— Никогда бы не подумала, Иллар, что в твой медный котелок может такая разумная думка прийти. Не позвал бы нас, не дожил бы Киндрат до утра.

— Ты, Мотря, думай, что говоришь своим змеиным языком. А то отрежу ненароком. Тебе язык за больными глядеть только мешает.

— Люди добрые, я его похвалила, а он меня так позорит при всем народе. Полдня задницу отбивала, к нему спешила, в его очи ясные заглянуть и что в ответ?

— Хватит балы точить. Видишь крест на горбочке? Трое под ним лежит и тут восемь подраненых. Не до шуток. А задницу твою могу салом намазать, дюже помогает. Надумаешь, приходи, помогу.

— Так я об том всю дорогу думала. Готовь сало. А приеду, Тамарке расскажу, какие у тебя руки большие да ласковые.

— Тьфу, баба. Проще удавиться, чем тебя переговорить, — атаман гордо развернулся и быстро ретировался подальше от языкатых ведьм.

Ко мне очередь пришла уже в темноте. При свете факелов, Любава всунула мне в зубы кусок палки, ножиком, тоненьким и острым, как бритва, сняла крайние швы. Затем начала ковыряться в ране тонкой палочкой, которую она регулярно смачивала самогоном. Слезы катились с глаз, а зубы пытались перекусить твердое дерево, но мучительница не обращала на это внимания. Она позвала Ждану и они начали поочередно, вставив соломинки в края раны, что-то вдувать туда и отсасывать, сплевывая это кровавое месиво. Мне оставалось держаться и стараться не грохнуться в обморок. С трудом, но у меня это получилось. Уходя, маленькая злюка не преминула уколоть:

— Плачет, как баба, — за что получила подзатыльник от тети. Фыркнув, она ушла мучить следующую жертву.

— Не обращай внимания. Она тебя любит и я люблю. Спаси тебя Бог за то, что ты нас к Мотре привез. А нам уже новую хату поставили. Атаман перед Великднем десять хлопцев прислал, они вместе с нашими за седьмицу управились.

Если бы у меня в зубах не была зажата деревяшка, тогда быть может, мне бы удалось преодолеть свою скромность и намекнуть, что без меня там не обошлось. Именно мне принадлежала идея отправки ударного отряда на еще одну новостройку сезона. Но именно в это время Любава накладывала мне дополнительные стежки на рану, формируя деревянными палочками и лопатками, более эстетичный вид сшиваемых участков раны, поэтому мне удавалось лишь шипеть, как змее.

— Ну вот. Сделала, что могла. Порезало тебя до кости, шрам большой будет. Заживет быстро. На таких как ты, все заживает, как на собаке. Но ты не радуйся… чем быстрее заживает, тем быстрее ты в землю ляжешь. За все платить приходится. Видела твою невесту. Красивая девка. Жалко мне ее…

Почему-то вспомнилась мне гуцульская песня, услышанная в Карпатах:

(Скрипка б не играла, если б не смычок. Мужичек бы жену не бил, если б не язычок)

Мне трудно объяснить, почему среди тихой пустынной степи мне вспомнилась песня шумного застолья, услышанная среди высоких гор, но видно под впечатлением этого воспоминания, выплюнув палку изо рта, прошипел ей на ухо:

— Рот закрой. И впредь головой думай, где, что говорить. А то без языка останешься.

— Злой ты, Богдан. К тебе со всей душой, а ты…

— Ага, ты еще полночи мне в ране поковыряйся, так я вообще озверею. Не злись, просто не болтай лишнего, когда рядом полно ушей. Вернусь с похода, построю вам сарай и корову подарю, за то, что ты так хорошо мою рожу зашила.

— Не надо нам коровы…

— Корова на хозяйстве всегда сгодится. А деткам вашим молоко надо пить.

— Да кто за ней приглянет, мы ж в разъездах все время.

— Дети и приглянут. Соседи есть, чай не в лесу живете. Слушай, что я вас попросить хотел. Вы трав целебных побольше заготавливайте. Я вам крепкого вина хлебного привезу, настойки целебные делать будете. Попробуем их в Киеве продать. И вам монета и мне что-то перепадет.

— Зачем тебе столько монет? Люди говорят, ты уже богаче атамана, монеты в бочонках держишь.

— Слушай больше. Люди… люди, люди, ну зачем меня тревожите? Люди, люди, люди, вы же быть добрее можете…

— Ты чего? Аж лицом поменялся…

— Пустое… про травы не забудь. Мне пора. Вон Андрей стоит, ждет, когда ты меня отпустишь.

— Насобираем. Ты поберегись. Лихое на тебя замышляют. Не знаю кто, не знаю когда, поэтому, будь осторожен.

— Спаси Бог тебя, родная… обязательно буду.

Андрей принес мне болт к моей пушке и четыре моих поломанных стрелы, которые я успел выпустить из лука. Вот чем хорош самострел, так это тем, что одним болтом можно десятерых завалить и он как новенький, подточил, перья наклеил и готово. А стрелу хорошую и сделать тяжелей, и сломается при первом же выстреле.

— Держи. Твои стрелы. Троих насмерть, четвертая в коня. Про самострел даже не говорю. Кольчугу насквозь и спереди и на спине. Лучше тебя только Керим, Сулим и мой отец отстреляли. Никогда бы не поверил, если бы сам стрелы не доставал.

— Повезло. Близко было, потому и попал.

— Так и мне близко было… а я только одного снял. Второму в щит, третью в коня. Из самострела тоже снял, ну так то не в счет.

— Очень даже в счет, Андрей. Если бы все так стрельнули с первого раза, осталось бы живыми десяток вражин. Мы бы их враз смели… все были бы живы и здоровы…