалина) — однако эта функция не дает удовлетворительного объяснения большей части того, что о нем говорится. Даже если мы ограничимся теми отрывками, в которых Любимый Ученик прямо назван Любимым Учеником и, следовательно, бесспорно к нему относящимися — мы увидим, что в них подчеркнута некая исключительная привилегированность этого героя, явно не типичная для учеников вообще. В 13:23–26 он занимает на Вечере специальное место, указывающее на особую близость к Иисусу, которое мог занять только один ученик — и, следовательно, имеет уникальную возможность задавать Иисусу вопросы и получать ответы о смысле и цели его служения. В 20:1–10 он начинает веровать в воскресение, увидев пустую гробницу и погребальные пелены: эту роль свидетеля он разделяет с Петром, но не с другими учениками. Пониманию Любимого Ученика как идеального ученика наиболее отвечает отрывок 19:26–27, где он однозначно изображен как единственный из учеников–мужчин, верный Иисусу вплоть до того, чтобы быть с ним у креста. Эта сцена может символически изображать новые отношения, установленные смертью и воскресением Иисуса (см. 20:17); однако даже здесь положение Любимого Ученика уникально и никак не может быть названо «типичным». Быть может, всякий верный ученик может стать (в каком–то смысле) сыном матери Иисуса; однако лишь один ученик совершил нечто уникальное — взял мать Иисуса к себе в дом.

При истолковании Любимого Ученика как идеального ученика его фигура обычно противопоставляется фигуре Петра как ученика, не столь идеального. Отношение Любимого Ученика к Петру, изображенному в этом Евангелии намного более подробно и сложно, чем сам Любимый Ученик, несомненно, важно для понимания роли последнего. Следует отметить, что почти во всех случаях, когда Любимый Ученик и Петр изображены вместе, Любимый Ученик так или иначе его превосходит или опережает (1:35–42; 13:23–26; 20:1–10; 21:7; также 18:15–16, если безымянный ученик здесь — Любимый Ученик); схожим образом в 19:26–27 и 19:35 отсутствие Петра позволяет Любимому Ученику «взять над ним верх».

В определенном смысле Любимый Ученик вплоть до 21:7 (включительно) изображается как превосходящий Петра. Однако в каком смысле это так, нам становится ясно, лишь когда мы учитываем, что Петр и Любимый Ученик представляют собой два типа ученичества: активное служение — и чуткое и вдумчивое свидетельство. История этих двух учеников, особенно от главы 13 до главы 21, показывает, каким образом каждый из них принимает на себя свой тип ученичества. Петр изображен как ученик, нетерпеливо стремящийся служить Иисусу и следовать за ним (13:6–9, 36–37; 18:10–11, 15). Он не позволяет Иисусу служить себе, пока не понимает, что иначе не может быть его учеником — таким образом, его ревность превосходит намерения Иисуса (13:6–9). Он готов следовать за Иисусом навстречу смертельной опасности и пожертвовать жизнью, чтобы спасти Иисуса от смерти (13:37). Однако, как он не понимал, что Иисус должен омыть ему ноги — так не понимает и того, что Иисус, добрый пастырь, должен отдать за него жизнь (ср. 13:37 с 10:11, 15: тот же недостаток понимания проявляется и в 18:10–11). Только после смерти Иисуса (13:36, «после»; ср. 13:7) он сможет пойти за Иисусом на смерть (13:36). Любовь Петра к Иисусу, пламенная и ревностная, окрашена, однако, невежественной самоуверенностью, что и приводит его к падению и отречению от Иисуса (13:38; 18:25–27). Только после воскресения (когда Петр вновь активно проявляет преданность: 20:3–6; 21:7–8) Иисус не просто возвращает Петра в число учеников, но и в первый раз дает ему возможность понять, что означает для него ученичество, и последовать за Иисусом на смерть. Троекратное отречение Петра от Иисуса соответствует троекратному обету любви, который теперь Иисус от него получает (21:15–17; отметим «разложенный огонь», связывающий 21:7 с 18:18). Этому новому Петру, любящему Иисуса как доброго пастыря, положившего жизнь за своих овец, может быть поручена новая задача — следовать за Иисусом (21:19, 22; ср. 13:36) в роли второго пастуха стада Иисусова, который будет охранять овец и, подобно Иисусу, отдаст за них жизнь (21:18–19; ср. 12:33; 18:32). В этой роли необходима ревность и энергия Петра, однако своеволие его теперь замещено (21:18) истинным ученичеством.

Таким образом, смысл изображения Петра в этом Евангелии — которое обретает смысл, только если мы рассматриваем главу 21 как неотъемлемую часть книги — не в том, чтобы очернить Петра, но в том, чтобы показать, как трудным путем, через падение и обретение благодати Иисуса, он приходит к возможности стать главным пастырем церкви. Евангелие от Иоанна признает роль Петра как свидетеля событий жизни Иисуса (20:6–7); на признание этой роли указывает и то, что inclusio свидетельства Иоанна в этом Евангелии стоит на первом месте, но на втором — inclusio свидетельства Петра. Но прежде всего это Евангелие отводит Петру роль пастыря. Совсем не такова роль Любимого Ученика, что мы ясно видим в 21:20–22.