2 Rule J. C. 1969. King and Minister: Louis XIV and Colbert de Torcy // Thompson M. A. William III and Louis XIV. Liverpool University Press. P. 214-215.

тельных прерогативах, претендовали на стяжание новых полномочий для создания новых законов или изменения старых. Совсем иная картина вырисовывается в работах тех, кто изучает французские законы, а не французскую историю.1 Фактически законотворчество было составной частью неотъемлемого права короля проводить и финансировать внешнюю и религиозную политику; его эдикты и ордонансы отражали его деятельность в этих особых областях политики. Законотворчество во Франции было связано с проведением политики гораздо теснее, чем в Англии, — факт, который теоретики–современники сделали понятным для всех, кто лишен «абсолютистских» предрассудков.

В сравнении со всеобъемлющим сводом статутов, введенных в действие королем и парламентом в Англии, законодательство Людовика XIV не производит сильного впечатления. Королевское законодательство касалось государственных дел или публичного права, поэтому акты об объявлении войны торжественно вносились в свод древних законов Франции.2 Частное право, гарантировавшее права подданных и отношения между ними, было сферой действия парламентов. Оно рассматривалось как самостоятельное, не зависимое от короля и предстоящее ему. Преисполненные энтузиазма пропагандисты провозглашали короля единственным источником законности и справедливости, однако вступали в явное противоречие с фактами, поскольку во Франции сохранились сотни локальных законодательных систем, действовавших на территориях, точных географических границ которых никто не помнил. Еще двадцать пять лет тому назад Губер сделал по этому поводу довольно едкое замечание, но тогда оно осталось незамечен–ным.3 Королевское законотворчество редко затрагивало этот пласт правовых документов. Когда же это случалось, то оно не изменяло существующие местные законы и не создавало новые: в нем либо фиксировался уже существующий закон, либо кодифицировались или изменялись правовые процедуры, необходимые для совершенствования управления правосудием. Эпоха правления Людовика XIV оставила нам лишь один пример подобного законотворчества: мы имеем в виду попытку Кольбера унифицировать существовавшее в ту пору многообразие правовых процедур. Его новые гражданский, уголовный, морской, колониальный и торговый кодексы 1660–х-1670–х годов на бумаге выглядели впечатляюще, но ответственные за их внедрение офиссье их зачастую игнорировали. Таким образом, абсолютная власть короля оказывалась ограниченной дважды: во–первых,

1 David R. a n d de Vries H. P. 1 9 5 8. The French Legal System. Oceana. P. 9-12.

2Isambert F. A. 1822-1833. Recueil g'en'eral de des anciennes lois francdepuis Van

420 jusqu'`a la revolution de 1789.

3 Goubert P. 1972. Louis XIV and Twenty Million Frenchmen. Vintage. P. 55-56.

за счет определения сферы, в которой он мог действовать на законных основаниях, и, во–вторых, из-за того, что чиновники не всегда проявляли одинаковое рвение, исполняя приказания короны.

Один лишь монарх обладал правом законодательной инициативы. Постоянно подчеркивалось, что хотя парламенты в чем-то ограждали и направляли законодательные инициативы короля, они не разделяли их с монархом. Хотя король держал их в курсе многих государственных дел, входивших в его прерогативу, они были обязаны регистрировать законы без всяких возражений, если только им не предлагалось высказать свое мнение. Но подобно королю, оберегавшему свои прерогативы, парламенты также стремились не допустить вторжений в сферу своей компетенции. Реализация королевских прерогатив могла нарушать законные права отдельных лиц — сферу, не подвластную королю и приравненную к частной свободе подданных. Магистраты следили за тем, чтобы королевское законодательство не разрушало существовавшие права и свободы. Контроль состоял в том, что все законы обнародовались; признавалось, что те законы, на которых стояла печать одобрения парламентом, имели больше шансов быть исполненными подданными. Вот почему реальный процесс законотворчества в эпоху Людовика XIV носил менее автократический и всеохватный характер, чем то принято считать.

Дискуссии о дворе Людовика XIV обычно сосредоточиваются на рассмотрении наиболее театрализованных сторон жизни Версаля. В последние годы историки начали изучать этикет, маски, карнавалы, балеты и официальные процессии с их непременной аполлоновской символикой в качестве альтернативных форм политического дискурса, представлявшего* монархию зрителям, жаждавшим зрелищ. Несмотря на то что культурный блеск и раболепный церемониал представляли собой тщательно продуманную политику, они служили лишь декорациями при осуществлении основной задачи королевской власти — управления элитой. Поэтому при дворе д о л ж н а была быть представлена вся элита. Двор Людовика X I V притягивал людей самых различных убеждений, а не только тех дворян, которые выражали согласие с действиями правительства. В конце его царствования некоторые вельможи, например герцог Бургундский или Буленвилье, критиковали текущую политику и при этом входили в число королевских советников. При дворе использовались все доступные способы контроля; туда тянулись те, кто искал королевских милостей на самом высоком уровне. Версаль породил множество заблуждений, удивительное даже для богатого

на них царствование «короля–солнца». Людовик XIV вовсе не приказывал дворянам жить в Версале, где он мог постоянно наблюдать за их невинными досугами. По оценкам Вобана, королевского инженера–фортификатора, в 1707 году при дворе находилось около 52 000 дворян, а если учесть, что семья каждого насчитывала 5 — 6 человек, то общая цифра составит 300 000. Как мог убедиться каждый посетитель, Версаль был огромным, но постоянно переполненным дворцом. Однако если приведенный расчет верен, людям пришлось бы тесниться во дворце как семечкам в цветке подсолнуха. Последние оценки историков более осторожны. По мнению Блюша, общее число французских дворян составляло 200 000 человек, из них к 1715 году в Версале проживало 5 000. Система сезонного проживания во дворце предполагала, что многие должности на деле исполнялись только 6 месяцев в году; поэтому при дворе Людовика XIV могло находиться около 10000 дворян, или 5 % их общего числа.1 Представители низшего дворянства не могли позволить себе вести подобный образ жизни, и если король приказывал им жить при дворе, они обычно игнорировали это распоряжение.

У мелкого дворянства не было необходимости находиться при дворе, поскольку посредники по оказанию покровительства всегда проявляли готовность помочь благородным людям, жившим в провинции. Версаль был центром патроната для тех, кто мог позволить себе находиться там. К их числу относились гранды, которых двор притягивал и которые с удовольствием вступали в схватку за покровительство короля. Двор не был просто чудесным творением Людовика XIV. Во всех государствах позднего Средневековья среди знати существовала до сих пор практически не изученная тенденция к реализации своих амбиций при дворе, а не на поле брани. «Король–солнце» лишь использовал эту тенденцию и сделал искусство жить при дворе аристократической модой. Малейшее изменение настроения короля отмечалось опытным глазом: приветствие монарха, выраженное в двух словах вместо обычных десяти, могло заставить одного придворного оцепенеть от ужаса и вызвать ликование его соперников. Поскольку слова и жесты при дворе не были просто проявлением учтивости, любые перемены приобретали особый смысл на фоне установившегося порядка, который определялся рангом и титулом. Так, во время евхаристических процессий зонтики принцесс крови несли слуги, а прочие знатные дамы держали их сами.

Двор был ареной, где король наблюдал за действиями враждующих партий, оценивал претендентов на его милости, устранял потенциально опасные властные группировки и поддерживал паритет между победителями. Основной целью государя было сохранять равновесие между фракциями: милости следовало распределять после тщательного расчета так, чтобы

і Віиспе Р. 1990. ЬоиіБ XIV. ВаБІІ Віаскшеїі. Р. 354.

привлечь на свою сторону как можно больше сторонников и не создать гегемонии одной группы придворных. Поскольку именно король был единственным источником власти и патроната, за близость к персоне монарха велась яростная борьба. Широко известное соперничество за право держать рубашку короля во время утреннего пробуждения вовсе не было для дворян бессмыслицей. В поведении тех, кто действовал ради удовлетворения личных нужд, и тех, кто действовал в интересах государства, не наблюдалось заметных различий. И дворяне, прислуживавшие в королевской спальне, и государственные секретари были слугами монарха, имевшими личный доступ к королю, а значит, и возможность давать ему советы. Спрос на придворные должности был столь велик, что Людовику XIV пришлось ввести ротацию среди их исполнителей. Так, герцог Д'Омон был первым постельничим короля, но при новой ротационной системе эту честь с ним делили еще три первых постельничих.1