Обычно в таких случаях всегда низко шляпу на лицо опускал, но сегодня смысла в особых предосторожностях не было. По сравнению с моей нынешней физиономией последний бродяга раскрасавчиком покажется.

– Последняя декада оплачена! – крикнул сторож вслед. – Просрочишь, пожитки на улице ищи!

– При деньгах, не гоноши! – отмахнулся я, с трудом поднимаясь по крутой лестнице. Раньше приходилось изображать немощь, а теперь как бы вниз не сверзиться.

– Монету гони!

– На рассвете разбудишь, будет тебе монета. А нет – ни хрена не обломится, дармоед!

– От дармоеда слышу!

Я в ответ выругался, через дыру в кармане выудил провалившийся в подкладку ключ, отпер немудреный замок и без сил повалился на кровать.

Но сразу заставил себя подняться и запалил свечу. В неровном мерцании трепетавшего огонечка распечатал конверт, вытащил из него исписанный аккуратным почерком листок и углубился в чтение.

Маркиз Гаспар ди Абалья. Адрес, поэтажный план особняка и территории, расположение вывороченного прута в ограде, распорядок дня хозяев, список слуг, предупреждение о собаках.

Кто-то потратил уйму времени, чтобы собрать эти сведения, и все ради какой-то шкатулки? Что ж в ней такое?

Морщась от боли, я стянул с себя грязную одежду, кинул ее на пол и осторожно улегся на кровать. Какое-то время пытался устроиться поудобней, но вскоре усталость взяла свое, и меня сморил сон.

Разбудил дробный стук в дверь.

– Просыпайся, старый выродок! Вставай, рассвет уже!

– Проваливай, якорь тебе в зад!

– Сам поднять просил!

– А, беса в душу! Да встаю я, встаю!

– Монету гони!

– Все будет! А сейчас проваливай, попрошайка!

Обругав меня последними словами, сторож отправился восвояси; я осторожно поднялся на ноги и прислушался к своим ощущениям.

Голова просто раскалывалась, и это, похоже, надолго. А вот ребра ломило уже не очень сильно. Передние зубы слегка шатались, но не кровили. И левую кисть до сих пор сжимать больно.

Лицо… с таким лицом на людях точно лучше не появляться.

Я опустился на колени, поднял уходившую под кровать доску и с кряхтением вытащил из тайника дорожную сумку. Расшнуровал, достал замотанное в тряпку зеркало и глянул на собственное отражение.

Как ни странно, думал, будет хуже.

Под глазами иссиня-черные синяки, нос распух. Губы всмятку, на скуле багровеет оставленная сапогом отметина. Кожа в неглубоких ссадинах, от глаза к виску протянулся воспаленный росчерк пореза. Одно ухо слегка припухло, у другого рассечена верхушка.

Тот еще красавчик, короче. Но – двигаюсь. Руки-ноги шевелятся, голова на месте. Жив, и это несказанно радует. Мог бы и пластом после вчерашнего валяться. Пару раз серьезно зацепили.

Я хлебнул полынной настойки, плеснул на руку и промокнул царапины. Потом выволок из тайника сверток с чистой одеждой, принарядился, кое-как замазал гримом синяки и с тоской посмотрел в окно.

Светает уже. Пора.

Рассовал ножи, убрал за пояс шило, приладил бороду. На плечо сумку, под мышку бутыль.

И вновь на лестнице не пришлось изображать немощь. Ноги так и подгибались, а голову будто ватой набили. И не простой, но вперемешку с иголками. Жуть…

Распахнув приоткрытую дверь каморки сторожа, я с размаху швырнул ему на одеяло несколько монет и скривился в ухмылке:

– Подавись!

– Ну ты и сволочь! – бросился собирать деньги разбудивший меня мужик.

– На абордаж! – расхохотался я, вышел на улицу и моментально заткнулся.

Ребра больно, мать их. Да и нечего людей пугать – город начал просыпаться после короткой летней ночи, и на улице уже попадались заспанные прохожие.

Выкинув плащ и бутылку с бренди на ближайшей помойке, я поправил перекинутый через плечо ремень сумки, сгорбился и, опустив пониже обтрепанную шляпу, зашагал на окраину.

Маркиз изволил обитать в уединенном районе, где дома не теснились друг к другу и не стояли окна в окна. Там был простор, тенистые улочки с каштанами и дубами, чистота, уют и порядок. А еще частная охрана, что для бродяги вроде меня – хуже не придумаешь. Ночью любого оборвыша погнали бы оттуда пинками, но сейчас отправляются за продуктами служанки и возвращаются на службу подсобные работники – всякие садовники, дворники и конюхи. Проскочу.

Так оно и вышло. На общем фоне мой не столь уж и затрапезный наряд в глаза не бросался, а добравшись до нужного особняка, я сразу свернул на задворки. Вынул помеченный двумя свежими царапинами прут, до боли выдохнув, протиснулся за ограду и спрятался в кустах.

Собак не опасался – их выпускали лишь на ночь. Большинство слуг подходили позже, а маркиза в сопровождении служанки, если неведомый соглядатай ничего не напутал, каждое утро отправлялась навестить больную мать.

И в самом деле, вскоре к дому подогнали закрытый экипаж, и соскочивший с козел кучер в цветастой ливрее распахнул дверцу перед стройной дамой с породистым, но по-лошадиному вытянутым лицом. Следом забралась нескладная служанка.