Она прислушалась — та же самая кукушка. Сидит в лесу и кукует: «Ку-ку, ку-ку». Уже несколько часов. И вчера куковала. Далеко-далеко.

Волосы были мокрые, и одежда тоже. Она спала не раздеваясь и очень вспотела. Иногда она мерзла, надевала платье поверх майки, а потом согревалась и снимала. Она боялась, дядьки заберут у нее платье и отругают, но они сидели и смотрели на нее — думали, наверное, что она спит. А она не спала. Хотя почти спала. Голова кружилась, а кожа покрылась мурашками, как бывает, когда выйдешь из воды, а на тебя подует ветер.

Тот дядька, который всегда к ней приходил, принес таблетки и велел проглотить, а она не смогла. Как проглотить такую большую таблетку? Он позвал другого.

— Не глотает.

— Скажи, должна.

— Не помогает.

— Растолки ее.

— Кого?

— Таблетку. Растолки в воде и дай выпить. Сахару насыпь.

— И что, тогда выпьет?

— Попробовать-то можно.

Второй дядька нагнулся и положил руку ей на лоб.

— Вроде не такая горячая.

— Тогда, может, и не надо?

— Чего не надо?

— Таблеток.

— Думаю, надо.

— Тогда сделай, как я сказал.

Она попробовала проглотить воду с растолченной таблеткой. Очень невкусно. Она закрыла глаза и услышала то ли шум, то ли гром, но потом он исчез. И кукушка замолчала. Она ждала — когда же закукует кукушка? Она же всегда кукует.

«Я долго здесь не задержусь. Скоро вернусь домой в свою новую комнату, где на двери написано „Хелена“. Меня зовут Хелена, а дядьки так никогда меня не называют, значит, надо им сказать». Говорить почти невозможно — очень уж болит горло. Она все же сделала усилие и прошептала «Хелена»… Мир посветлел, сделался красно-розовым, и она снова услышала кукушку.

Лес шумел, но не так, как раньше. Не было того покоя… умиротворения. И ветер не шептал в деревьях.

Она появилась из прошлого, как привет от дьявола. Первый раз, когда она позвонила, он попытался ускользнуть: «Вы набрали неправильный номер, девушка. Попробуйте еще раз».

Голос. Этого голоса не должно быть.

Он сделал все, чтобы его забыть. Других, кто мог бы говорить, уже не было.

Позже, поняв, что голос существует, он посмотрел на руки. Этими руками… этими руками… Он зажмурился. И вспомнил проклятые дни. Дом и ветер с моря… проклятый дом, насквозь продуваемый ветром с моря… и этот… этот… Он сделал то, что был вынужден сделать. Он планировал это сделать, потом подумал: «А может, и нет необходимости…» Но понял, что должен. Его руки сами сделали это.

Он ехал между деревьями. Стояла темень. Шел дождь, самолетов не было. Небо по случаю дождя закрыли для полетов. Он доехал до автобусной остановки. Они его уже ждали. Он предложил встретиться не на ближайшей остановке, и она поняла почему. А может, это она сама предложила.

Ему было очень страшно. Когда она позвонила второй раз, он уже не смог положить трубку. «Приходи одна», — сказал он. «Нет», — сказала она.

Он ответил: «Нет, нет и нет». Кто это произнес? Она смотрела на него с яростью. Он понимал эту ярость, потому что сам чувствовал то же самое. Он не шевелился. Очень боялся того, что может произойти. Он смотрел на потолок и думал… думал, что у него есть выход. Выход был всегда. Его останавливал только страх.

Какой-то крик сверху… Она была одна. Уже второй раз она пришла одна. Он знал, что ей известно… все. Они прошли через луг к опушке. Между деревьями то и дело сновали звери. Она поглядела на него. Он не хотел смотреть ей в глаза. Далекий крик… очень далекий крик. Вдруг ему захотелось, чтобы ребенок тоже был с ней. «В следующий раз захвати ребенка».

Глаза заливал пот. И он почти ничего не видел. И не слышал шума машин на шоссе. Так толком и не стемнело… Он попытался сморгнуть пот. Ее руки…

Он повернулся и увидел белую лодку. Она беззвучно качалась на воде, словно ждала именно его. Он смотрел в другую сторону, а видел лодку, наполовину погруженную в предутреннюю перламутровую дымку. В лодке, похоже, никого не было, но он на всякий случай опустил голову, чтобы скрыть лицо. А когда взглянул опять, лодка исчезла.

Квартира была в доме с видом на Черные болота. Никаких признаков, что здесь помещается частный детский сад, Винтер не обнаружил.

Дом стоял углом на Флюгведерсгатан, составляя как бы западную часть крепостной стены, окружавшей Норра Бископсгорден. Тишина воспринималась словно пауза в осенней песне природы.

Архитектура — застывшая музыка, вспомнил Винтер. Внезапно оледеневший аккорд, строгая красота стен, заключающая в себе возможность модуляции или разрешения.

Карин Сольберг подробно проинструктировала его, но сама не пошла. Не захотела. Винтер позвонил в левую дверь на первом этаже. Дверь украшали детские рисунки, расположенные овалом вокруг надписи «Старая деревня». Открыл старик лет семидесяти, а может, и восьмидесяти. На нем были защитного цвета сорочка и просторные брюки на широких подтяжках. Белые усы, густая белая шевелюра. Похож на сбрившего бороду рождественского гнома, подумал Винтер. Рядом с гномом, держась за его руку, стоял маленький мальчик, сосал палец и широко открытыми глазами смотрел на светловолосого полицейского в черной кожаной куртке.