Более объективной и доброжелательной была рецензия в «Аполлоне» в 1912 году Михаила Кузмина, который писал: «Значительно отличаясь от „Жемчугов“, он куда-то ведет, но едва ли всегда приводит, оставляя впечатление интермеццо, роздыха на зеленой лужайке между двумя странствиями. Может быть, большая разреженность и облегченность фактуры, более интимная мечтательность и простая лиричность „Чужого неба“ заставляют нас так думать. Нас не удивляет, что, когда поэт опустил поводья и поднял забрало, лицо его сделалось определеннее и ближе, нежели когда он покорял с „конквистадорами“ неизвестные земли или нырял в океан за жемчугами. И мы отчетливее услышали его голос, его настоящий голос. <…> Но самому Гумилёву окружающий его мир, вероятно, не представляется достаточно юным, потому что он охотнее обращает свои взоры к девственным странам, где, конечно, свободнее проявлять даже те прерогативы Адама, в силу которых он давал названия животным и растениям… Вследствие этого желания поэт то изобретает небывалых зверей („Укротитель зверей“), то открывает десятую музу „дальних странствий“, то дает ангелу-хранителю сестру („Ангел-хранитель“), то пересоздает Дон-Жуана. Это беспокойное искание права названий удовлетворится лишь тогда, когда юноша Адам опустит свой восторженный и слишком дальнозоркий глаз на землю, на которой он стоит, и она воистину предстанет ему новой, ждущей еще своего имени… Теперь мы без боязни можем сказать, что несколько опасались этого склепа и для Гумилёва, открывшего новой книгой широко двери новым возможностям для себя и новому воздуху. Если правда, что искусство творит жизнь, то наш поэт хотел бы жизнь юную, первозданную, улыбающуюся, полную всяческих возможностей и человека в юном расцвете сил, с буйно бегущей кровью, с открытым и смелым взором. Остается добавить, что будучи менее насыщена, чем „Жемчуга“, новая книга Гумилёва разнообразнее, может быть, по ритмам и строфам…»

Но, пожалуй, самой дорогой оценкой была для Гумилёва рецензия мэтра — Брюсова, который в обзоре пятидесяти сборников стихов за 1911–1912 год написал о Гумилёве: «Минувшая зима была в области нашей поэзии… „урожайной“. Почти все сколько-нибудь видные наши поэты издали по новому сборнику стихов… Известное движение вперед есть в новом (третьем или, точнее, четвертом) сборнике стихов Н. Гумилёва „Чужое небо“. По-прежнему холодные, но всегда продуманные стихи Н. Гумилёва оставляют впечатление работ художника одаренного, любящего свое искусство, знакомого со всеми тайнами его техники. Н. Гумилёв не учитель, не проповедник; значение его стихов гораздо больше в том, как он говорит, нежели в том, что он говорит. Надо любить самый стих, самое искусство слова, чтобы полюбить поэзию Н. Гумилёва. Но так как он мыслит, много читал, много видел, то в его стихах есть также интересные мысли, заслуживающие внимания наблюдения над жизнью и над психологией. В „Чужом небе“ Н. Гумилёв разрабатывает темы, которых он ранее не касался, пользуется, и умело, метрами, которыми раньше не писал: интересны его „Абиссинские песни“, интересен психологический анализ настроений женщины, душа которой „открыта жадно лишь медной музыке стиха“, есть у него интересные, самобытные черты в картинах Востока… Гумилёв пишет и будет писать прекрасные стихи: не будем спрашивать с него больше, чем он может нам дать…»

Как видим, палитра мнений богата и разнообразна. Но поэту важно было то, что думает его учитель. Он ведь рос от книги к книге под его руководством.

Однако пока, в Италии, Гумилёв не знает о реакции на его новую книгу.

Анна Андреевна захотела отдохнуть во Флоренции. Гумилёв решает поездить один по маршруту Рим — Сиена — Неаполь. Возможно, поэт побывал попутно еще где-то, но об этом нет никаких упоминаний. Последуем за Гумилёвым в Вечный город. Поэт предварительно хорошо изучил его историю и к этому времени написал уже не одно стихотворение: «Каракалла», «Основатели», «Манлий». Но то было воображение, и вот он ступает на священную землю Вечного города, расположенного на семи холмах. В Риме поэт ищет тени прошлых эпох и остатки античных цивилизаций. Можно догадаться, что осмотр города поэт начал с холма Палатин, где сохранились остатки первобытных стен и пещера, в которой, по древним преданиям, волчица вскармливала Ромула и Рема. На холме находилась императорская резиденция. А со смотровой террасы Фарнезских садов Гумилёв мог наблюдать развалины древних дворцов.

Побывал Николай Степанович и на Капитолийском холме, храме Юпитера, осмотрел развалины древнего сената.

В Капитолийском музее, где собраны знаменитые произведения искусства, он не мог не обратить внимание на известную скульптуру «Капитолийская волчица». Так начинаются первые строки «Рима» (1912):

От самого основания в 754 году до н. э. Ромулом и Ремом Вечного города, Рим воевал, покорял Апеннинский полуостров, другие области и страны, строил Империю. Поэт обращается к волчице, вскормившей ее основателей:

Какой же город сожгли основатели Рима? Город латинских общин Альба. Рим вырос на крови. Наверняка поэт знал о Северной дороге, ведущей в Рим, и побывал в предместье Сакса Руба, что буквально означает «Красные скалы». Здесь в 312 году действительно лилась рекой кровь, когда армия Императора Константина разбила и уничтожила войска Максенция. С этих пор принято считать Рим христианским городом.

Как исследователь Гумилёв шаг за шагом идет по следам былых времен. Конечно же он не мог не добраться до грандиозных развалин терм Императора Каракаллы, где развлекались, а заодно и решали государственные дела знатные древние римляне. И даже в руинах древнего Колизея, казалось, еще витал тлетворный запах крови.

Возможно, только бродя по Ватикану, поэт отдыхал душой. Хотя и здесь он мог вспомнить о кровавых Крестовых походах. И удивившись величию собора Святого Петра, в то же время усмотреть и в этом след той кровавой звериной норы:

Отчего же месяц до сих пор кровавый? Да все оттого, по мысли Гумилёва, что никак не успокоятся потомки древних римлян и ведут новые и новые войны. В 1911 году Италия воевала за свое влияние на севере Африки. Мог ли поэт, любивший «колдовской континент» как сказку и мечту, не упрекнуть за это властителей Вечного города? Может быть, поэтому так много «звериного» в строках о Риме.

Позже в статье «Умер ли Менелик?», опубликованной в пятом номере журнала «Нива» за 1914 год, Гумилёв с тревогой замечал, что итальянцы готовы отобрать у Абиссинии северные и часть южных ее владений. Рим навсегда остался для Гумилёва наследником «звериных лап», крови и насилия.

И даже в написанном позже сонете «Вилла Боргезе» (1913) (дворец племянника папы Павла V) поэт снова пишет о крови и изменах: