— Ну, Пит, вижу, ты не скучаешь! — Это был Клей Овербери, административный помощник Бэрдена Дэя. — Сенатор рассказывал тебе одну из своих баек?

— Ничего подобного, — отозвался сенатор. — Я уморил его новостью, что власть горька, а владычество — ужасно.

— Это так, если иметь в виду нашего нынешнего президента сегодня.

Клей сел на диван рядом с Дианой. Хотя он был всего только помощником сенатора, его часто приглашали в именитые дома, главным образом из-за внешности: густые светлые кудри, фиалковые глаза, короткий, слегка распухший нос — результат падения с лошади на охоте в Уоррентоне прошлой осенью. Атлетически сложенный, умеющий внимательно слушать, он, по всеобщему мнению, должен был далеко пойти, хотя бы в качестве предполагаемого мужа Дианы Дэй. Никто и помыслить не мог, чтобы у него были какие-либо изъяны — за исключением Фредерики, заметившей однажды, что он слишком красив, как будто быть слишком красивым для мужчины — это что-то не то, совсем как коричневые ботинки к синему костюму или манера президента держать мундштук с сигаретой. Но Питер был расположен к Клею, который относился к нему как к взрослому собрату.

— Насколько мне известно, президент укатил на своей яхте. — Клей улыбнулся Диане, и она улыбнулась ему в ответ.

— Интересно, потонет ли она, — вздохнул сенатор.

— Будем надеяться. — Клей обтер лоб, хотя в комнате уже не было жарко. Кто-то открыл высокие, до пола, окна, и по комнате заструился прохладный, пахнущий дождем воздух. Питер напряг слух, пытаясь услышать гром, но грома не было. Гроза прошла, пела какая-то птица, ее резкий голос не забивал даже Гарольд Гриффитс, громко певший «Жили однажды четыре Мэри». Гарольд знал на память сотни песен и готов был петь их все своим драматическим, хотя и слегка гнусавым тенором.

— Перед отъездом он открыл телестудию в Вашингтоне. Телевидение! Все-таки он неподражаем. Он говорит, что года через два мы сможем не только слышать, но и видеть новости.

— Уверен, ему невтерпеж. — Сенатор печально покачал головой. — Представьте себе: видеть его изо дня в день! Хватит с нас слышать его, его ужасный покровительственный тон. Почему я его на дух не выношу?

— Потому что он президент. — Со стороны Дианы такая откровенность прозвучала неожиданно.

Сенатор посмотрел на дочь с уважением.

— Хочу надеяться, что ты ошибаешься, хотя, возможно, права. Я никогда не любил президентов. Должно быть, потому, что слишком хорошо знал их всех. К тому же мы естественные антагонисты — сенат и Белый дом.

Клей проворно кивнул: видимо, этот аргумент был ему хорошо знаком.

— И еще, я только что услышал по радио…

— Услышал где? — Питер насторожился.

— По радио. Президент собирается назначить…

— По какому радио?

Фиалковые глаза Клея расширились от такой настырности.

— По радио в библиотеке твоего отца. — Он рассказал сенатору об услышанном, и Питера заворожила наглость, с какой лгал Клей. В библиотеке нет радио. Внизу тоже нет радио. Радио есть в раздевалке. Питер в упор глядел на Клея: с золотистых кудрей того сорвалась дождевая капля и, точно капелька пота, покатилась совсем рядом с ухом вниз к подбородку; даже шальная природа нашла способ взять Клея под защиту. Тот вдруг скрестил ноги, и Питер подумал про себя, натянуты ли, как полагается, его носки.

Клей и сенатор заговорили о делах на завтра, и Питер, торжествуя победу, подошел к Инид, стоявшей у рояля. Безграничный репертуар Гарольда Гриффитса довел наконец гостей до изнеможения. Собравшись вместе как исполнители и обнаружив, что их эксплуатируют как аудиторию, гости разбрелись кто куда, кроме Инид, которая, казалось, и в самом деле наслаждалась пением Гриффитса. Она облокотилась о рояль, ярко выделяясь в своем желтом платье на фоне темного дерева.

— Развлекаешься? — с нежной издевкой спросила она брата. — Доливал виски в кока-колу?

— Разумеется, и пьян в дымину. — Он взял мягкий, дружелюбный тон. — Вот только одного не понимаю…

— А все остальное понимаешь? Ладно, тихо. Гарольд, спой ту французскую рыбацкую песню. Как же она называется?

Гарольд ответил и запел в миноре средневековую песню с припевом «Mais sont-ils morts?» [49] .

— Одного не понимаю… — Однако его подчеркнуто мягкий, дружелюбный голос не шел ни в какое сравнение с пением Гарольда.

— Питер, заткнись и слушай! — Ее насупленные брови внушали почти такой же страх, как злой взгляд их отца.

— А я говорю о том, — голос Питера звучал твердо и внятно, — что не понимаю, почему Клей не снял ботинок, когда вы лежали с ним на резиновом матраце в раздевалке?

Инид повернулась и посмотрела на него в упор ничего не выражающим взглядом. Это было невыносимо. Он выбежал из гостиной, слова «Mais sont-ils morts» звенели в его ушах.

Укрывшись в своей комнате, он запер дверь, замер на мгновение одеревенелый, охватив руками голову, словно пытаясь удержать кровь, готовую хлынуть из вздутых вен. И даже в муке своей он все же не утратил способность с холодным любопытством спрашивать себя, почему он чувствует себя так, как будто его предали.