Шрифт:
— И еще, — продолжала Менц, — почему Комитет согласился вести переговоры с Бадьесом? Ведь они презирают таких, как он, а Бадьес, насколько я понимаю, человек очень опасный.
Масило понимал, что директора не проведешь.
— Не знаю, — ответил он.
— Значит, надо выяснить, Тау, — сказала Менц.
На лбу у нее снова появилась недовольная морщина.
Вечером, в половине десятого, Милла позвонила Джессике.
— Я не могу, — сказала она. — Он почти ровесник моего сына!
— Вот почему я не хочу иметь детей, — ответила Богиня.
Когда Милла дала отбой и снова легла на диван, она решила, что Джессика угадала правду: все дело в том, что она очень не уверена в себе.
17
18 сентября 2009 г., пятница
Для Сулеймана Долли, также известного как Шейх, это был день, когда ему должны были сообщить дату.
Его мобильник зазвонил в 7.28. Саид Халид бен Алави Мэки поздоровался с ним на мусульманский манер. Потом сказал:
— Шейх, сведения подтверждаются. Двадцать третьего шавваля 1430 года.
Сердце у Долли забилось чаще, и он повторил:
— Двадцать третьего шавваля 1430 года. Аллах акбар!
Всего через двенадцать дней Юлиуса Шабангу по кличке Инкунзи убьют. Он будет валяться у себя в спальне в луже крови. Но восемнадцатое сентября он запомнит как «черную пятницу»: восемнадцатого его обманули мусульмане. И еще у него на пути встал проклятый Беккер. Около девяти ему позвонил Абдулла Хендрикс, представитель Османа:
— У нас есть новости.
Инкунзи сидел за рулем своего БМВ-Х5; машина стояла в плотном потоке машин в Сандтоне, гарнитуры для громкой связи у него не было; пришлось разрываться между дорогой и разговором. Вначале он не особенно встревожился.
— Какие новости?
— Похоже, рыночные силы пришли в движение, если вы понимаете, о чем я.
— Нет, не понимаю.
— Спрос и предложение постоянно изменяются. Инкаби попросил меня заново обсудить с вами условия.
— Заново обсудить? — Шабангу полностью сосредоточился на разговоре; он почуял неладное.
— Да, сэр, к сожалению, теперь мы можем предложить вам всего тридцать центов.
— Что за…
— Мне очень жаль, но мне велели передать именно так.
— Мы договорились, передай Осману, что мы договорились!
— Прошу вас, сэр, не называйте имен!
— Что за херня? С чего вдруг Осман решил меня кинуть?
— Прошу вас, давайте придерживаться установленных процедур…
— На хрен процедуры, что там еще придумал Осман?
— Откровенно говоря, у нас есть причина сомневаться в ваших источниках. Относительно маршрута.
— Маршрута? Я с самого начала говорил, что на это уйдет время, это процесс… Погоди-ка… ах вы ублюдки!
— Что, простите?
— Сволочи, гады! Это Птичка-Невеличка, да? Вы переговаривались с ним через мою голову! Вот откуда вам известно о маршруте!
— Нет, сэр. — Хендрикс не терял хладнокровия и учтивости. — Просто рыночные силы пришли в движение, нашему покупателю сделали более выгодное предложение, и мы вынуждены…
— Вы меня кидаете, мать вашу!
Хендрикс пытался что-то сказать, но Шабангу своими криками заглушал его:
— Слушай меня внимательно, я возьму камешки, и тогда посмотрим, сколько вы заплатите! Я выясню, каким маршрутом они поедут, и заберу всю партию, так и знайте!
— Прошу вас, сэр, не забывайте, мы говорим по мобильному телефону…
— Пошел ты! — заорал Инкунзи и нажал отбой. Руки у него дрожали от ярости. Он громко ругался десять минут кряду, бил по рулю, злобно косясь на стоящие рядом машины.
Немного успокоившись, Инкунзи позвонил обоим своим заместителям, рассказал им о предательстве мусульман. Потом он связался со своим главным осведомителем в Хараре.
— Мать твою, за что я тебе деньги плачу?
— Что случилось, Инкунзи?
— За что я тебе плачу, гад? Ты сообщил неверный маршрут, и вот что я тебе скажу: если вовремя не узнаешь настоящий, я лично отрежу тебе яйца, понял?
К одиннадцати Инкунзи Шабангу вернулся в свой роскошный дом. Настроение у него немного улучшилось после заверений лейтенантов, осведомителя и других знакомых из Зимбабве: они узнают маршрут, чего бы им это ни стоило.
Его мобильник зазвонил снова.
— Да?