— Щавель. — Старый лучник пожал руку.

— Вагиз Фатыхович — учитель испанского языка, — в свою очередь сдал басурманина болтливый доктор.

— Брожу по Руси, сею разумное, доброе, вечное, — улыбнулся учитель.

— Я как раз есть собрался, — сказал Щавель. — Чем здесь стоять, пошли за стол.

Уже было время обеда. Щавель усадил гостя по левую руку, по правую сел Литвин, рядом разместились Лузга и Жёлудь, а возле басурманина уселся Альберт Калужский. Посматривали на представителя страны вероятного противника как на диковину, а тот улыбался в усы и отвечал на вопросы.

— Хожу, детей испанскому языку учу. Иногда факультативно русскому.

— Испанский-то им зачем? — как старый воин, Щавель умел внятно говорить с набитым ртом. — Шведский учить полезно или греческий.

— Чтобы Сервантеса в оригинале читать и культурно развиваться.

У всех собравшихся ум за разум заехал, а басурманин продолжил:

— Тот, кто прочёл о похождениях хитроумного идальго дона Кихота Ламанчского, тот никогда не станет прежним.

При полном молчании в трапезной некоторое время раздавался громкий треск шаблонов.

— У нас на такие выходки горазды только эльфы, — наконец признал Щавель.

— Реликтовые ленинградцы? — оживился Вагиз Фатыхович. — Давно хочу с ними познакомиться.

— Разве к вам в Орду не забредали эльфы?

— Не добираются, — покачал головой учитель. — Я на Руси двенадцать лет преподаю, дома не был.

— Связь с земляками поддерживаешь? — быстро спросил Лузга.

— Нет, — усмехнулся Вагиз Фатыхович. — К чему? Если я пошёл на Русь работать, значит, должен ассимилироваться. За речкой своя жизнь, а здесь, у нас, своя. Я много где ходил, но эльфов ближе Мурома не встречал.

— Отчего же, — возразил Альберт. — За Муромом есть колония энтузиастов.

— Оппортунистов.

— Ах, да, это не то, — смутился доктор.

— И не колония, а поселение. Губернатор выселяет туда всех несогласных лапти плести. Возможно, эльфы там тоже присутствуют, но меня Аллах миловал от таких встреч. Так что не нашёл я Преждерожденных эльфов.

— Совсем ни одного? — изумился Жёлудь.

Вагиз Фатыхович улыбнулся:

— Менестрелей и артистов театра я, конечно, лицезрел. Но они родились уже после войны и, к сожалению, являются представителями творческой интеллигенции, а мне хотелось бы пообщаться с научно-технической, довоенной закалки.

— Научно-техническая только в Садоводстве и его окрестностях. — Щавель залил трапезу могучим круханом пива.

На полусогнутых приплёлся раб Тавот в расчёте, что ему достанется кус с боярского стола, и налил господину ещё пивка.

Секунду он и басурманин глядели друг на друга — Тавот пронзительным взором, учитель изумлённым.

— Как зовут тебя? — спросил Вагиз Фатыхович.

— Тибурон.

Брови басурманина взлетели к вершине лба.

— Тибурон? El tiburon? Quien te ha apodado asi? (Акула? Кто вас так назвал?)

Если бы взоры присутствующих имели силу солнечного света, то раб, на котором они собрались в одну точку с неистовой силой, запылал бы ярким огнём. Но Тавот молчал, словно окаменел.

— Habla Espanol? (Говорите по-испански?)

— Нет! — быстро ответил Тавот.

По безмолвному приказу отца Жёлудь сорвался со скамьи и вмиг оказался за спиной Тавота, схватил его за локти.

— Не подняться ли нам наверх? — изысканно, по-эльфийски предложил Щавель учителю испанского языка. — Отчего бы нам не продолжить столь увлекательную послеобеденную беседу в моём личном номере? Лузга, добудь плеть. Доктор, найдётся едкая соль?

— У меня семнадцать дней был рабом член Ордена Ленина, — произнёс Щавель тоном бесстрастным, и только Жёлудь воспринял его как задумчивый. — Это достижение, которого не было ещё ни у кого.

В компании с Литвином, Лузгой, Сверчком и Скворцом они допрашивали Тибурона в верхнем нумере, а на дальней постели сидели бок о бок Альберт Калужский и Вагиз Фатыхович, следя за процессом. При этом учитель испанского периодически подтверждал сказанное Тавотом либо помогал ценными сведениями. Обошлись без плети и едкой соли — учёный раб был немощен и умён, а потому заговорил сразу.

— Так, значит, ты Акула. — Литвин покрутил ус. — Так вот ты какой.

— С Чёрного моря родом, — высказал авторитетное мнение Альберт. — Они там все чернявые.

— А зачем тебе, Акула, испанский язык? — осведомился Литвин.

— Это язык испанских коммунистов! — очи Тибурона сверкнули. — Мы на нём разговариваем, чтобы никто из непричастных не понимал.

— А зачем ты, Вагиз Фатыхович, — обратно вопросил Литвин, — учишь детишек испанскому языку?

— Чтобы Сервантеса в оригинале читать. — Басурманин больше не улыбался.