Александр Гордон — кинорежиссер и сценарист — был с юности связан с Андреем Тарковским и дружескими, и семейными отношениями. Учеба во ВГИКе, превращение подающего надежды режиссера в гениального творца, ожесточенная борьба создателя «Андрея Рублева» и «Соляриса» с чиновниками Госкино — все это происходило на глазах мемуариста. Используя богатый документальный материал, А. Гордон рисует натуру страстную и бескомпромиссную во всем, будь то искусство или личная жизнь…
Александр Гордон
об Андрее Тарковском
Не утоливший жажды
Вместо предисловия
Как-то заела меня тоска жуткая. «В чем дело?» — спрашиваю себя. В доме я оказался один, жена уехала надолго, да ведь не в первый и не в последний раз. Дети давно живут отдельно. И одиночество я порой очень даже люблю. Словом, хандра беспричинная. В душе — серая мгла. И ничего не могу делать, только пасьянс и телевизор — хуже не придумаешь. Может, из-за осени? Хотя осень в этом году настоящая, правильная. Земля сырая, черная, лист кленовый, желтый, на черную землю лег. А все равно тошно.
И тут — телефонный звонок и голос в трубочке дружески приглашает в гости! Боже, как кстати! Так радостен этот звонок, этот милый женский голос, что вся туча серых будней с их каждодневной нудой в момент исчезла, испарилась.
Я запасся своими лекарствами и пошел к «Юго-Западной». Спускаюсь в яму метро и целый час, с двумя пересадками еду в этом «Освенциме». Но настроение славное, выхожу из душного подземелья и дышу не надышусь самим воздухом, пусть сырым и пропитанным бензином, но все равно замечательным. И все замечательно. В гости иду к Гале.
Галина Бирчанская — известный в Москве врач-психолог. А также практикует в Лондоне, в аристократических итальянских семьях и пр. Многие московские звезды театра и кино пользуются ее помощью, многих вытаскивает она из тяжелых депрессий. Каких усилий ей это стоит — понимающие люди догадываются.
Я прохожу аптеку, сворачиваю направо — и вот уж у ее дома.
Пока хозяйка готовит стол, сижу в комнате со странным, из какого-то далекого времени, интерьером: старая московская квартира в стандартной новостройке. Погружаюсь в предметы быта трех, а может и четырех, поколений: живопись, книги. Книг — от пола до потолка. Много фотографий.
С дальней верхней полки смотрит на меня Андрей Тарковский. В домах наших друзей «Андреев» много, и видеть это привычно. Фотографии самые разные, но преобладают серьезные, задумчивые, иногда с трагическим выражением лица. А ведь как он, бывало, веселился, хохотал высоким голосом, доходя в особо смешных местах до щенячьего визга. Ей-богу, зажмуривал глаза и валился на спину. Да вообще любил подурачиться, особенно в молодости.
Мы с Галей вкусно пообедали, обсудили положение в мире — в России и отдельно за границей, свои семейные дела. Вдруг хозяйка спросила меня:
— Александр Витальевич, а окончили вы свои воспоминания об Андрее?
— Что сказать тебе, Галя? Почти… Осталось совсем немного, предисловие. И в этом самая трудность.
Мы с Галей обращаемся друг к другу по-разному. Она ко мне на «вы», я — на «ты» и на «вы», попеременно. Почему? Возможно, «ты» — оттого, что я старше ее намного, и оттого, что в армии был — неизгладимое армейское «ты»! А на «вы» обращаюсь исключительно из уважения, даже из преклонения перед ее личностью.
Отлично понимаю — это мое «немного» способно поставить в тупик.
— Да. Я написал их уже три, может быть, и больше, счет потерял. Последнее предисловие писал, начитавшись отечественных философов. Один из них поверг меня в недоумение: Тарковский лишь подошел к храму, но войти в него не смог.
— Саша, а не напоминает ли вам эта фраза признание Бергмана, что Тарковскому удалось войти в комнату, ключи от которой он, Бергман, не сумел найти? Помните, он пишет об этом в книге «Laterna magica»?
— Да, действительно напоминает. Модель Бергмана наоборот.
— И вообще, кому, кроме Всевышнего, известно, кто в храме, кто возле, а кто от него вдали, — очень серьезно заметила Галя. Галя — глубоко верующий человек, и я говорю, что мне стыдно: я хоть и крещеный, а такой маловер. Обычно Галю подобные слова расстраивают, и тогда я начинаю жалеть, что они у меня вырвались.
Она молча встала с дивана, достала с книжной полки журнал с фотографией Андрея.
Открываю страницу журнала «Истина и жизнь». Вглядываюсь в фото Андрея. Нет, не трагичное выражение лица, а какое-то светло-раздумчивое. Это мне нравится. В журнале — статья Гали о Тарковском. Номер апрельский, 4 апреля день рождения Андрея. Год 1997.
— Прочтите, пожалуйста, мое предисловие, только вслух. Я давно его не перечитывала, — говорит Галя.
Невольный кашель овладел мною. Я помню эту статью, конечно не целиком. А интерес сильнейший, это ведь и моя тема. Справившись с кашлем, начал читать:
«Я взялась за немыслимую задачу — пусть Господь простит и поможет мне! — рассказать о человеке-загадке, чье искусство — дар Божий, а жизнь — трагедия.
Понять Тайну людям не дано. Ее знают небожители. Но приблизиться, прикоснуться к ней немногим, избранным, удается. В результате рождается шедевр, а его творец снова и снова оказывается между Олимпом и Голгофой. В этом судьба гения.
Быть гением, признанным при жизни и друзьями, и врагами, — непосильная ноша. Его восхваляли и втаптывали в грязь. Ему вручали золотые награды, и над ним откровенно издевались. Перед ним преклонялись великие мастера и захлопывались чиновничьи двери. Его упрекали в преобладании интеллекта над чувствами и в чрезмерной эмоциональности в ущерб содержательности. Говорили о его неумении любить и называли „сгустком любви“. Но все, все без исключения признавали в нем личность — зрелую, совершенную и состоявшуюся на всех этапах жизни — с детства и до конца. Любимые ученики понимали его с полуслова. А некоторые, даже талантливые, люди в процессе работы порой не могли взять в толк, чего же он от них хочет. Ссорились, обижались, но, увидев потом готовое творение, признавали его полную правоту».