— Не может быть, — прошептал он. — Я пьян. Но пьян недостаточно. Нужно выпить еще.

С отчаянием утопающего он схватил бокал и двинулся к стойке.

— Послушай, Аустин… Этот джук-бокс… он как, хорошо работает?

Аустин выдавливал лимон и не поднял глаз.

— Жалоб нет.

Фостер украдкой бросил взгляд на автомат. Тот по-прежнему стоял у стены, загадочно блестя хромом и полировкой.

— Не знаю, что и думать… — заметил Фостер.

На диск легла пластинка. Автомат заиграл “Пойми же — мы просто любим друг друга”.

Дела Джерри Фостера в последнее время шли из рук вон плохо. По натуре консерватор, к несчастью для себя он родился в век больших перемен. Ему необходимо было чувствовать твердую почву под ногами, — а газетные заголовки не внушали уверенности, и уж тем более не устраивал его новый образ жизни, складывающийся из технических и социальных новшеств. Появись он на свет в прошлом веке, Фостер катался бы как сыр в масле, но сейчас…

Эпизод с музыкальной машиной был бы забыт, если бы через несколько дней не появился Сэмми с девятью сотнями долларов — результат победы Верного Друга. Фостер немедленно закутил и пришел в себя в знакомом баре. За спиной, вызывая смутные воспоминания, сиял джук-бокс. Из его недр лились звуки “Нет чудесней апреля”, и Фостер стал бездумно подпевать.

— Хорошо! — угрожающе заявил тучный мужчина рядом. — Я слышал! Я… что ты сказал?

— Запомни апрель, — машинально повторил Фостер.

— Какой к черту апрель! Сейчас март!

Джерри стал тупо озираться в поисках календаря.

— Вот, пожалуйста, — почти твердо заявил он. — Третье апреля.

— Это ж мне пора возвращаться… — отчаянно прошептал толстяк. — Оказывается, апрель! Сколько же я гуляю? А, не знаешь?! А что ты знаешь? Апрель… надо же…

Не успел Фостер подумать, что не мешает перейти в заведение потише, как в бар, безумно вращая глазами, ворвался тощий блондин с топором. Прежде чем его успели остановить, он пробежал через комнату и занес топор над джук-боксом.

— Я больше не могу! — истерически выкрикнул он. — Тварь!.. Я рассчитаюсь с тобой раньше, чем ты меня погубишь!

С этими словами, не обращая внимания на грозно приближающегося бармена, блондин ударил топором по крышке автомата. С резким хлопком полыхнул язычок синего пламени, и блондин оказался на полу.

Фостер завладел стоявшей поблизости бутылкой виски и попытался осмыслить смутно сознаваемые события. Вызвали “скорую помощь”. Доктор объявил, что блондин жив, но получил сильный электрический удар. У автомата помялась крышка, но внутренности остались целы.

— Ведь каждый, кто на свете жил, любимых убивал, [7] — обратился Аустин к Фостеру. — Если не ошибаюсь, вы — тот парень, который вчера цитировал Хайама?

— Что? — отозвался Фостер.

Аустин задумчиво кивал, глядя, как безжизненное тело укладывают на носилки.

— Этот тип частенько сюда наведывался — только ради музыкальной машины. Он просто в нее втюрился. Часами слушал. Конечно, говоря “втюрился”, я не имею в виду ничего такого, ясно?

— …ы-ы… — подтвердил Фостер.

— И вот вбегает он пару дней назад, как с цепи сорвался, глаза бешеные, сам ошалевший… грохается перед этим ящиком на колени и молит простить его за что-то… Вам чего?

— Повторить, — ответил Фостер, наблюдая за выносом носилок.

Джук-бокс щелкнул, и заиграла новая пластинка. Вероятно, забарахлил усилитель, потому что динамики неожиданно взревели.

— Хло-о! — яростно звал джук-бокс. — Хло-о-о!!

Наполовину оглушенный, борясь с ощущением, что все это галлюцинация, Фостер на заплетающихся ногах подошел к автомату и потряс его. Рев прекратился.

— Хло!.. — пропел джук-бокс грустно и нежно.

У входа в бар возникла какая-то суета, но Фостер ни на что не обращал внимания. Его осенила идея. Он прижался лбом к стеклу панели и на останавливающемся диске сумел прочитать название “Весной в горах”.

Пластинка встала на ребро и скользнула назад. Другой черный диск опустился под иглу. “Турецкие ночи”.

Но вместо этого джук-бокс с большим чувством исполнил “Мы будем любить друг друга вечно”.

Фостер совершенно уже забыл неряшливого толстяка, как вдруг услышал сзади раздраженный голос.

— Ты лжец! Сейчас март!

— А-а, иди к черту, — отмахнулся глубоко потрясенный Фостер.

— Я сказал, ты лжец! — настаивал толстяк, неприятно дыша в лицо Фостера. — Либо ты согласишься, что сейчас март, либо… либо…