Восемь дней в неделю

Аннотация

Юрий Геннадиевич Томин Восемь дней в неделю В этот день у Анны Ивановны был перерыв в уроках — «окно». Она сидела одна в пустой учительской и, вместо того чтобы заниматься каким-нибудь полезным учительским делом, совершенно ничем не занималась. Было тихо. Еще не рассеялся, плавал в воздухе голубой пласт дыма, оставленный учителем географии. Анна Ивановна наблюдала, как медленно, нехотя расширялся, сплющивался этот пласт, и мысли уносили ее то в далекое, то в не очень далекое, то в совсем вчерашнее прошлое. — Здравствуйте, Анна Ивановна! Анна Ивановна тряхнула головой, отвлекаясь от своих мыслей. Перед ней стояла Светочка, Светлана Семеновна, молодая учительница географии. — Здравствуйте, Светлана Семеновна. У вас тоже пустой урок? — Да, — вздохнула Светлана Семеновна. — Не хватает нагрузки. Просто ужасно! — Ну, уж так и ужасно, — указала Анна Ивановна. — У меня вот хватает — до часу ночи сижу над тетрадями. Невелика радость. — Но это же прекрасно — сидеть до часу ночи за любимым делом! — воскликнула Светочка. — Я вам так завидую! У меня вот никак до часу не выходит, всегда раньше справляюсь. Просто не знаю… Это хорошо или плохо, Анна Ивановна? — Успеете еще, насидитесь, — успокоила ее Анна Ивановна, спохватилась, что попусту сейчас теряет время, и принялась за тетради. Светочка подошла к шкафу и начала рыться в картах. Напевая, она разворачивала свернутые в трубки материки и океаны. — Анна Ивановна, вам нравится работать в школе? — В школе? — машинально повторила Анна Ивановна. — Что вы сказали? — Вам нравится работать в школе? — Ну да, — сказала Анна Ивановна, — конечно. — А мне так ужасно нравится! Особенно, пятые — шестые. Они уже воображают себя взрослыми, но в них еще, столько детского! И такие искренние! — Угу, — согласилась Анна Ивановна. — Вы наблюдали когда-нибудь за их лицами? У них все на лицах написано. И в то же время — все разные. — Лица… — повторила Анна Ивановна, не отрываясь от тетради, — Да, лица, конечно, разные… — Впрочем, что это я вам говорю, — спохватилась Светочка. — Вы сколько лет преподаете? — Тридцать второй. — Так вам это все давно уже, наверное, надоело, — торжествующе заявила Светочка. — Почему же? — спросила Анна Ивановна, подняв голову. — Не знаю. Просто я так подумала. Глупости, да? Анна Ивановна промолчала. Светочка была так безмятежно и постоянно счастлива, что с ней совершенно не хотелось спорить. — Анна Ивановна, а вот мне воспитательского класса не дают. Это хорошо или плохо? Анна Ивановна улыбнулась. — Это очень хорошо, Светлана Семеновна. — Почему? Анна Ивановна оторвалась от тетради и посмотрела на Светочку, на ее лицо, на котором все переживании отражались мгновенно, как в зеркале. Да попади Светочка классным руководителем к ее горлопанам, они из нее будут веревки нить. Но обидеть сейчас Светочку проще простого. По этой причине Анна Ивановна и ответила не совсем так, как думала: — Знаете, очень это трудно — принимать класс в середине года. — Ну да, трудно!.. — не поверила Светочка. — Какая разница! Анна Ивановна не стала объяснять разницу. — Да вы не думайте, что такое уж счастье — быть классным руководителем, — сказала она. — У меня половина времени только на это и уходит. — Да хоть все время пускай уходит! Зато чувствуешь, что их заботы — твои заботы. А ведь это так важно! — Это уж точно, — согласилась Анна Ивановна. — Это чувствуешь. — Вон какой у вас замечательный класс! Такие внимательные, дружные. Только Кукин немного отстает. Но я их, кажется, всех люблю, даже Кукина. Он такой застенчивый, угловатый. — Лентяй он огромный, — сердито сказала Анна Ивановна, вспомнив про вечное кукинское списывание. — Лентяй, а сердце доброе, — заступилась Светочка. — Они вообще все, по-моему, добрые. Мне все классы нравятся. Знаете, как ребята со мной здороваются? Идешь по коридору, а кто-нибудь бежит навстречу и еще издали кричит: «Здравствуйте, Светлана Семеновна!» И всегда у них так весело получается. Мне это очень нравится — «Светлана Семеновна»! Полгода назад меня все еще Светой звали, а сейчас — Светлана Семеновна. — Да они вас как раз больше Светой зовут. — Да нет же! — горячо возразила Светочка. — Честное слово, нет, ни разу не слышала! — И не услышите, — улыбнулась Анна Ивановна. — Вы еще по коридору идете, а они в классе: «Атас! Света идет!» — А что такое «атас»? — изумилась Светочка. — Сигнал опасности. — Это я — опасность? — возмутилась Светочка. — Конечно, — мягко сказала Анна Ивановна. — И я — тоже. Все мы — опасность. Светочка задумалась. — А это хорошо или плохо, что они меня Светой зовут? — Во всяком случае, это не страшно, — сказала Анна Ивановна. — Ведь вы к ним хорошо относитесь? — Конечно! — воскликнула Светочка. — Даже очень хорошо! — Они к вам — тоже. Только по-своему. — Ой, правда? — обрадовалась Светочка. — Правда. Светочка радостно улыбнулась, но тут же вспомнила, что она — учительница. — Все же я скажу им, чтобы они меня так не звали, — сказала она, безуспешно пытаясь нахмуриться. — Пожалуй, не стоит говорить, — посоветовала Анна Ивановна. — Почему? Они же поймут, что мне это не нравится. — Поймут. Именно поэтому и будут. — Как, мне назло?! — возмутилась Светочка. — Да вовсе и не назло, — вздохнула Анна Ивановна. — Просто им так интереснее. — Что интереснее? — сурово спросила Светочка. — Придумывать для учителей клички? — Нет, не это, — сказала Анна Ивановна. — Интереснее делать то, что запрещается. Светочка задумалась. В мечтах она давно уже видела себя окруженной преданными и послушными учениками. В мечтах все это почему-то происходило на перемене, после урока, когда класс, не обращая внимания на звонок, затаив дыхание, слушал ее — горячую, порывистую, увлеченную. Класс не хотел ее отпускать, и лица ребят выражали поклонение и восторг. Но все это, к сожалению, было только в мечтах. Пока Светочка машинально перебирала карты, Анна Ивановна успела проверить две тетради, а к тому времени, когда Светочка сделала свое первое педагогическое открытие, тетрадей было проверено целых пять. — Анна Ивановна! — воскликнула Светочка. — А ведь это мысль! Если их интересует запретное, то нужно запрещать им как можно меньше! Анна Ивановна с интересом взглянула на Светочку. Мысль, конечно, не новая, но Анне Ивановне понравилась Светочкина решимость. — Ну что ж, попробуйте, — сказала Анна Ивановна. Светочка решительно тряхнула головой. — Обязательно попробую. Меньше запрещать, больше разрешать — это идея! — Только не разрешайте им не делать уроки, — улыбнулась Анна Ивановна. — Послушаются с удовольствием. — Вы думаете? Нет, Анна Ивановна, вы в чем-то неправы. Я только не могу объяснить. — Возможно, — согласилась Анна Ивановна. Анна Ивановна подумала о том, что молодой учительнице вовсе не нужны ее советы. Советы давать легко, а выполнять гораздо труднее. Пусть пройдет все сама. Еще не раз принесут ей ребята и радости и обиды, прежде чем она поймет, что любит их такими, какие они есть, а не такими, какими она их выдумала. А Светочка, окрыленная своим великим открытием, уже стояла у двери. Указку, портфель и карты она держала в охапке и пыталась открыть дверь ногой. Анна Ивановна быстро поднялась и, подойдя к Светочке, повернула дверную ручку. — А все-таки это прекрасно! — сказала Светочка. — Что прекрасно? — Все прекрасно, — сказала Светочка и, цокая каблучками, устремилась вперед по светлому коридору. Анна Ивановна вернулась к своим тетрадям. Но едва она взялась за красный с синим карандаш, дверь отворилась и на пороге появился директор. — Анна Ивановна, очень хорошо, что вы здесь. — Я вас слушаю, Сережа, — сказала Анна Ивановна. Директору было тридцать лет. Для всех остальных он давно превратился в Сергея Михайловича. Для всех, кроме Анны Ивановны. Директор полез в карман пиджака, достал лист бумаги и протянул его Анне Ивановне. — Прочитайте, пожалуйста. Анна Ивановна положила письмо на стол, откинула голову назад, и глаза ее заскользили вдоль ровных строчек машинописи. «Дорогая редакция! Мне скоро тринадцать лет. Я учусь в шестом классе. В нашем классе есть мальчик Володя. Я его люблю, а он меня нет…» Анна Ивановна читала письмо, написанное, очевидно, какой-то девочкой. Девочка эта жаловалась на класс, который, по ее словам, был очень недружным. Она писала о своей любви к Володе, а затем снова принималась ругать класс и самого Володю. Тут были рассуждения о дружбе, честности и товариществе. Но о чем бы девочка ни писала, она упорно возвращалась к тому, какой плохой у них класс, и выходило так, будто только класс и был виноват в ее бедах. Между делом девочка сообщала, что класс премирован летним походом, которого совершенно не заслуживает. Письмо было без подписи. — Забавно. А при чем тут я? — спросила Анна Ивановна. — Это письмо написано ученицей вашего класса. — Почему вы так думаете, Сережа? Директор протянул ей конверт. На конверте были указаны ее школа, ее класс и стояла фамилия Ани Мельниковой. Анна Ивановна еще раз внимательно осмотрела конверт. Он был надписан детским почерком, от руки, но почерк был ей незнаком. Насколько она помнила, ни у кого из ее класса не было такого почерка — с наклоном влево. — Письмо — на машинке, конверт — от руки… — задумчиво сказала Анна Ивановна. Мыслями она сейчас была не здесь. Перед глазами Анны Ивановны проплывали комнаты, шкафы, занавески, но больше всего столы, столы, столы… Анна Ивановна путешествовала по квартирам своих учеников. В каждой она была не один раз, ей вспомнилось множество столов. Машинку она помнила только на одном — в семье Кукиных. — Я тоже конверты надписываю от руки, — сказал Сергей Михайлович. — На машинке неудобно. — А как оно к вам попало? — Переслали из редакции. — Так-то так… — сказала Анна Ивановна. — Да вот машинки у Мельниковых нет, и уж знаю. — Но письмо есть. Это же факт. — Да, письмо есть. Но почерк на конверте не Анин. — А вы знаете чей? — Нет. Впрочем, нужно посмотреть. Кажется, в моем классе такого почерка нет. — Интересно, — сказал директор. — Как же теперь быть? — Пока не знаю, — ответила Анна Ивановна. — А что, по-вашему, нужно сделать, Сережа? — Да и я не знаю. Но, пожалуй, следует как-то разобраться в этой истории. «История?» Анна Ивановна поморщилась. — У меня есть Аня Мельникова, — сказала Анна Ивановна. — И есть еще Володя Климов. С первого класса они вместе готовят уроки, вместе ходят в кино, делят мороженое пополам. У Ани в семье не все идет гладко. Отец часто уезжает, мать таким положением недовольна. Возможно, бывают ссоры. А девочка любит обоих, и ей нелегко приходится в такие минуты. Она довольно замкнута. Но и ей нужен товарищ. Это — Володя Климов. Каждый из них стремится во всем помогать друг другу. Если это называется любовью, то я бы хотела, чтобы все ученики моего класса были влюблены. Директор прошелся по комнате. — «Любит — не любит, плюнет — поцелует…» — с досадой сказал он. — Как дальше? — «К сердцу прижмет, к черту пошлет». — В том-то и дело, что не к черту, а в редакцию послано! — возмутился директор. — При чем тут редакция, хотел бы я знать?! — Я думаю, что это не Мельникова писала, — сказала Анна Ивановна. — Почему? — Да вот почему. Недели две тому назад… * Недели две тому назад Анна Ивановна шла в конец коридора, где помещался ее класс. Вот уже ясно доносились из класса голоса ее горлопанов. В других классах после звонка выставляют у двери дежурных. Звонок не опасен, опасен учитель. А на звонок — наплевать. Учитель на полпути, а нам хоть бы что. Учителю остается два шага до двери, а мы — ноль внимания, мы ходим на головах. Учитель открыл дверь… А мы сидим тихо, как мыши — все на своих местах, будто ничего и не было. Мы его обманули! Пустяк, а приятно. На Анну Ивановну дежурных не выставляли. «Пустяк, а приятно!» — усмехнулась про себя Анна Ивановна. Анна Ивановна остановилась перед дверью и машинально провела ладонью по голове, поправляя прическу. — Игорек, дай списать, — услышала она требовательный голос и не сразу узнала голос Кукина Сани. «Не даст», — подумала Анна Ивановна. — Не дам, — отозвался Игорь. — Тебе чего, жалко? Съем я твою тетрадку? — А ты, Кукин, что, всю жизнь будешь списывать? А если тебя в космос пошлют? Там тоже будешь списывать? — Да я и не хочу в космос. — Да тебя и не пошлют. — Ну и все. И тогда дай списать. «Все равно не даст», — подумала Анна Ивановна. — Не дам, — подтвердил Игорь. — Мне скоро в комсомол вступать. Не могу. «Господи! Я же подслушиваю!» — спохватилась Анна Ивановна и открыла дверь. — Здравствуйте, — сказала Анна Ивановна. — Здрасс, Анн Ванн! На этот раз горлопаны постарались на совесть. У Анны Ивановны после их приветствия даже в ушах зазвенело. Она быстро обвела взглядом класс. Горлопаны стояли, едва не лопаясь от удовольствия. Их просто распирало. — Садитесь, — сказала Анна Ивановна. — Что-то вы сегодня очень веселые. Все сели. Стало тихо. Даже слишком тихо. Просто подозрительно тихо. Интересно, что они на сегодня придумали? — Так, я слушаю, — сказала Анна Ивановна, снова обводя взглядом класс. Сидят как паиньки. Что с ними сегодня случилось? Поднимается Лиля Игнатьева. — Анна Ивановна, вы когда-нибудь были на реке Луге? «При чем тут Луга?» — думает Анна Ивановна. Словно фотография, возникает перед ее глазами картина: глыбы бетона, увитые железными прутьями, ржавая проволока под дождем, пятнистый мухомор на краю пустого окопа… — На Луге? — переспрашивает Анна Ивановна. — На Луге! — дружно орут горлопаны. — Была. В 1945 году. Искала, где мужа похоронили. Не нашла. — А грибов там много? — Грибов? Не знаю. Наверное, много. Мухоморы, во всяком случае, есть. Сообщение о мухоморах класс воспринимает благосклонно. Учитель шутит — класс смеется. Все нормально. А мухомор этот как живой стоит перед глазами Анны Ивановны. Все кругом изломано, покорежено, еще травой не затянуто… А он стоит как свеча — чистый, умытый, будто и войны не было. — А вы много тогда мухоморов набрали? — спрашивает Олег Кузнецов. Все охотно смеются. Если учитель признает мухоморы грибами, значит, можно спросить, много ли он их набрал. А как же! Мы ведь такие — нам палец в рот не клади. «Но при чем же здесь все-таки Луга?» — думает Анна Ивановна и вдруг вспоминает: был разговор, чтобы отправить горлопанов в туристский поход. Как лучший класс в школе. За лучшую успеваемость. В третий раз обводит Анна Ивановна взглядом класс, в третий раз видит сияющие лица победителей, довольных собой до смерти. — А вы-то откуда узнали? — спрашивает она, стараясь удивиться как можно больше. В ее удивлении для них — главное удовольствие. — От нас, Анна Ивановна, ничего не скроешь, — сообщает Олег Кузнецов. — Всем известно, что мы самые умные. — В том-то и беда, — говорит Анна Ивановна, — что вы на самом деле так думаете. — Анна Ивановна, а вы примете участие в нашем походе? — спрашивает Игорек. — Это зачем еще? Мне же не угнаться за вами. — Вам и не надо гнаться! — вскакивает Кузнецов. — Через реки мы вас перенесем, через пропасти переправим, а ваш рюкзак я понесу. — А кто твой понесет? — Кукин! — уверенно говорит Кузнецов. — Он у нас любит таскать тяжести. Анна Ивановна видит, как Кукин краснеет. Он просто наливается красным — до того ему хочется отбрить Кузнецова, который считается его другом. Но Кукин — тугодум, а Кузнецов — первый остряк. Потому дружба у них неравная. — А что же тогда я буду делать? — спрашивает Анна Ивановна, отвлекая внимание от Кукина. Кузнецов охотно поясняет: — А вы будете собирать землянику. И проводить дополнительные занятия по геометрии. Вот Кукин у нас очень геометрию любит. Я, говорит, геометрию бы учил и зимой и летом. Он геометрию любит больше жизни! Знаете, Анна Ивановна, что говорит Кукин? Кукин снова начинает распухать. Анна Ивановна смотрит на часы. Прошло шесть минут. Смотрит на Кузнецова. Тот все понимает, но он уже разбежался и не может остановиться. — Кукин говорит… — Остановись, Кузя. Сядь, пожалуйста. Кузнецова зовут Олегом. Но изредка Анна Ивановна называет его Кузей. Это действует безотказно, это вроде доверия, которое нельзя обмануть. Кузнецов садится. — А теперь давайте учиться, — говорит Анна Ивановна обычным деловым тоном. — Достаньте новые тетради в клетку и напишите на обложке слово: «Алгебра». — А вызывать сегодня не будете? — спрашивает Игорь. — Сегодня — нет. Известие о том, что опроса не будет, никого особенно не радует — математику у Анны Ивановны знают хорошо. Разумеется, никого это известие и не огорчает. В общем, всем все равно. Только со скамьи Кукина доносится вздох облегчения. — Что, Кукин, опять списать не успел? — спрашивает Анна Ивановна. — Да нет, — мрачно отвечает Кукин. — Успел, что ли? — Не успел… — Эх ты, Кукин, — вздыхает Анна Ивановна. — Он весь класс назад тянет, — заявляет Игорь. — Заткнись! — шепчет Кукин Игорю. Затеи он встает и еще более мрачно бубнит: — Я больше не буду… Анна Ивановна безнадежно машет рукой. — Да ведь будешь. В том-то и дело, что будешь. Сейчас-то хоть слушай как следует. Анна Ивановна подходит к доске. — Раньше, когда нам нужно было сложить два числа, мы поступали так… На доске появляется надпись: 2+3=5 — Теперь давайте заменим цифры буквами. Вместо 2 поставим A, вместо 3 поставим B. Получим: A+B=… — Эл! — разлается за спиной Анны Ивановны. — Нет, не «эл», Кузнецов, а получим «це», — говорит Анна Ивановна, не оборачиваясь. Но Кузнецов не желает сдаваться так просто. Если уж ему захотелось сострить, он и себя не пожалеет, а о других и говорить нечего. — Неправильно, Анн Ванн! Если складывать «а» и «вэ», то получится «эл». Теперь Анна Ивановна догадывается, куда клонит Олег. «Ишь ты, — думает она, — уже «эл» их волновать начало. Растут помаленьку». Но урок математики не предназначен для того, чтобы обсуждать проблемы «эл» между «а» и «вэ». Надеясь, что у Олега все же хватит ума остановиться, Анна Ивановна говорит строго, глядя прямо в глаза Кузнецову: — Я сказала «а» плюс «бэ», а не «а» плюс «вэ». Ты прекрасно знаешь, что русское «вэ» в математике читается как «бэ». Но Кузнецов уже несется. Он обязательно должен довести до конца свое черное дело. — Так то в математике… А у нас в классе «а» плюс «в»» значит Ани плюс Володя, а равняется «эл» — значит любовь. Выпалив все это единым духом, торопливо, пока рот заткнуть не успели, Кузнецов горделиво умолкает. Он смотрит на первую парту в левой колонке. Остальные таращатся в ту же сторону. Очень всем интересно, какие сейчас лица у тех, на первой парте. Лица вполне подходящие. Аня Мельникова уткнулась в тетрадь, делает вид, будто и не про нее речь. Впрочем, делает это плохо, потому что щеки ее все же краснеют. Володя Климов морщится. Лицо у него такое, будто он решает трудную задачу. По классу прокатывается смех. — Довольно веселиться, — спокойно говорит Анна Ивановна. Смех постепенно стихает. Только в дальнем углу подружки Вика и Лиля повизгивают от удовольствия. — Игнатьева и Богатырева, будем ссориться, — предупреждает Анна Ивановна. Все успокаиваются. — Это неумная шутка, Кузнецов, — говорит Анна Ивановна. — Он умнее не умеет, — подтверждает Игорь, который, впрочем, тоже смеялся. — Кроме того, это нечестная шутка, — продолжает Анна Ивановна. — Ты должен извиниться. Извиниться? Пожалуйста. Для любимой учительницы чего только не сделаешь. Кузнецов всегда готов. — Извините, Анна Ивановна. — Не передо мной. Не перед вами? А перед кем же? Перед теми, что ли? Да пожалуйста. — Извини, пожалуйста, меня, Володя, за то, что я сказал, будто ты любишь Аню. Извини меня, пожалуйста, Аня, за то, что я сказал, будто ты любишь Володю. На лице Кузнецова столько скорби, столько безудержного горя, что класс снова начинает хихикать. «Выгонять или не выгонять? — думает Анна Ивановна. — Пожалуй, не стоит. Если выгнать, получится так, будто все это слишком серьезно. Если не выгнать, — скорее забудут. Оставят ребятишек в покое». — Вот и хорошо, — говорит Анна Ивановна. — Так чему же равно «а» плюс «бэ»? — Це, — дружно орет класс. — Вот и прекрасно. Пойдем дальше… До конца урока больше никаких происшествий не было. До конца дня — тоже. Отстояла Анна Ивановна у стола еще пять часов в других классах, хотела заглянуть на минутку к своим горлопанам, но вспомнила, что у них сегодня всего четыре урока. Их давно уже и след простыл. Такой народ: в школу шажком, а из школы бегом. * — Это какой же Кузнецов? — спросил Сергей Михайлович. — Тот, который в прошлом году скелет в окно выставил прохожим кланяться? — Да, — подтвердила Анна Ивановна. — И тот, который в позапрошлом году к кроликам ужа посадил. Бедные зверушки чуть не в обморок попадали. Правда, потом он им целый кочан капусты принес. — От кроликов — к скелету, от скелета — к любви… — усмехнулся Сергей Михайлович. — Пока — шуточки, а что дальше будет? — Сейчас как будто шуточки прекратились. Но вот вдруг письмо это… Не понимаю — к чему оно? Есть в нем что-то… — Анна Ивановна поморщилась. Что-то гаденькое. Я уверена, что Аня такого письма написать не могла. Сергей Михайлович взял письмо, повертел его в руках. Вид у директора сделался задумчивый и нездешний. Как будто мысленно он был не в учительской, а где-то далеко-далеко. По этому виду давно, чуть не двадцать лет назад, безошибочно определяла Анна Ивановна, что смотрит ее ученик Сережа не в учебник, лежащий на парте, а в книжку, прикрытую этим учебником. — Давайте рассуждать, — сказал Сергей Михайлович. — Письмо отпечатано на машинке. Для чего? Скорее всего, чтобы автора нельзя было узнать по почерку. Но конверт надписывается от руки. Такого почерка, вы говорите, нет ни у кого из ваших. Значит, автор сознательно меняет почерк. Он делает все для того, чтобы скрыть свое имя. Но на конверте полностью подписывается: Аня Мельникова. Абсолютная чушь! — Если предположить, что письмо писала Аня, — сказала Анна Ивановна. — Но все очень естественно, если его писал кто-то другой. — Итак — фальшивка! — Да, похоже, — согласилась Анна Ивановна. — Тем более, что в письме написано… как там?.. «Я его очень люблю, а он меня нет». Так вот, выражаясь словами автора письма, Володя не только «не любит», а очень даже «любит» Аню Мельникову. — Тогда это не просто шутка, а подлость. — Я тоже так полагаю, — сказала Анна Ивановна. — В таком случае автора письма нужно искать, — твердо сказал Сергей Михайлович. — Хотя бы для его собственного блага. Сейчас он подлец маленький, вырастет — станет большой. — Надо-то надо, — вздохнула Анна Ивановна. — Да вот не соображу сразу, с чего начать. — А не было ли еще каких-нибудь происшествий, связанных с этой историей? — Было, — сказала Анна Ивановна, — было еще одно происшествие. Я думала тогда, что это последнее. * Класс Анны Ивановны считал себя самым дружным классом в школе. Началось это давно, еще года два назад, когда они дружно сбежали с урока рисования. Дело было весной. Светило солнце. По водосточным трубам, пугая прохожих, скатывались сосульки. Лужи голубели под небом, в них купались воробьи, отощавшие за зиму. Было чисто, светло и весело. Они побежали в парк, где было по-весеннему пусто и никто не мог их найти. У пруда они сложили в кучу пальто и портфели, но и без пальто было жарко, потому что булыжники, которые они бросали в пруд, стараясь обрызгать друг друга, оказались довольно тяжелыми. Потом Олег Кузнецов прокатился на обломке льдины. Потом он свалился в воду. Это было просто прекрасно, ибо его спасали все вместе и каждый чувствовал себя чуточку храбрее другого. Потом, уже на другой день, Олег заболел воспалением легких, но это тоже вышло на пользу: когда стали выяснять, кто зачинщик, то им оказался тот же Олег, а с больного много не спросишь. С тех пор класс почувствовал себя очень дружным. Старались изо всех сил. Дружно ходили в кино. Дружно давали списывать Кукину, чтобы тот не тянул класс назад. Дружно приходили на воскресники. Дружно воевали с параллельными классами. Дружно обсуждали будущий поход по реке Луге. Поход взбудоражил всех. Вот уже несколько дней на переменах только и было разговоров что о реке Луге. От этих слов пахло грибами, дымом костра; они представлялись в виде водопадов, голубых озер, песчаных островов; там удилища сгибались под тяжестью рыбы, там, как в кино, под гитару пели у костра туристские песни. Там была свобода! В этот день кричали и спорили так, что даже Кукин на минутку перестал списывать и туманно изрек: — Там выносливость нужна. Вот! — А ты, Саня, не волнуйся, тебя это не касается, — мгновенно отозвался Олег. — Почему не касается? — Тебя не возьмут, у тебя двойки. — А у кого двойки, тот не человек, что ли? — угрюмо спросил Кукин. Олег улыбнулся широко и дружески. Ребята притихли. Все понимали, что Олегу наплевать на Санины двойки. Дело было в чем-то другом. — Саня, — невинным голосом спросил Олег, — от кого произошел человек? Кукин помедлил. Он понимал, что готовится подвох. Только не понимал какой. — Ну, от обезьяны… — неуверенно сказал Кукин. — Так вот, лично ты еще не произошел! — скромно сказал Олег и обвел класс взглядом победителя. Все засмеялись. Кукин подумал, подумал и сказал: — А ты — дурак. Все опять засмеялись, но Кукин все же понимал, что и теперь смеются над ним, а не над Олегом. Кукин оглянулся, но поддержки ни у кого не нашел. Все исправно скалили зубы. Кроме Игоря — тот не любил кузнецовских шуток. — Остряк-самоучка! — тихо сказал Игорь, но его все услышали. Олег посмотрел на Игоря сквозь очки. Не настоящие очки, а воображаемые. Просто сделал вид, что смотрит сквозь очки. — Саня! — удивленно сказал Олег. — Нас обижают. Саня медленно вылез из-за парты и подошел к Игорю. Сам не зная почему, он всегда слушался Олега. Такая уж у них была странная дружба. Одной рукой Саня придавил Игоря к парте, а другой влепил ему щелобан по затылку. Игорь даже не сопротивлялся: у Сани на таких троих хватило бы силы. Саня вернулся на место. Игорь даже побледнел от злости. — Клоун! — закричал он почему-то на Олега. — Саня, — хладнокровно сказал Олег, — он просит добавки. Саня начал было снова подниматься. Игорь отчеканил, глядя прямо в глаза Олегу: — А ты, Кузнецов, ответишь на совете дружины. Кроме того, все станет известно Анне Ивановне! — Интересно, кто же это ей скажет? Может быть, ты? — Может быть, я. — А может, не может быть, а просто ты? — Да, просто я. — А ты знаешь, как это называется? — Я знаю, что ты все время за спиной Кукина прячешься. — Я?! — изумился Олег. — Да я просто к тебе прикасаться не хочу. Может, я брезгливый… — Может, — согласился Игорь. — Брезгливый трус! Олег, обращаясь к классу, изумленно развел руками. Смотрите, мол, видали такого труса? Вика и Лиля хихикнули. Олег им нравился. Все, что он делал, он делал здорово. — Ладно, — деловито сказал Олег. — На следующей переменке пойдем в уборную. Будем драться. Игорь пожал плечами. — Если бы мне не в комсомол вступать, я бы тебе давно морду набил. Хорошо, подождем, пока вступишь, — согласился Олег. — Только учти — мы при свидетелях договорились, Саня, садись! А то на нас с тобой будут жаловаться. Так, значит, так, братцы… Вы знаете, как на Луге рыба клюет? Там, где камни под водой — окунь клюет, где трава — щука, а где глубоко… — Кит, — подсказал Игорь. — Кит не рыба, — сообщил Олег. — Пора знать, господин отличник. — Без тебя знаю. — А знаешь, так помалкивай, когда старшие говорят. — Это ты старший?! Старший клоун! — Саня! Но на этот раз Сане было не до Игоря. Он потел над чужой тетрадкой — ему нужно было успеть списать до начала урока. — Я ему после урока дам, — пообещал Саня и снова уткнулся в тетрадь, удивляясь, зачем нужно умножать и делить столько чисел, когда в задачнике стоит готовый ответ. — Да хватит вам, мальчишки! Чего вы все время ссоритесь, прямо надоело, — сказала Лиля и посмотрела на Вику. Вика немедленно открыла рот. Они с Лилей говорили и думали всегда вместе. — Ой, девочки, а обед мы будем на костре готовить! Верно, Лиля? — А спать будем прямо в палатках! — отозвалась Лиля, — Верно, Вика? Все одобрительно загудели. Все насмотрелись уже по телевизору разных бородатых парней с рюкзаками, которые подминали под себя тайгу, распевая в промежутках походные песни. Всем хотелось быть такими же мужественными и бородатыми. Даже Саня оторвался на секунду от чужой тетрадки. — Ружье надо взять, — посоветовал он. — Мясо будет. И еще… Но что хотелось Сане взять еще, узнать так и не удалось. В класс вошла Анна Ивановна. — Зачем тебе ружье, Кукин? — спросила Анна Ивановна. — В кого это ты стрелять собрался? Саня растерянно замолчал, соображая, не сказал ли он чего-нибудь лишнего. — В различных животных, — отозвался Олег за Саню. — Вот, да… вот это… — пыхтя, подтвердил Саня. — А также в растения… — добавил Олег серьезно. — Вот, так… — согласился Саня под дружный хохот класса. — Садитесь, — сказала Анна Ивановна. — Елизавета Васильевна заболела. По классу прокатилась волна: улыбки, радостный шепот и вообще — полное одобрение. Анна Ивановна усмехнулась. — Вот счастье-то… Вой сколько радости! Заболел учитель — хорошо. А уж если бы помер, так и совсем лучше некуда? Так, что-ли? — А чего хорошего? — отозвался Олег. — Умрет — другого пришлют. Глаза Анны Ивановны сузились. На лице — ни следа улыбки. Она сурово посмотрела на Олега. Тот отвел глаза в сторону. Переборщил — сам понимает. — Ляпнул? — спросила Анна Ивановна. — Ага, — согласился Олег. — Понял? — Понял. — Вот и прекрасно, — сказала Анна Ивановна. — Время у нас еще осталось. Решим две задачи к контрольной работе. Класс зашевелился, ребята стали прятать одни тетради, доставать другие. — А где моя тетрадь по русскому? — возмутился Игорь. — Кто взял с парты тетрадку? Опять ты взял, Кукин? Кукин, кося взглядом на Анну Ивановну, пустил по партам тетрадь. — Я просто так взял, свериться, — все так же глядя на Анну Ивановну, прошипел Кукин. — Ох, Кукин… — сказала Анна Ивановна. — А ведь напрасно списывал-то. Не будет русского. — Дак… зря… в общем… — с натугой проговорил Кукин. — И не надоело тебе чужим умом жить? Никого ведь не обманываешь, себя разве только. У Кукина на все замечания — один ответ. Вот и сейчас: не успела Анна Ивановна договорить, а он уже тянет басом: — Я больше не буду, Анна Ивановна… Анна Ивановна только рукой махнула: — Да будешь… Доска почему не вытерта? Кто дежурный? Кукин старается учителям глаза не мозолить, сидит всегда тихо. А тут, как назло, он еще и дежурный. Хочешь не хочешь, надо вставать. — А я… — Что ж, тебе времени не хватило? — Забыл… — Не успел, — поправила Анна Ивановна. — Ты же всегда в последнюю минуту списываешь. — Ну да… — покорно согласился Кукин, — А на другой стороне чисто, Анна Ивановна. — Садись. Доска в классе поворотная: исписал одну сторону, можно не стирать — пиши на другой. Повернула Анна Ивановна доску, и сразу за спиной ее засмеялись. Сначала негромко, потом дружней. Что-то на доске нарисовано очень смешное. Рисунок крупный — вблизи не разберешь. Анна Ивановна отступила назад. Нарисованы две головы — мальчик и девочка. Губы вытянули навстречу друг другу, будто собираются поцеловаться. Под девочкой написано «А», под мальчиком «В». Между ними жирный плюс. Медленно повернулась Анна Ивановна лицом к классу. Смех стих, но лица сияют. Не каждый день выдаются такие развлечения. Не успела Анна Ивановна ничего сказать, вскочила Аня. — Анна Ивановна, я хочу пересесть на другую парту! — Погоди, Аня. — Когда мы с вами разговаривали, вы знали об этом рисунке? — спросила Анна Ивановна. — Нет! — дружно прогудел класс. — Но ведь не сам же он появился? — Не сам, — согласились ребята. — Тогда вот что, — сказала Анна Ивановна. — Художник этот пускай подойдет ко мне, когда наберется смелости. Сроку даю неделю. Не придет — я его сама разыщу, это я вам твердо обещаю. А мы с вами будем считать, что эта шутка окончена. Договорились? — Договорились, — ответил класс вразнобой. — Вот и прекрасно, — сказала Анна Ивановна, а сама в упор посмотрела на Кузнецова. Тот, конечно, понял, что на этот раз его предупреждают серьезно и окончательно. Это видно хотя бы потому, что он отвел глаза и сторону и принялся внимательно изучать белый, без единого пятнышка потолок. — Кукин, к доске! Кукин с готовностью вскочил. — Стереть, Анна Ивановна? — Нет, решать, Кукин. С видом обреченного Кукин подошел к доске, и грустная его физиономия навела Анну Ивановну на мысль, что все улажено, все вошло в свое обычное русло. * — Вы думаете, рисунок на доске и письмо — дело одних рук? — спросил директор. — Возможно. — Но ведь этого художника, наверное, не так трудно отыскать? — Раньше — да, сейчас — нет, — сказала Анна Ивановна. — Я не могу спрашивать открыто. Это лишний раз привлечет внимание к Володе и Ане. Представляете, Сережа, какое веселье поднимется в классе, если они узнают о письме? Этого ни в коем случае нельзя допустить. Кроме того, я все же не понимаю: для чего написано письмо? — И все же попробуйте, Анна Ивановна… — попросил директор. — Рад бы вам помочь, но, знаете, допросы в кабинете — не по моей чести. Да и не скажут они мне того, что вам. — Да уж это так, — усмехнулась Анна Ивановна. — Теперь, Сережа, вы для них гроза номер один. — Это мне наказание, — сказал Сергей Михайлович. — Я ведь тоже директора как чумы боялся. Прозвенел звонок с урока — Сергей Михайлович направился было к двери, но путь ему преградила вошедшая, нет — вбежавшая! — Светлана Семеновна. Директор попытался было обойти Светлану Семеновну и скрыться — он знал, о чем сейчас будет разговор. Но сделать ему это не удалось. — Здравствуйте, Сергей Михайлович! — сказала Светлана Семеновна тоном, каким люди говорят: «Ах, вот ты где мне попался!» — Добрый день, Светлана Семеновна! — Сергей Михайлович, когда вы мне дадите воспитательский класс? — Скоро, — не слишком уверенно пообещал директор. — Мне бы хотелось подобрать для вас класс полегче. Знаете… на первых порах. — А мне бы, наоборот, хотелось потруднее! — храбро выпалила Светлана Семеновна, но тут взгляд ее остановился на Анне Ивановне и она сказала: — хотя… Если бы такой, как у Анны Ивановны… Какие там чудесные ребята! И такие дружные! Анна Ивановна, отдайте мне свой класс! — Берите, — сказала Анна Ивановна. — Ой, правда, можно? Можно, Сергей Михайлович? Директор нахмурился. Анна Ивановна вздохнула. — Шучу. Сегодня уж день такой шутливый. — Ну вот… — разочарованно сказала Светлана Семеновна. Директор снова попытался было незаметно улизнуть, но и на этот раз у него ничего не вышло. — Нет, Сергей Михайлович, вы мне все-таки ответьте… — настойчиво проговорила Светлана Семеновна и поспешила вслед за директором. Анна Ивановна некоторое время сидела не двигаясь. Она пыталась сосредоточиться и еще раз обдумать случившееся. Но мысли были какие-то путаные, оставалось одно испытанное средство — заняться каким-нибудь делом. Но и дела никакого сейчас Анна Ивановна не могла себе придумать. Все мысли вертелись вокруг одного и того же. Взгляд Анны Ивановны скользнул по лежащему на столе конверту, по стопке непроверенных тетрадей. Необычный почерк с наклоном влево! Откуда мог взяться такой почерк? В школе учат писать с наклоном вправо. Наклон влево — для маскировки. У кого из ее горлопанов могло хватить на это ума? Да у любого, пожалуй: уже не маленькие. Важно другое — у кого хватило, как они говорят, совести?.. Анна Ивановна сложила тетради в одну стопку и начала перебирать эту стопку, время от времени поглядывая на конверт. У нее было ощущение, что она занимается чем-то запретным и донельзя ей противным. Почерки, почерки… Округлые и удлиненные, твердые и нерешительные… За этими почерками тут же вставали перед Анной Ивановной ребячьи лица, разные, как и почерки. Вот неровные буквы с неправильным соединением… Это оттого, что держит ручку щепотью — проглядели в первом классе, потом уже не выправишь. А вот буквы, выписанные линиями, то четкими, то прерывистыми, словно младенец накарябал… Эта сменила обычную ручку на шариковую и пока еще не привыкла. Так что же, это ее неуверенная рука отстукала на машинке такую холодную пакость? Слишком много знала Анна Ивановна о каждом на своих горлопанов и потому не могла заниматься этим исследованием беспристрастно, глядя как бы со стороны. Сознание того, что она должна подозревать каждого, было нестерпимо. Анна Ивановна перекладывала тетради слева направо и понимала, что ищет того, чего нет. В то же время какая-то другая Анна Ивановна хотела, чтобы выплыл вдруг этот косой почерк, и тогда все бы кончилось быстро и навсегда. Наконец, все тетради перекочевали направо. Косого почерки не было. Не было даже похожего. И тут впервые Анна Ивановна подумала: «А почему непременно кто-то из моего класса? Ну, хорошо — можно изменять померк. Ну, ладно — можно наклонить его влево. Но ведь общий рисунок почерка не должен полностью измениться. Вот хотя бы закорючка у буквы «д» в слове «редакция»… Вот она же в «дом № 5» — адрес редакции… И еще она в «средняя школа»… Ведь это «своя» закорючка, она написана машинально, по привычке! С такими закорючками учителя годами не могут справиться! Стопка тетрадей быстро перекочевала справа налево. Закорючка не обнаружилась. На минуту Анне Ивановне стало как будто легче, но тут же другая Анна Ивановна возразила: «Ну что из этого? Тебе легче от того, что писал не твой ученик, а кто-то из соседнего класса? Почему ты думаешь, что на этом все кончится? А если будет и второе письмо, и третье? Где ты будешь искать автора? По всей школе? И легче ли будет от этого Володе и Ане? Уж лучше бы — в твоем классе…» — Да, — проговорила вслух Анна Ивановна, — уж лучше бы в моем… * Анна Ивановна знала, конечно, не все. Не знала она, например, того, что в тот день, когда на доске появился рисунок, Аня пошла домой одна. Раньше она всегда ходила с Володей — они живут в одном доме. Но сегодня ей ни с кем не хотелось разговаривать и никого не хотелось видеть. А больше всего ей не хотелось видеть Володю. Аня медленно брела по улице. Навстречу ей шли люди — по двое, по одному, веселые, озабоченные, хмурые или просто никакие. Попался даже один чудак, без шапки. На волосах его поблескивали снежинки. Но никому, даже чудаку, не било дела до Анн. Впрочем, Аня тоже не обращала внимания на прохожих. Она думала о любви. Это слово вызывало тревогу, от него становилось неловко, будто делаешь что-то запретное. Самым обидным из того, что случилось за сегодняшний день, были не довольная рожа Кузнецова и даже не буйная радость класса: самым обидным было вот это самое слово. Значит, она влюблена в Климова? Значит, любовь — такая? Значит, любовь — это когда двое должны все скрывать, таиться, не показывать другим, что им интересно вместе, а другие будут выслеживать, подслушивать, подглядывать и смеяться неизвестно над чем? Выходит, любовь — это когда двое как мишень в тире: каждый может по ним стрелять сколько вздумается. Только в тире часто промахиваются, а здесь — всегда о яблочко. Зачем она нужна тогда, эта любовь? В конце второго квартала на пути к дому Аня приняла два твердых решения. Первое, не самое главное — она никогда не выйдет замуж. Второе, самое главное — завтра же она пересядет от Климова на другую парту и больше никогда не будет с ним разговаривать. Итак, на втором перекрестке с любовью было покончено. На том же перекрестке ее догнали девочки. — Куда ты несешься… — отдуваясь, проговорила Вика. — …как угорелая? — отдуваясь, добавила Лиля. — Еле догнали, — сказали девочки вместе. Девочки стояли перед Аней — обе в расстегнутых пальто, обе раскрасневшиеся, очень похожие друг на друга, почти как сестры. — У нас к тебе важное дело! — Смотрим, а тебя уже нет! Аня холодно смотрит на девочек. — Никуда я не несусь. Девочки не глупые, они понимают. — Ты на них не обижайся, — говорит Вика. — Конечно, — соглашается Лиля. — Чего на них обижаться? Все мальчишки — дураки. Аня передергивает плечами. — Ни на кого я не обижаюсь. — Ну и правильно, — торопливо говорит Вика. — А у нас к тебе такое важное дело, такое важное… Мы сегодня договорились… Соберемся вечером, потанцуем. Пойдешь с нами? — Не хочется. — Ну, Анечка, — тянет Лиля. — Ведь начало четверти… Ну, один раз в жизни можно ведь. — Вы и без меня можете, — говорит Аня, но уже без прежней твердости. — Не можем! — выпаливает Вика. — Нам пойти некуда. — Так куда вы меня зовете? — К тебе! Давай у тебя соберемся! Вот оно что! Все ясно. То-то и мчались они за ней сломя голову. Все уже без нее решили. А если она откажется? Аня как бы разделилась на две половники: одна требует мести, второй приятно, что в ней нуждаются. Побеждает вторая. — А мама? — спрашивает Аня, чтобы не сдаваться сразу. — Твою маму всегда можно уговорить. Это не то что мою, — говорит Вика. — И мою… — вздыхает Лиля. В том-то и дело, что мам всегда приходится уговаривать. Не для того, чтобы разрешили потанцевать. Это — всегда пожалуйста. Даже сами предлагают: «Почему бы не собраться у нас? Приводи своих мальчиков и девочек». Главная трудность заключается в том, чтобы родителей на это время выжить из дому. Не хотят они уходить — и все. Очень им хочется посмотреть, как молодежь веселится. А с родителями — какое веселье? — Мы не всех позовем, — торопится Вика. — Будет Олежка, Игорь, мы, ну, может, еще кто-нибудь. У тебя ведь сейчас одна мама, тебе легче уговорить. — А у нас еще папы, — грустно вздыхает Лиля. — Их вообще из дома не выгонишь, особенно если хоккей по телевизору. — Ладно, — соглашается Аня. — Попробую. Вы мне позвоните часиков в пять. — Анечка, ты — золото, — взвизгивает Вика и вешается Ане на шею. Лиля повисает на Ане с другой стороны. Аня отбивается, но ей приятно. — Ой, — вспоминает вдруг Лиля, — у меня дома еще столько дел… И платье нужно погладить! — И у меня тоже! И вот девочки уже мчатся по улице, возбужденные и радостные оттого, что будет у них сегодня такой замечательный вечер. Аня смотрит им вслед и вдруг замечает Володю. Он стоит у газетной витрины и поглядывает в ее сторону. Аня отворачивается и шагает по улице с высоко вздернутым подбородком. За спиной она слышит торопливые шаги. Володя догоняет ее и некоторое время молча идет рядом. Аня совершенно этого не замечает. Как будто никого рядом и нет. — Ты куда несешься? — спрашивает Володя. — Я абсолютно никуда не несусь, — холодно отвечает Аня. — А чего ты меня не подождала? — А зачем тебя нужно ждать? Володя не знает, зачем его нужно ждать. Наверное, не нужно. Но ведь раньше ждала. В чем же он провинился сегодня? Володе до смерти хочется, чтобы эта девочка с каменным и каким-то взрослым сейчас лицом стала такой, как раньше. Он не понимает, что с ней сейчас случилось. Не догадывается он и о ее твердом решении — никогда с ним не разговаривать. — Если ты на меня обиделась, то скажи за что. — Я абсолютно на тебя не обиделась. Володя сбоку поглядывает на Анино лицо — оно как маска. — Пойдем в кино на четыре часа, — предлагает Володя. Маска дрогнула, теперь она держится уже на ниточках, но все же держится. — Ко мне сегодня придут ребята, я не могу. При этих словах Володя спотыкается и чуть не падает. Не от слов он, конечно, споткнулся, а потому что смотрит он на Аню, а не под ноги. Но получилось будто от слов. Аня чествует себя повелительницей. Маска слетает. Второе твердое решение забыто. Она поворачивается к Володе. Вид у него смущенный и какой-то покорный. Прикажи ему сейчас Аня полезть по водосточной трубе — полезет. — Придешь? На этот раз мрачнеет Володя. — А зачем они придут? — Потанцуем. — Ты же знаешь — я не умею. — Вот и научишься. Что же ты, всю жизнь будешь не уметь? — А зачем мне уметь? — Как зачем? — ужасается Аня. — Все же танцуют. — Нет, не пойду. — Ну, конечно, твои задачки для тебя интересней. Это верно, Володя увлекается математикой. Он решает задачи, которые и Анне Ивановне не всегда под силу. Но Аня и математика — это совсем разное. Володе нужно и то и другое. — Просто я танцевать не люблю. Ты ведь тоже не все любишь… — А если я тебя попрошу? Аня нажимает на слово «я». Теперь уже и тупица понял бы, что выбирать нужно не между танцами и математикой. Их старая дружба — вот что проверяется и эту минуту. Она может лопнуть. Такой уж сегодня день. Но Володя никак не хочет понять, что дружба проверяется и таким способом. Ом бы и пошел… Но он ясно представляет себя стоящим у стенки, когда остальные танцуют. Глупая это поза — у стенки. Да еще нужно улыбаться и делать вид, что тебе весело. — Аня, я не хочу, — говорит Володя. — Ты пойми… — Я все понимаю, — резко отвечает Аня. Аня поворачивается и уходит, не оглядываясь. Володя стоит. Аня идет и ждет, что Володя бросится ее догонять. Володя стоит и ждет, что Аня обернется, и тогда он побежит следом за ней. Она идет. Он стоит. Оба ждут. Конец дружбе! Придя домой, Аня садится за уроки. Но сегодня ничего не лезет ей в голову. В учебнике, сквозь портрет знаменитого ученого, сквозь его широкую бороду, проступает почему-то ухмыляющаяся физиономия Кузнецова. Кузнецов открывает рот, из которого вылетают обычные его шуточки. И Аня разговаривает с ним. Мысленно. Она отвечает остроумно и резко. Кузнецов растерянно умолкает. Вот так! Следующий — Климов. Сейчас Аня ненавидит его. Она почему-то видит себя посреди катка. Вдоль снежных валов по краям носятся мальчишки. В середине пусто. Там стоит Аня — очень красивая. Возле нее — Володя. Он просит прощения, на глазах у него слезы. Буквы учебника начинают расплываться. Настоящие-то слезы оказываются на глазах у Ани. Это от обиды. От любви к себе. От ненависти к Володе. Аня захлопывает учебник и бежит я ванную комнату. Там она долго умывает лицо, чтобы мама ничего не заметила. Если она начнет расспрашивать — не отвяжешься. А ведь и маме не всегда все можно рассказать. К тому времени, когда в замке заворочался мамин ключ, Аня успела вымыть посуду, пройти пол пылесосом и прибрать в кухне. Она не всегда занималась уборкой, этого уж никак нельзя сказать. Но сегодня такой день. Нужно просить маму, чтобы на пару часиков она ушла из дома. После уборки просить легче. — Ну, как дела? — спросила мама. — Ничего особенного. — Спрашивали? — Сегодня никого не спрашивали. Давай, мамочка, я тебе помогу. Аня взяла у мамы пальто, повесила в стенной шкаф. Отнесла на кухню сумку с продуктами. Мама ведь устала, надо ей помочь. Тем более что ей сейчас опять уходить. — Угадай, с чем мы сегодня пьем чай? — спросила мама. Ане даже гадать не надо. Конечно, с вафельным тортом. Это ее любимый торт. Ане становится неловко. Уж лучше бы мама не покупала этого торта. Мама прошла на кухню. — Ого! — сказала она. — Ну ты сегодня и поработала. Мама улыбается и смотрит на Аню так, словно они одни на всем свете. А ведь они и вправду одни: папа вечно в своей Якутии. — Мамочка, — сказала Аня, — ко мне сегодня вечером ребята хотели прийти, из нашего класса. Ты не будешь возражать? — Ну что ты! — ответила мама. — Конечно, пусть приходят. И мне будет приятно с ними познакомиться. Я ведь только Володю знаю. Угостишь их тортом… Я чай приготовлю. Аня вздохнула. Конечно, маму можно было бы оставить. Но что скажешь ребятам? Порядок есть порядок. — Ты что такая кислая? — встревожилась мама. — У тебя неприятности? — Да нет, все нормально… Только знаешь, мы уговорились, чтобы никого не было. — Кого никого? — недоумевает мама. — Ну, без родителей. — Без меня, что ли? — Ну… и без тебя. Мама засмеялась. — Не бойтесь, я вам мешать не буду. Я все приготовлю и уйду в другую комнату. — Не в этом дело… — А в чем же? — Мамочка, а ты не можешь сегодня куда-нибудь пойти? С лица мамы медленно сползает улыбка. — Неужели я вам даже в соседней комнате буду мешать? Голос мамы звучит глухо. Если честно говорить. Ане немного обидно за маму. Но порядок есть порядок. — Ты не будешь мешать… Не в этом дело… — Так в чем же, Аня? — Ну, как тебе сказать… Ну, если ты будешь здесь… Мы… мы… все равно будем чувствовать, что мы не одни. — А почему ним нужно быть одним? — Ну, тогда… тогда… так все делают. Аня замолчала. Очень трудно все это объяснять маме. Неужели она сама не понимает? Если они одни, то чувствуют себя хозяевами. Они все делают сами. Никто не будет им помогать. Никто не будет советовать. Они хотят сами, сами! Мама салится на краешек табуретки. — Анечка, — серьезно говорит мама, — что с вами всеми теперь происходит? Почему вы так стремитесь отделиться от взрослых? Я тоже была девочкой. Но я помню: у нас собирались и дети и взрослые… И всем было весело… Никто никому не мешал… Да и как я тебе, могу помешать? Ты вспомни, разве я когда-нибудь вмешивалась в твои личные дела? Неужели у тебя мало свободы? — Мамочка, ну я же не про тебя говорю. Я — вообще… — Не понимаю я этого, — говорит мама, — ни вообще, ни в частности. Наверное, что-то изменилось. Скоро ты меня совсем из дома выгонишь. Сказала мама про то, как дочь ее из дома выгонит, и — словно бомба взорвалась. Невидимая такая, тихая бомба. Было лицо у дочери виноватое, стало упрямое. Глаза стали колючими, непримиримыми. Смотрит так, будто далеко-далеко они сейчас друг от друга. Молчит. Но в молчании этом покорности нет. «Кажется, я не то сказала», — подумала мама и постаралась вспомнить себя в возрасте дочери. Какая она была? Не такая ли? Жили они в одной комнате пятеро, но все равно был у нее уголок. Там она прятала свои секреты. При первой возможности мчалась во двор, в парк, хоть в дровяной сарай. Там была у них своя компания. И тайны свои они свято хранили от взрослых. И когда в игры их вмешивались — не любили. Только квартир отдельных тогда мало было. Раньше по углам прятались, а теперь по квартирам. Вот и вся разница. — Ну, ладно, — вздохнула мама. — Это я пошутила. — Нет, ты не пошутила, — упрямо мотнула головой Аня. — Я тебя из дома выгонять не собиралась. Если ты так думаешь… — Господи, да никак я не думаю! — воскликнула мама. — Если ты позвала гостей, так пошевеливайся. Давай вместе что-нибудь приготовим. — А нам ничего не нужно, — сказала Аня, и колючки в ее глазах начали таять. — Торт пропадет. Что же, я его зря покупала? — Ладно, съедим, — согласилась Аня. — Тогда и чай сами поставите. — Конечно, что мы, сами не справимся?! — Тогда я пойду. — Куда? — В кино. Часов до восьми. Вам хватит? — Что ты, мамочка, ты только на часочек. — Ну, чудесно, — сказала мама фальшивым голосом. — Пока. — Пока. Мама надела пальто и вышла на лестницу. Аня постояла минутку, соображая, не очень ли все вышло обидно для мамы. Вроде, не очень. Вот только торт… Аня выскочила на лестницу и, перегнувшись через перила, крикнула в колодец: — Мамочка, мы тебе торта оставим… Но мамы на лестнице уже не было. Ане отозвался какой-то молодой человек, поднимавшийся наверх. Он спросил, какой торт. Аня показала ему язык и вбежала в квартиру как раз навстречу телефонному звонку. Звонили девочки. — Порядок? — Порядок! — Анька, ты гений! Сейчас мы всех обзвоним. Климова звать? — С какой еще стати? В трубке хихикнули. Аня положила трубку на рычаг и подошла к окну. Их дом — в виде буквы «г». На верхней перекладине «г» — окна квартиры Климовых. Во всех окнах горит свет. Климов, наверное, сидит сейчас за столом, решает свои задачки. Так ему и надо. Больно ученый. А вообще-то, мог бы и позвонить. Аня с надеждой смотрит на телефон, но тот молчит. Почему-то Ане вдруг становится грустно. Конечно, Климова она ненавидит по-прежнему, но если бы он позвонил, она, может быть, его бы и простила. Анины размышления прерывает звонок в дверь. Он гремит долго и оглушительно, сразу понятно, что пришел не кто-нибудь, пришли свободные люди. Первым, разумеется, вваливается Кузнецов. Как ни в чем не бывало он протягивает Ане свою красную холодную руку. — Приветик! Родительницу куда отправила? Ане неприятно, что Кузнецов называет ее маму «родительницей». Она говорит холодным тоном: — Мама ушла в кино. Но Кузнецова никаким тоном не смутишь. — Молоток! — одобрительно говорит он и швыряет пальто на вешалку так, что оно повисает сразу на трех крючках. Пока раздеваются девочки, Игорь и Саня, Олег внимательно изучает себя в зеркале. — Что-то мне сегодня мой внешний вид не нравится, — заявляет он. — Игорек, а ты как относишься к моему внешнему виду? — Довольно противный. — Да? — иронически удивляется Кузнецов. — А многим нравится. Верно, Саня? Но Саня — верный Олегов солдат не умеет поддерживать остроумных бесед. — Да иди ты… — отмахивается он и, нырнув в комнату, садится на корточках перед радиолой. Большие Санины руки словно клешни, вцепляются в ручки настройки. Саня танцевать немного умеет, но делает это неуклюже. Танцующий Саня похож на подъемный кран, которому вдруг захотелось немного согреться. Кроме того, он всегда наступает на ноги. Девочки танцевать с ним не любят. Санино дело — радиола. Саня честно запускает звук на полную мощность. Тотчас же раздается стук в стенку, из соседней квартиры. — Саша, ты что? — пугается Аня. — У них же ребенок маленький! — Ребенок? Ну и что? Пускай привыкает с детства, — заявляет Олег, но тут же подходит к радиоле и командует: — Саня, убери грабли. Саня послушно убирает руки. Олег уменьшает громкость. — Вот так, учись, пока я жив. Пластинка докручивается до конца. Но пока никто не танцует. Девочки ищут чего-нибудь повеселее. Разумеется, не какие-нибудь там фокстроты и танго — это тайны для родителей. Даже чарльстон позаброшен где-то в середине четвертого класса. Твист и шейк вот что танцуют сегодня в классе. — Девочки, — говорит Олег, — сколько можно? А девочкам только этого и надо. Они уже нашли. Девочки выходят на середину комнаты, на мгновение застывают друг против друга и — поехали. Начинают они небрежно, словно нехотя, спины прямые, согнутые в локтях руки чуть покачиваются, подошвы медленно ползут по паркету, не отрываясь от пола. Но постепенно ритм убыстряется, руки снуют взад и вперед, словно игла в швейной машине. А ноги! Они вообще танцуют отдельно от тела. Ноги ведут себя так, будто у них или совсем нет суставов, или их по десять штук в каждой. Девочек бросает вперед, назад, в стороны, они сходятся и расходятся, и уже трудно разобрать, где Вика, а где Лиля. Девочки танцуют самозабвенно. Это не твист, и даже не шейк, это уже что-то из будущего. Внезапно звенит звонок. Все переглядываются. Неужели пришла? Только этого еще не хватало! Аня выходит в переднюю, открывает дверь. На площадке стоит немного сконфуженный, виноватый, ненавистный Володя Климов. Неожиданно Ани краснеет. — Ну, чего стоишь, раздевайся, — шепчет она и вихрем уносится в комнату. Там уже не танцуют. Боятся. Ждут Аниной мамы. — Ну, долго вы будете стоять? — кричит Аня. Сейчас Аня чувствует себя легко и свободно. Ей вдруг стало весело. Она никого и ничего не боится. Она хватает за руку Кузнецова и вытаскивает его на середину комнаты. Но что происходит с Олегом? Он не идет, упирается, вроде бы в шутку, вроде бы ему самому не хочется. Он открывает рот, чтобы отбрить эту сумасшедшую Мельникову, но изо рта не вылетает ни звука. Кузнецов явно смущен. Это бывает раз в тысячу лет. А Аня словно ничего не замечает, — а она все замечает! — заливается смехом, и от этого Олег становится неуклюжим, как Саня. Аня танцует, поглядывай на дверь, откуда появится сейчас Климов. У нее прекрасное настроение. Снова все хорошо, все нормально. Аня танцует. Ей весело. Она не знает еще, что случится через несколько дней. * Анна Ивановна сидела за кухонным столом. Рядом стояла на длинной ножке лампа-торшер. Работать при свете этой лампы было не слишком удобно: чуть изменишь позу — и то голова, то плечо попадают в полосу света, отбрасывают на стол нелепые тени. Но с этим приходилось мириться, потому что в одной комнате за двумя столами по вечерам занимались сын и его жена, а в другой пока вообще ничего не было, кроме их двух кроватей. Анне Ивановне даже нравилось сидеть вечерами в кухне: никто не мешал ей, а главное — она никому не мешала. Шел второй час ночи. Сын и его жена только что улеглись, поставив будильник на половину восьмого. В квартире теперь было так тихо, что тиканье будильника доносилось из комнаты сына даже сквозь прикрытые двери. На столе перед Анной Ивановной снова лежало зловредное письмо. Чем больше думала Анна Ивановна о письме, тем ясней становилось ей, что не улавливает она во всей этой истории чего-то главного. Письмо написано не в ее классе — это ясно хотя бы потому, что нет закорючки в букве «д». Пусть так. Выходит, написано оно в другом классе. Но почему же в другом? Аня и Володя учились не и другом, и в ее классе. Первая шуточка, созревшая в остроумной голове Кузнецова, тоже была пущена в ее классе. Рисунок на доске — там же. И вдруг после всего этого кто-то чужой, посторонний, из соседнего класса, садится и пишет такое письмо. Он ничего толком не знал, не видел, не смеялся, не приходил в восторг от кузнецовского остроумия… Но именно он решил продолжить эту историю, зная, что не получит от этого ни выгоды, ни удовольствия. Зачем? В чем тут причина? Для всего, что происходило в классе, можно было найти причину. Два года назад они все вместе удрали с урока. Что, они хотели досадить учителю? Или вдруг все сразу возненавидели рисование? Ни то, ни другое. Просто им захотелось сделать что-то необычное. Поступить не так, как поступают другие. Доказать кому-то, а прежде всего самим себе, — что они никого не боятся и могут поступать, как им хочется. И они доказали. И с тех пор стали считать себя необыкновенно дружными. За этот побег они были готовы принять любое наказание, потому что казалось им, будто они наказания этого не боятся. И было это для них в тот момент очень важно. Вот и причина. Или, например, бесконечные стычки Олега и Игоря. Может показаться, что когда-то они смертельно поссорились и с тех пор терпеть не могут друг друга. Но это не так. Они просто борются. Эти двое борются за первое место в классе. Вот и причина стычек. И во всем, что происходило сейчас вокруг Володи и Ани, можно было найти причину. Кузнецов пустил первую свою шуточку… Хотел посмеяться именно над ними? Досалить именно им? Нет. Хотел показать прежде всего себя, а Володя и Аня просто под руку подвернулись. Я — Олег Кузнецов! Вот причина. Рисунок на доске. И тут нетрудно найти причину. Это делать нельзя, а я делаю. Я не боюсь! Не боюсь ни бога, ни черта, ни самой Анны Ивановны! Анна Ивановна не сомневалась в том, что в классе известно, кто рисовал. Скорее всего он сам и сказал. Иначе — какой толк от твоей смелости, если человечество о ней не знает? Анна Ивановна мысленно перебрала всех учеников своего класса. Знакомые лица вставали перед ней, и ни о ком из них не хотелось ей подумать: «Это — он» или «Это — она…» Это были ее ребятишки, ее горлопаны, совершавшие десятки поступков — дозволенных и недозволенных. Но в любом поступке своем они искали себя. Они утверждали то, что они живут. В этом утверждении была для них награда. «Награда… — подумала Анна Ивановна. — Они так неистово ищут награды…» Награда в похвале… Награда в уважении… Награда в том, что на тебя смотрит… Награда в том, что тебя слушают… Награду можно отыскать даже в наказании — тебя заметили! В чем же награда того, кто писал это письмо? В тихом хихиканье в одиночестве над «шуткой», о которой один только ты и знаешь? Чушь! Перед Анной Ивановной вдруг с ясностью встало то, что все время от нее ускользало. Вот то, самое главное: «ПОЧЕМУ?» Она думала — КТО? А начинать нужно было с вопросов — ПОЧЕМУ? ЗАЧЕМ? ПРИЧИНА? Если найти причину, то узнать КТО будет уже проще простого. Причина была для Олеговых шуточек. Причина была для рисунка. Причина была для машинки. Причина была для косого почерка. Причины не было для того, чтобы повернуть дело так — не было ее для письма в газету. Машинально взяла Анна Ивановна в руки письмо. Машинально стала его перечитывать. Вычитать там что-то новое она не надеялась, но вдруг обнаружила, что после всех размышлений смотрит на письмо как бы со стороны. На одной из первых же фраз Анна Ивановна остановилась. Она перечитала ее еще и еще и вдруг поняла, что все ее рассуждения, все сравнивания почерков не стоят одной этой фразы. Эта фраза кричала, она просто вопила о том, что письмо написано в ее классе: «Дорогая редакция! Мне скоро тринадцать лет. Я учусь в шестом классе. В нашем классе есть…» «В нашем классе…» «В нашем…»! Тут ведь прямо написано «в нашем» и нужно прямо и просто, не забивая себе голову, читать так, как есть. Это написано машинально, привычно, как закорючка у буквы «д»! Автор написал это естественно, не задумываясь, как не задумался бы он написать «в одном классе», «в шестом «в» классе», «в соседнем классе», если был бы сам из другого класса. «Это кто-то из моих, — подумала Анна Ивановна. — Но как же тогда быть с закорючкой?» Дверь в кухню отворилась. Анна Ивановна вздрогнула. На пороге стоял сын — в трусах, в майке, сонный. — Ты почему не ложишься? — Я сейчас… — виновато сказала Анна Ивановна. — Это просто безобразие, — позевывая, сказал сын. — Но ведь я же вам не мешаю. — А о себе ты думаешь хоть немного? — Стараюсь не думать, — сказала Анна Ивановна. — Это такое дело: начнешь думать — не остановишься. — Не остри, — сказал сын. — Немедленно ложись. Тебе обязательно восемь дней в неделю работать? — Одну минутку… — попросила Анна Ивановна. Сын ушел. Анна Ивановна достала из портфеля стопку тетрадей и стала перебирать ее в третий раз. Она искала не закорючку. Она искала того, кто отсутствовал в день контрольной и чьей тетради могло не быть в этой стопке. Не было тетради Кукина. Уже в комнате, раскладывая диван-кровать, вытаскивая из него простыни и подушки, Анна Ивановна почувствовала, как тяжелеет у нее затылок. Сейчас самое время выпить лекарство. Но лекарства она пить не стала, чтобы не зажигать свет и не будить молодых, которым вставать в половине восьмого. Осторожно, стараясь не делать резких движений, Анна Ивановна легла на спину. Она закрыла глаза, но по-прежнему маячили перед ней ровные строчки письма. Кого же она проглядела? Нет тетради Кукина… Кукин? Не может этого быть, или я просто выжила из ума… Но у Кукина есть машинка… И они друзья с Кузнецовым… И все равно — нет причины!.. И как не хочется вести разговоры в классе! А теперь это придется делать. * Саня Кукин шагал по улице. Вид у него был независимый и даже счастливый. Так было всегда, когда Санины длинные ноги уносили его подальше от школы. Кончился еще один день, и теперь до самого следующего утра никто не будет приставать к нему с вопросами, почему он не делает того-то и того-то, почему он списывает, почему он такой, какой он есть. В школе Саня чувствовал себя как разведчик в тылу врага: опасность подстерегала его на каждом шагу. — Ну-ка, покажи свою тетрадь, Кукин… — Кукин, иди к доске. — Кукин, прекрати… — Кукин, когда ты перестанешь… — Кукин, когда ты начнешь… — Кукин… Но как только школьная дверь захлопывалась за спиной Сани и он выходил на улицу, то снова становился человеком. Если мечтателем можно назвать каждого, кто мечтает хоть о чем-нибудь, то Саня таким и был. Мечты не заносили его далеко, Сане хватало и маленьких радостей. «Хоть бы не спрашивали сегодня…» — думал Саня перед уроком истории. «Хоть бы не вызывали…» — мечтал он перед уроком математики. «Хоть бы не проверяли…» — заклинал он мысленно перед уроком литературы. И если сегодня не вызывали, не проверяли и не спрашивали, то день этот в Санином календаре нужно было бы отметить красным, как большой праздник. Итак, обрадовать Саню было настолько просто, что приходилось только удивляться, почему учителя так редко этим пользовались. Дома тоже ничего приятного Саню не ожидало. Его дневник был не из тех дневников, которые родители с гордостью показывают знакомым. Наоборот, родители почему-то старательно прятали Санин дневник. Когда заходил разговор об успехах сына, мать, краснея, отмалчивалась или начинала усиленно пичкать гостей чаем. А после ухода гостей наступала расплата. Родители наваливались на Саню; они умоляли, требовали, просили, приказывали и даже угрожали. Почему-то самой страшной угрозой считалось отдать Саню в футболисты. Возможно, мать полагала, что ниже футболиста опускаться уже некуда. Впрочем, это не мешало отцу отсиживать у телевизора свои два тайма по сорок пять с перерывом в пятнадцать. Саня понимал, что говорится все для его же пользы, но от этого было не легче. Особенно не нравились ему разговоры о футболистах. Дело в том, что Саня мечтал совсем о другом. Он мечтал стать шофером. Вот эта мечта и была главной. О будущей шоферской жизни некогда было думать о школе, где приходилось жить в постоянном страхе. Не до нее было и дома, среди вечных угроз и попреков. О ней можно было мечтать вот сейчас, на широкой улице, где навстречу Сане катились автомобили, о которых он знал больше, чем все отличники вместе взятые. Саня шагал широко, размахивая покрасневшими от холода кулаками. Сейчас он никого не боялся, не втягивал голову в плечи, не ждал никаких вопросов. Сейчас он был человеком. А за спиной Сани торопливо шла Анна Ивановна. Прибавь чуть-чуть Саня шагу, и Анне Ивановне ни за что бы его не догнать. Но на свою беду Саня приостановился, любуясь длинным «шевроле», катившим мимо него с заграничным шелестом, и тут же был догнан. — Саша, погоди… Анна Ивановна остановилась, переводя дух. Саня обернулся, увидел Анну Ивановну и ощутил в груди знакомый холодок, будто он опускался вниз на качелях. Он не знал, что сделают с ним в следующую минуту, и приготовился к самому худшему. В таких случаях Саня думал быстро. «Она идет к нам домой!» — эта мысль промелькнула мгновенно, как падающая звезда. — Мне нужно с тобой поговорить. «Если она будет говорить сейчас, то домой не пойдет!» — Анна Ивановна, я больше не буду. Я обещаю, — сказал Саня на всякий случай. — Что ты не будешь? — Списывать. — Да я вовсе не об этом сейчас. Идем, поговорим по дороге. Саня послушно двинулся вперед. Голова его понимала, что бежать от Анны Ивановны бессмысленно, но ноги не подчинялись голове. Они машинально переходили на бег. — Ты не можешь идти потише? — Могу, — сказал Саня и послушно встал. — Да ты иди, только потише. Мне за тобой не угнаться. «И не надо, — подумал Саня. — Вот и хорошо. Не надо за мной гнаться». Между тем Санины ноги снова сами по себе прибавили шагу. — Да не беги ты, — сердито сказала Анна Ивановна. — Все равно никуда не убежишь. «Почему? — подумал Саня. — Убежать можно. Только потом сам же и прибежишь». — Ругать я тебя не собираюсь, не пугайся, — сказала Анна Ивановна. «Интересно, — подумал Саня. — А чего ж тогда? Хвалить, что ли?» — А дело вот в чем… — сказала Анна Ивановна и задумалась над тем, как бы поосторожней задать вопрос о машинке. Впрочем, Кукина Анна Ивановна и не подозревала. Тут было совсем другое. Олег Кузнецов часто бывал у Кукина — вот в чем дело. Пока Анна Ивановна раздумывала, как бы половчей спросить Саню, а Саня нетерпеливо перебирал ногами, стараясь убежать от себя самого, на улице случилось маленькое происшествие. Большая грузовая машина быстро подошла к перекрестку, внезапно тормознула со скрипом, но затем прибавила скорость и умчалась. Вслед ей потянулся длинный милицейский свисток. Анна Ивановна невольно обернулась на свист и увидела милиционера, который уже оседлал свой мотоцикл. Через несколько секунд мотоцикл, петляя между машинами, скрылся из виду. Саня смотрел вслед этой погоне. Он смотрел так, как смотрят собаки на бегущую кошку. Мысленно он был там — в кабине грузовика и в седле мотоцикла одновременно. — Догонит! — радостно сказал Саня. — А это необходимо? — спросила Анна Ивановна. — Еще как! — воскликнул Саня. — Он же по красному проехал! Теперь дырку получит! В городе от ГАИ не удрать — светофоров много. А на шоссе вообще-то можно удрать. Это же ЗИЛ… У него сто сорок лошадей! «Лошадей» — это лошадиных сил», — догадалась Анна Ивановна, отметив про себя, что Саня произнес сейчас перед ней свою самую длинную речь за все их знакомство. — А у этой сколько? — спросила Анна Ивановна, указав на проходившее мимо такси. Саня пренебрежительно махнул рукой. — Семьдесят — семьдесят пять от силы. — А у этой? — У этой сотня с лишним. Шесть горшков! — уважительно отозвался Саня. — Какие горшки ты имеешь в виду? — спросила Анна Ивановна. — Цилиндры, конечно, — сказал Саня и посмотрел на Анну Ивановну так, словно она спросила, сколько пальцев на руке у человека. То ли этот посторонний разговор, то ли сам вид Анны Ивановны убедили Саню, что ничего плохого с ним сегодня не сделают. Во всяком случае, Санины ноги теперь шагали нормально, и разговор шел тоже нормальный. — Откуда ты все это знаешь? — Журналы читаю. — Какие? — Разные. «За рулем», «Технику молодежи». — У вас их дома выписывают? — Нет, я в библиотеку хожу. Будь Анна Ивановна лет на двадцать моложе, она бы подпрыгнула от такого сообщения. Саня в библиотеке — неслыханно! — И давно туда ходишь? — Уже два месяца! — с гордостью сказал Саня. — Неужели ты столько выучил за два месяца? — удивилась Анна Ивановна. — Я еще в гараж бегаю, — сообщил Саня. — У нас гараж через улицу. «Так вот откуда масляные пятна в тетрадях», — подумала Анна Ивановна. Некоторое время Анна Ивановна шла молча. Саня тоже разговора не заводил. Он понимал, конечно, что сегодня кое-чем сумел удивить Анну Ивановну. Но понимал он также я то, что в его положении лучше помалкивать и не лезть к учителям со своими разговорами. Мало ли еще как все это обернется. — Слушай. Саша, — задумчиво сказала Анна Ивановна, — у вас дома говорят когда-нибудь о будущей твоей профессии? — Говорят, — с неохотой отозвался Саня. — Только и делают что говорят. — Куда же тебя хотят направить? — В институт, — презрительно сказал Саня. — В какой институт? — Я не знаю. В какой-нибудь. Снова Анна Ивановна помолчала. Спрашивать Кукина о машинке ей почему-то расхотелось. Было в этом что-то непорядочное после такого откровенного разговора. — Ну ладно, — сказала Анна Ивановна, — Я сегодня к вам зайду. Теперь уже Кукин чуть было не подпрыгнул на месте. Так шло все хорошо и вдруг — зайду. Анна Ивановна улыбнулась. — Не пугайся, не жаловаться. Просто поговорить. Я ведь не к вам одним хожу, а ко всем. До свидания. «Уж лучше бы не ходила», — подумал Кукин. Вслух он сказал: — До свидания. Анна Ивановна свернула к булочной. Теперь она была совершенно уверена, что Кукин о письме ничего не знает. Саня пошел домой, недоумевая, к чему, собственно, весь этот разговор. Между тем Анна Ивановна ошиблась. Саня Кукин о письме кое-что знал, как, впрочем, и все остальные в классе. * Дверь Анне Ивановне открыл Саня. — Отец с матерью дома? Саня вздрогнул и вытянулся, закрывая проход своим телом. — Они… — сказал Саня, широко открывая глаза, — они… А что? Анна Ивановна улыбнулась. — Может быть, ты меня все-таки впустишь? — А я чего… — отступая, сказал Саня. — Я ничего… Анна Ивановна прошла в переднюю. — Позови маму. Саня сунул голову в ближайшую дверь. — Мам… — сказал Саня. — Тут вот… Когда из комнаты вышла мать. Саня уже скрылся в конце длинного коридора коммунальной квартиры. — Анна Ивановна! — воскликнула мать Сани. — Здрассте! А мы только про вас говорили с мужем. Буквально только сейчас. — Тут мать Сани понизила голос и, поглядывая на соседнюю дверь, вздохнула. — Собиралась я к вам зайти, посоветоваться насчет своего оболтуса. Да вы раздевайтесь, пожалуйста. — Ну уж, так уж и оболтус, — усмехнулась Анна Ивановна, снимая пальто, которое тут же было с почтением принято на руки Маргаритой Николаевной Кукиной. — А кто же еще? — грустно сказала Санина мать. — Вы это, Анна Ивановна, не хуже меня знаете. Проходите, пожалуйста. В комнате, на столе стояла машинка. Это было первое, что бросилось в глаза Анне Ивановне. В этом не было ничего удивительного, так как Маргарита Николаевна работала машинисткой и брала работу на дом. Но все же на машинке Анна Ивановна невольно задержала взгляд дольше, чем нужно. — Сеня, к нам пришли! — крикнула Маргарита Николаевна. «Сеня и Саня», — невольно подумала Анна Ивановна, и в ту же секунду из смежной комнаты высунулся Сеня. Увидев Анну Ивановну, он испуганно округлил глаза и стал удивительно похож на своего сына. Этому сходству не могла помешать даже лысина. Чтобы не улыбнуться, Анна Ивановна отвернулась, ибо Сеня был в подтяжках и очень смутился. — Это наша классная руководительница, Анна Ивановна, — сурово сказала Маргарита Николаевна. — А это мой муж… Слова «мой муж» прозвучали примерно как «мой оболтус». Сеня молча скрылся за дверью. Через две минуты он вышел в пиджаке и при галстуке. — Здрассте. Очень приятно, — сказал Сеня, протягивая руку и скашивая глаза на Маргариту Николаевну, словно проверяя, правильно ли он поступает. — Присаживайтесь, Анна Ивановна, — пригласила Маргарита Николаевна. — Где вам будет удобнее… Сеня, стул! Сеня подал Анне Ивановне стул, подождал, пока усядутся женщины, и, тяжко вздохнув, тоже присел. — Анна Ивановна, — сурово сказала Маргарита Николаевна, — я относительно своего сына иллюзий никаких не питаю. Ведь зря вы не придете… Опять он что-нибудь выкинул? — Да нет, — сказала Анна Ивановна, — он ничего не выкинул. Саша мальчик послушный и даже по-своему добрый… — Вот, вот, и я всегда… — оживившись, начал было Сеня, но был тут же остановлен супругой. — Сеня, может быть, ты разрешишь сначала высказаться Анне Ивановне? Сеня покраснел и умолк. — Я не могу говорить о каких-то проступках Саши, — продолжала Анна Ивановна. — Их попросту нет. Я пришла по другому поводу. Меня все больше волнует его незаинтересованность в учебе. Причем, я не могу сказать, что он совсем не хочет учиться. Он иногда даже старается. Но делает это так, будто старается ради безнадежного дела. Вы понимаете меня? — Еще бы! — согласилась Маргарита Николаевна. — Великолепно понимаю. Он воображает, что у него мать будет всю жизнь под боком. Что она будет его на себе до старости тащить. — Не совсем так, — сказала Анна Ивановна. — У меня впечатление, что Саша, учась, не видит в этом смысла потому, что не видит перед собой цели. Хоти бы ближайшей. Такой, которая была бы ему по плечу. — Как это не видит?! — возмутилась Маргарита Николаевна. — День и ночь ему твердят: учись, учись, теперь человек без высшего образования — ничто. — Ну, до высшего образования еще далеко, — сказала Анна Ивановна. — Целых четыре года. В этом возрасте им трудно планировать на такой срок. — Им и не нужно. За них все спланировано. Анна Ивановна ощутила легкую досаду. Ей всегда было трудно разговаривать с людьми, которым все известно заранее. Но она пришла сюда ради Сани Кукина и ради Сани затеяла весь этот разговор. — Кроме того, если так дело пойдет дальше, очень сомнительно, чтобы Саша мог поступить в институт. — Как это не поступит?! — твердо сказала Маргарита Николаевна. — Заставлю. — В какой же институт? — Неважно. Хватит того, что я всю жизнь за машинкой сижу. Все меня погоняют: «Маргарита Николаевна, поскорей», «Маргарита Николаевна, пожалуйста, срочно». Пусть лучше он других погоняет, чем его самого. У Сени, например, специальность неплохая, до трехсот зарабатывает, а что толку? Маргарита Николаевна строго посмотрела на Сеню, и тот потупился и уперся глазами в пол: точь-в-точь Саня, когда его ловили на списывании. — Какая же у вас специальность? — спросила Анна Ивановна. — Кварцедув, — виновато сказал Сеня. — Но это же очень редкая профессия, кажется? — спросила Анна Ивановна, обращаясь к Сене. — Конечно, — с некоторой гордостью ответила Маргарита Николаевна. — Инженер в три раза меньше зарабатывает. Но он — инженер! Вот в чем разница. Сеня, покажи руки! Сеня послушно вытянул из-под стола руки с толстыми пальцами, с почти коричневой, задубевшей и обожженной кожей. — У нормальных людей такая кожа на пятках, сказала Маргарита Николаевна. — Ты уж скажешь… — насупился Сеня. — И скажу. Для меня Анна Ивановна все равно что своя. Мне от нее скрывать нечего. Видя, что разговор поворачивает на дела семейные, Анна Ивановна сказала: — Так вот, я насчет Саши… Вы не замечали у него каких-нибудь увлечений? Ведь должен он чем-то интересоваться. Не может быть так, чтобы ему все было безразлично. — Замечала, — махнула рукой Маргарита Николаевна. — Бездельничать, от меня на кухне прятаться, от уроков увиливать — вот все его увлечения. А когда они вдвоем со своим приятелем Кузнецовым — тогда совсем хоть из дома беги. Недавно придумали новую игру: на машинке стучать. Раза три я уже у них машинку отнимала. Они ведь из школы приходят раньше, чем я с работы. — В чем же эта игра заключается? — спросила Анна Ивановна. — В чепухе, — сердито сказала Маргарита Николаевна. — Вот вроде этого. Маргарита Николаевна подошла к машинке, ловко вставила лист бумаги и пальцы ее выбили две дроби: длинную и короткую. Затем лист лег на стол перед Анной Ивановной. Там было написано две строчки: !?ъ№?§.», йхцзущкгенфэыдвлаопрёяючб сьмти скрррржжжжммммхрррррптччччч — Чем глупее, тем смешнее, — сказала Маргарита Николаевна. — А вот еще образец, этот я даже сохранила на случай, если будут отпираться. Из-под телевизора Маргарита Николаевна вынула еще листок и показала его Анне Ивановне. На белой поверхности бумаги машинописными буквами «м» и «л» был нарисован профиль мужской головы с длиннющим носом. — А вы знаете, это даже интересно, — улыбнулась Анна Ивановна. — Это — Саша? — Нет, — сказала Маргарита Николаевна. — У моего на это ума не хватит. Это Олег. Я вот их разгоню. А Олегу вообще запрещу сюда ходить. — Я бы не советовала этого делать, — мягко сказала Анна Ивановна. — Олег Кузнецов кое в чем Саше помогает, хотя и сам не знает об этом. — Вот уж не подумала бы, — усомнилась Маргарита Николаевна. — Но это так, — сказала Анна Ивановна. — Все же давайте лучше поговорим о Саше. Мне не верится, чтобы у него не было никакого серьезного увлечения. — А как же! — неожиданно твердо сказал Сеня. — Техникой увлекается. — Какой же такой техникой? — подозрительно спросила Маргарита Николаевна. — Автомобильной. — Ах, вот что! То-то я смотрю: брюки в масле, пальто в масле, дневник в масле… Спрашиваю: откуда? Молчит. Сеня, приведи его сейчас же сюда. Заслышав коридоре тяжелые отцовские шаги, Саня юркнул в уборную. Не такой уж он был глупый. Войдя в кухню, отец услышал лишь скрежет задвижки. — Сашка, не дури, — сказал отец, подойдя к двери. Молчание. — Сашок… — Ну, чего? — отозвались из-за двери. — Иди в комнату. — А зачем? — Сам знаешь зачем. — Опять про высшее образование? — Ну и что же, — со вздохом сказал отец. — И ничего особенного. — Опять пилить будет. — Ну, ну, ты на мать не очень-то, — неуверенно сказал отец. — Для тебя же старается. — Я не просил, чтобы старалась. — Сашка, не дури. Учительница ждет. Поняв, что и на этот раз ему не отвертеться, Саня неохотно вылез из уборной. — Ты с ней не спорь, — посоветовал отец. — Как-нибудь обойдется. Когда Саня и Сеня вошли в комнату, Анна Ивановна снова подивилась тому, как похожи они друг на друга своей неуклюжестью, большими руками и виноватым выражением лиц. — Александр, — сказала Маргарита Николаевна, — говорят, что ты интересуешься автомобилями. Как это понимать? — А никак, — пробормотал Саня. — Тебе известно, чем ты должен интересоваться? — Известно. — Чем? — Учебой. — А чем ты интересуешься? Саня промолчал. — Ты думаешь, мы тебя всю жизнь будем кормить? — Не кормите, — мрачно сказал Саня. — Могу не есть вовсе. Видя, что разговор снова становится чересчур уж семейным, Анна Ивановна решила повернуть его поближе к делу. — Саша говорил мне, что он начал читать научно-техническую литературу. Ведь так, Саша? Саня тоскливо взглянул на Анну Ивановну. «И вы туда же? Теперь вы вдвоем за меня приметесь?» — вот что можно было прочитать в Санином взгляде. — Говорил. — Это полезно, — согласилась Маргарита Николаевна. — Какую же такую литературу? — «Технику молодежи», «За рулем». — Вот, вот, — с удовлетворением подхватила Маргарита Николаевна, — Так и просидишь всю жизнь за рулем. До пенсии будешь замасленный ходить. Где эта твоя мастерская, куда ты бегаешь? — Не мастерская, а гараж. — Мне все равно — гараж или мастерская. Где она? — Через дорогу. — Так вот учти — завтра же я пойду туда — потребую, чтобы они тебя даже близко не подпускали. Гараж ему понадобился! Нужны тебе автомобили — учись. Есть специальные институты. Будешь начальником этого гаража. Будет у тебя сотня таких автомобилей! — А мне не нужна сотня. — Что же тебе нужно? — Один. Маргарита Николаевна безнадежно махнула рукой. — Вот, Анна Ивановна, вы все сами видите. — Вижу, — сказала Анна Ивановна. — Ну что ж, мне уже пора, нужно идти. — Как?! — всполошилась Маргарита Николаевна. — Я вас так не отпущу. Сейчас будем чай пить. — Нет, нет, я пойду. Уже в коридоре, подавая Анне Ивановне пальто, Маргарита Николаевна нерешительно спросила: — Анна Ивановна, вы, конечно, извините… Вот вы время потратили, пришли. А про оболтуса моего так ничего и не сказали. — Сказать мне вам особенно и нечего было. А теперь, пожалуй, есть что. При Саше не стоило, а сейчас… Извините, Маргарита Николаевна, но мне кажется, не нужно запрещать Саше ходить в этот гараж. Учиться он от этого хуже не станет… — Потому что хуже некуда! — Хотя бы, — согласилась Анна Ивановна, — Но пока это единственное, что интересует его по-настоящему. Может быть, это и на пользу. Кто знает… — Ну уж нет! — вскинулась Маргарита Николаевна. — У меня — девять классов, у Сени и того меньше. Нет! Хватит. Пускай в семье хоть один человеком будет. — И все же вы подумайте, — сказала Анна Ивановна. — Автомобиль тоже требует знаний. Скоро Саша поймет, что этих знаний ему не хватает. Подумайте и приходите ко мне, в любой день. Давайте помогать ему вместе. * Анна Ивановна и Олег Кузнецов сидели за партой в пустом классе. Олег вежливо примостился на краю скамьи. Вид у него был вполне безмятежный — обычный Олегов вид. — Значит, мы договорились — разговор будет честный, — сказала Анна Ивановна. Олег немного подумал. Выпятил губы. Шевельнул ногой. Пожал плечами. Сейчас это был другой Олег. Скажем, Олег второй — человек, которого подозревают в том, что он способен на ложь. — А я всегда говорю честно. Вы же знаете, Анна Ивановна: в нашем классе давно уже договорились — никакого вранья. — Знаю, — сказала Анна Ивановна. — Вы — самые честные, самые смелые, самые умные и самые веселые. Вот я и хотела с тобой поговорить о веселье. С некоторых пор оно стало меня беспокоить больше всего. Олег третий — дипломат — наклонил голову и промолчал, выжидая, к чему все это клонится. — Ты понимаешь, о чем я говорю? — Смотря что… — уклончиво проговорил дипломат. — Я говорю о ваших шуточках по поводу Володи и Ани. Олег поднял голову и посмотрел на Анну Ивановну глазами Олега четвертого — человека, искренне непонимающего, что плохого он сделал. — А чего особенного? Ничего такого и не было. Ну, правда, Анна Ивановна. Надо мной ведь тоже смеются. Ну и что? Чихал я на это дело! Я ведь не обижаюсь. А они обижаются… Тогда, конечно, еще больше будут смеяться. Тут нужно хладнокровно… Нужно иметь железную выдержку, вот и все. — А у тебя она есть, эта выдержка? — Конечно, есть. — А у них нет. Тем более что это не просто шутка, а самое настоящее издевательство. Олег четвертый изумился. — Почему — издевательство?! Да их никто даже пальцем не тронул! — Ты считаешь, что издевательство — это только когда бьют? На их месте я бы тоже обиделась. Наверное, у меня нет железной выдержки. Олег улыбнулся. Это была улыбка Олега пятого — человека, который умеет понимать шутки. — У вас есть, Анна Ивановна, — сказал Олег пятый. — У всех учителей железная выдержка. Иначе с нами не справиться. — Ты полагаешь, что с вами обязательно нужно «справляться»? Олег кивнул с серьезным видом. С видом Олега шестого, который хоть и не учитель, но тоже кое-что понимает. — Конечно. Мало ли чего мы можем натворить. А дети за свои поступки не отвечают. Как ни серьезно была настроена Анна Ивановна, но все же пришлось ей покрепче сжать губы, чтобы не появилась на них совершенно неуместная сейчас улыбка. — Где ты такое вычитал? — Да так… в одной книжке… — А там не написано, кто отвечает за поступки детей? — Написано. — Кто же? — Родители. — Ну что ж, — спокойно сказала Анна Ивановна, — придется вызвать твоих родителей. Олег седьмой подскочил на скамье. Он не любил лишних неприятностей. — Ой, не надо, Анна Ивановна! — А по-моему, надо. Анна Ивановна в упор взглянула на Олега и увидела лицо Олега восьмого: лицо человека, привыкшего расплачиваться за чужие грехи. — А за что? — А за то, что в вашем веселом классе ты — самый веселый. — Конечно, — с обидой ответил Олег восьмой. — Это все учителя так… Как что случилось, сразу — Кузнецов виноват… — И в самом деле… — задумчиво сказала Анна Ивановна. — Почему так выходит? Почему ВСЕ учителя думают, что без Кузнецова ни одна история не обходится? Если бы хоть один или два… А то — все. — Не знаю… — грустно сказал Олег восьмой. — Даже не догадываешься? — Нет, не догадываюсь. Наверное, просто привыкли. Олег поник, втянул голову в плечи — маленький, беззащитный Олег восьмой, со всех сторон окруженный беспощадными учителями, которые — все-все! — навалились на него одного. Из состояния глубокой печали Олега восьмого вывели уже совершенно бессердечные слова Анны Ивановны. — А ведь это ты придумал, чему равно «а» плюс «в». — Оно само придумалось. Я просто удержаться не мог, — быстро ответил Олег, мгновенно превратившись из восьмого в четвертого. — Рисунок на доске тоже сам появился? И вот Анна Ивановна с удовлетворением, даже с каким-то тайным удовольствием, увидела лицо Олега девятого. Это был тот самый Олег, которого она звала «Кузей». И это было то самое лицо, ради которого Анна Ивановна прощала Кузнецову остальную тысячу лиц. Девятое лицо поморгало глазами и сказало: — Почему само? Это я нарисовал. — Так… — сказала Анна Ивановна спокойно, будто ничего нового Олег ей не сообщил. Олег девятый, поглядывая на Анну Ивановну, ждал казни. Но Анна Ивановна думала сейчас не о рисунке. Ей нужно было спросить о письме. Но если письмо писал не Олег, то он ничего о нем не знает. А если не знает, то узнает из ее вопросов. И на следующий день узнает весь класс. В общем, нужно было спросить так, чтобы спросить и в то же время как будто и не спросить. — И это все? — спросила Анна Ивановна. — Что — все? — спросил Олег. — Больше ты ничего не рисовал? — Нет. — И ничего про них не писал? — Как — писал? — Не как, а про них… — А что мне про них писать? Олег, казалось, искренне удивился. Он подумал немного и сказал: — Вы про подпись под рисунком «а» плюс «в»? Это тоже я написал. — Ну ладно, — сказала Анна Ивановна. — Ты помнишь, я говорила, чтобы художник пришел ко мне? — Я и пришел. — После того, как я тебя пригласила. — Я все равно собирался вам сегодня сказать. — Почему же ты раньше не собрался? — Я ждал, пока вы сердиться перестанете. — Ах, вот как! — сказала Анна Ивановна. — Ну, так я не перестала. Олег девятый покорно наклонил голову — делайте, что хотите. Но решить, что делать с Олегом, было не так-то просто. Вызвать родителей? При чем тут родители, если он и сам все понимает? Простить за то, что сам признался? Но ведь не Анну Ивановну обидел Олег, не ей и прощать… Минуты две думала Анна Ивановна, а на третьей минуте Олег раскрыл рот и сказал такое, что Анна Ивановна сразу забыла о рисунке и о наказании. — А вообще-то они тоже виноваты, Анна Ивановна. — Кто — они? — Климов и Мельникова. Даже не Климов, наверное, а Мельникова. Их уже и дразнить перестали, а Мельникова взяла и письмо написала. Анна Ивановна резко повернулась к Олегу. Тот даже отшатнулся. — Какое письмо? О чем ты говоришь? — Не знаю, — виновато сказал Олег, не понимая, что это вдруг случилось с Анной Ивановной. — Какое-то письмо… Про любовь, что ли… Будто они друг друга любят и хотят вместе в космос полететь… И что у нас в классе все ребята дураки. — Какой космос? Откуда ты узнал про письмо? — А у нас в классе все знают. — Кто тебе сказал? — Да все говорят. — Но тебе, тебе лично кто сказал? — Мне? — Олег задумался. — Вика, кажется… и Лиля… Точно, Анна Ивановна, они! * Анна Ивановна расхаживала по классу и слушала Вику и Лилю. — Ой, Анна Ивановна! — торопливо говорила Вика. — Там про все, про все написано про весь класс! И что все мальчишки в нашем классе — дураки. — Ну и молодец, правильно написала! — вставила Лиля, которая не любила долго молчать. — Брось ты, Лилька. Ничего не правильно. У нас класс — самый дружный. — Я и не говорю, что совсем правильно… Но вообще-то — правильно? Вика не стала спорить. Видя, что Анна Ивановна внимательно слушает, Вика торопилась рассказать главное, пока этого не сделала Лиля. — Вообще-то правильно. Там еще, Анна Ивановна, написано, что они хотят в морскую школу поступить, а потом уехать на Дальний Восток, а потом… — Не в морскую, а в школу космонавтов, — поправила Лиля. — Ну, сначала в космонавтов, а потом в морскую. И что Володя с ней дружить не хочет, а то бы она давно уехала. А теперь она не уедет, пока они не помирятся. И что он ее ударил… — Она его ударила, а не он ее, — ревниво вставила Лиля. — Нет, он ее! — Ты же сама говорила, что она его. — Нет, это ты говорила, что он ее. Значит, Анна Ивановна, она все это написала и просила, чтобы в газете про нас все напечатали. И еще она написала, что мы тоже все дураки! Анна Ивановна слушала и чувствовала, что в голове у нее начинают путаться все эти дураки и кто кого ударил. Теперь слух покатится по школе, обрастая новыми подробностями. И она, Анна Ивановна, не в силах уже ничему помешать. Но из тех же моряков и космонавтов вырисовывалось еще одно, очень важное. Никто письма не читал. Вернее, читал его только один — тот, кто его написал. Тот, кто не захотел хихикать в одиночестве и как-то сумел сообщить о письме классу. И теперь уже неважно «почему?» и «зачем?». Остался один главный вопрос — кто? — Девочки, — сказала Анна Ивановна, — кто рассказал вам всю эту чушь? Девочки разом остановились, поглядели друг на друга. — Мне — Вика, — ответила Лиля. — А мне — Лиля, — ответила Вика. — Ну, а вам вместе, обеим, кто рассказал? — Никто. Это и так все знают, — сказали Вика. — Но ведь сказал кто-то о письме первым! Понимаете? Первым! — Наверное, я первая сказала, — подумав, решила Лиля. — А ты от кого узнала? — От Вики, — с полным убеждением сказала Лиля. — А ты, Вика? — От Лили, — с полным убеждением сказала Вика. — Девочки! — взмолилась Анна Ивановна. — Ведь этого просто не может быть! Подумайте сами: первый узнает от второго, а второй от первого… Постарайтесь вспомнить… ведь был кто-то третий, от кого вы узнали… — От кого мы узнали?.. — повторила Вика и посмотрела на Лилю. Девочки задумались. Потом они начали шептаться. Потом тихо о чем-то заспорили. И, наконец, обе разом просияли. — Анна Ивановна, мы вспомнили! — радостно сказала Вика, — Мы узнали… — …от Игоря, — торопливо вставила Лиля. * Этот разговор состоялся на большой перемене, в день, когда Игорь был дежурным. После звонка Анна Ивановна не ушла, как обычно, в учительскую, а осталась сидеть за столом, Игорь трудился у доски. Поскольку Анна Ивановна была здесь, трудиться ему приходилось особенно старательно. Доску пришлось протереть трижды. Затем Игорь протер подоконник, собрал с пода бумажки и даже залез на стул и поправил косо висевший портрет Ньютона, что, вообще, не входило в программу. Закончив уборку, Игорь покосился на Анну Ивановну, постоял, но, видимо, решив, что больше сделать уже ничего невозможно, направился к двери. — Игорь, не уходи, мне нужно с тобой поговорить, — сказала Анна Ивановна. Игорь подошел к столу. — Что, Анна Ивановна? — Мне хочется задать тебе один вопрос. Как ты относишься к тому, что происходит в классе вокруг Володи и Ани? — Анна Ивановна, а почему вы меня спрашиваете? — Это неважно, — сказала Анна Ивановна. — Я спрашиваю, а ты, если можешь, ответь. — Это все Кузнецов паясничает. — Я спрашиваю не о Кузнецове, а о тебе: как ты относишься? — Как я отношусь… — повторил Игорь. — Конечно, это некрасиво. — Но смешно? — спросила Анна Ивановна. Перед Игорем возникло улыбающееся лицо Кузнецова. — Ничуть не смешно! — А мне помнится, что ты тоже не грустил, когда всем было весело. — Все смеялись, и я смеялся. Не больше других. Почему вы меня одного спрашиваете? — Не волнуйся, не тебя одного, — сказала Анна Ивановна. — А чего мне волноваться? — Игорь пожал плечами. — Это пускай Кузнецов волнуется. И подручный его — Кукин. — Что-то тебя так Кузнецов беспокоит? — спросила Анна Ивановна. — Честно сказать? — Ну, а как же еще? — Кузнецов портит в классе всю дисциплину. А Кукин тянет весь класс назад по успеваемости. Правильно я говорю, Анна Ивановна? Наш класс по успеваемости — лучший в школе. А из-за них мы можем потерять первое место. Их давно выгнать пора! — А я думаю — не такой уж он лучший, ваш класс, — сказала Анна Ивановна. — Я думаю, что с походом придется повременить. Я собираюсь поговорить об атом с директором. — Ну и правильно, — согласился Игорь. — Да? — с некоторым удивлением спросила Анна Ивановна. — Ты считаешь, правильно? — Конечно, правильно, — уверенно сказал Игорь, — хотя, вообще, у нас лучшая успеваемость… — Это так, — сказала Анна Ивановна. — И это означает лишь то, что у вас больше пятерок, чем у других. Но я не вижу, чем вы лучше этих других. Зато хорошо заметно, чем вы хуже. Если бы можно было ставить отметки за дружбу, вы получали бы одни двойки. Уже две недели вы издеваетесь над своими товарищами. Вы смеетесь над ними только за то, что они дружат. У тебя есть друг? Игорь подумал. — Есть, — сказал он, — только он из другой школы. — Это неважно, из какой школы. Почему ты с ним дружишь? Игорь снова подумал. — Ну… он… веселый. С ним интересно играть. Разговаривать интересно тоже. Просто он мне нравится. — А Володе просто нравится Аня. И ему тоже интересно с ней разговаривать. Что же тут смешного? — А это все Кузнецов… — сказал Игорь. — Он думает, что ужасно остроумный. Это он все начал. Помните, Анна Ивановна? Он первый сказал в классе про «а» плюс «в». А потом еще и рисунок нарисовал… — Откуда тебе это известно? — А в классе все знают. Он сам разболтал. Анна Ивановна поморщилась. — Я предпочла бы это услышать от него, а не от тебя. — Так вы же знаете! — Почему ты так думаешь? — Он сам хвастался, что нам рассказал, а ему за это ничего не было. Игорь был как всегда точен. Но что-то в этой точности не нравилось Анне Ивановне Игорь, видимо, и сам сообразил, что все это выглядит как донос. Анна Ивановна доносчиков не любила. Об этом в классе все хорошо знали, хотя сама Анна Ивановна никогда на эту тему не говорила. — Я сказал вам потому, что вы и сами все знаете, — торопливо сказал Игорь. — Если бы вы не знали, я бы ничего не сказал. Снова Анна Ивановна поморщилась. Сказано было опять точно и честно. Но… Как-то уж слишком честно. Будто находились сейчас перед Анной Ивановной двое: отдельно Игорь и отдельно его честность. Игорь и сам чувствовал, что вышло как-то не так. И как человек, который хочет оправдаться, он продолжал говорить о том, о чем его вовсе не спрашивали. — Вы не думайте, Анна Ивановна, что я говорю за спиной Кузнецова. Что его давно выгнать пора, я при всем классе говорил. Это тоже было правдой. Когда дело касалось Кузнецова, Игорь на слова не скупился. Впрочем, не скупился и Кузнецов, когда речь шла об Игоре. Но сейчас Анну Ивановну интересовало совсем другое. — В классе сейчас идут разговоры о каком-то письме, — медленно и четко выговорила Анна Ивановна. — Вот об этом я и хотела тебя спросить. Игорь снопа насторожился. — А почему меня? Я ничего не знаю! — Ну, кое-что знаешь. Не можешь не знать. — Знаю, что говорят про какое-то письмо… — А вам известно, что Аня никакого письма не писала? — А вы знаете, кто написал, Анна Ивановна? — А почему ты думаешь, что его вообще кто-то писал? — Да все говорят… А вы знаете, кто написал? Медленно, словно раздумывая, Анна Ивановна проговорила: — Может быть, Кузнецов, может быть, Лиля. Может быть Вика. Может быть, Кукин, может быть, ты… Игорь побледнел. Глаза его широко открылись. — Я?! Анна Ивановна, вы думаете на меня? Анна Ивановна промолчала. — Даю честное слово!.. Самое честное!.. Клянусь под салютом!.. Никаких писем я не писал! Игорь так взволновался, что Анне Ивановне стало просто ты дно за свои подозрения. Эти подозрения родились у нее, когда она заметила, как настойчиво Игорь подводит к тому, что во всем виноват Кузнецов. — Ты извини, — мягко сказала Анна Ивановна. — Я верю. Но ты мальчик неглупый и должен понимать, что раз письмо писала не Аня, приходится подозревать всех. Я, собственно, хотела спросить — от кого ты узнал о письме? Игорь, в отличие от Вики и Лили, долго не думал. — От Кукина. — Как же он тебе об этом сказал? — Да как всегда. — Игорь пожал плечами. — Подошел и говорит: «Дай списать». Я говорю «Не дам». А он говорит: «Дай, тогда я тебе что-то интересное скажу». Я говорю: «Скажи». А он опять просит списать. Я пообещал. Вот тогда он мне и сказал про письмо. — Ну, а списать дал? — Нет, конечно! — Выходит — обманул? — Так это для его же пользы, Анна Ивановна! — Да, — согласилась Анна Ивановна, — для его же пользы… Можешь идти. Игорь пошел к двери, но внезапно остановился. — Про наш разговор никому не рассказывать, Анна Ивановна? — Почему же… Можешь рассказывать. Теперь уже все равно. * — Кукин, когда ты узнал про письмо? — Я, Анна Ивановна?.. — Ты, Саша, ты… — Я… А вот когда вы к нам домой приходили. В тот день. — Кто тебе об этом сказал? — Мне? — Тебе, Саша, тебе. — Мне… Олежка сказал, кто же еще. — Это точно? — Точно, Анна Ивановна. Честное слово! * В тот день в тридцати четырех кухнях тридцати четырех квартир города происходило примерно одно и то же. Остывали на газовых плитах супы и борщи, укутанные полотенцами. Пережаривались котлеты. Картофель разваривался до кисельного состояния. Подгорали в духовках каши. Матери с негодованием поглядывали на часы, нервно прислушивались к хлопанью дверей лифтов: на каком этаже остановился. Они ждали детей, которые вот уже два часа как должны были вернуться из школы. Детей не было. Матери не знали, что в этот момент их дети боролись за дружбу. Борьба началась сразу после уроков. Необходимость этой борьбы выяснилась еще на большой перемене, когда класс узнал от Игоря, что Анна Ивановна собирается говорить с директором о походе. Анна Ивановна всегда выполняла свои обещания, и меры нужно было принимать срочно. Прежде всего было изучено расписание, из которого стало ясно, что до конца дня Анна Ивановна не сможет поговорить с директором во время уроков. Одновременно за Анной Ивановной и за дверью директорского кабинета было установлено наблюдение на переменах. Разведка донесла, что и на переменах Анна Ивановна и директор не встречались. Теперь у Анны Ивановны оставалась последняя, и самая удобная, возможность для встречи с директором — после уроков. Неизвестно почему, но Анна Ивановна этой возможностью не воспользовалась. Сразу после уроков она ушла домой. Итак впереди был еще почти целый день. Шестой «в» в полном составе покинул класс и спустился к физкультурному залу. По дороге он потерял двух человек: Володю и Аню, которые бороться за дружбу категорически отказались. Причем отказались они не вместе, а каждый в отдельности, потому что уже несколько дней сидели на разных партах и друг с другом не разговаривали. Выйдя из школы, они разошлись в разные стороны. К учителю физкультуры для переговоров был послан Кукин. Дело в том, что физкультурник, как бывший баскетболист, мечтал сделать школу целиком баскетбольной. Саня Кукин, исключенный из сборной района по баскетболу за двойки, все же был с физкультурником в самых дружеских отношениях. Раз восемь поклявшись исправить двойки и снова занять свое место в сборной, Саня получил ключ от зала и наказ «сматываться» не позже чем через час. Но, как видим, собрание затянулось на целых два. Собрание началось с короткой стычки Олега и Игоря. Как обычно, стычку начал Олег. И, как всегда, он ее выиграл. — Дамы и господа… — начал Олег. Дамы захихикали. Господа тихонько заржали. — …для начала я предлагаю выбрать председателя. У меня есть железная кандидатура — это я. Кто «за» — поднимите руки. Первой поднялась рука самого Олега. Затем вскинулась рука верного друга Сани. Посмеиваясь, подняли руки и остальные. Игорь тоже поднял руку, но из кулака этой руки выглядывал кукиш. — Умственно отсталые участия в голосовании не принимают, — заметил Олег, с интересом разглядывая кукиш. — Клоунов в председатели не выбирают, — немедленно последовал ответ из-под кукиша. — Саня, ласково сказал Олег, обращаясь к верному другу. Саня передвинулся по скамейке поближе к Игорю. — Ты чего лезешь? — сказал Саня. — Получить захотел? — Это я лезу! — возмутился Игорь. — Да я вообще могу уйти! Наплевать мне на твоего председателя! Вскочив на ноги, Игорь бросился к двери. Но Саня опередил его. Грохнув спиной о дверь, Саня прикрыл ее своим телом. — Ты первый фигу показал… — мрачно заявил Саня. — Вот и сиди теперь. — Мальчишки, перестаньте ссориться! — потребовала Вика. У нас собрание про дружбу, а вы опять ругаетесь. — Ясно, Игорек? — спросил председатель. — Собрание про дружбу, а ты ругаешься. Нехорошо затевать ссоры в родном классе. — И ты, Олежка, перестань. А то мы с Викой тоже уйдем. Верно, Вика? Вика кивнула. — Я уже перестал, — сказал Олег. — Я уже весь такой дружный, что самому противно. Саня вынул ключ из двери и сунул его в карман. — Тебе я тоже припомню, — сказал Игорь Сане, возвращаясь на свое место. — Слово предоставляется мне, — сказал Олег. — У нас, значит, самый дружный класс. Я уже не говорю, что самый умный. Мы очень активные, очень внимательные и очень сознательные. Самые смелые и самые упорные. Правильно я говорю, дамы и господа? Дамы и господа охотно согласились со своим председателем. — Но это не только я говорю, — продолжал Олег. — Это все говорят. Мы можем не верить себе, но всем не верить не можем. У нас самая лучшая успеваемость… — Тут председатель покосился на верного друга и грустно заметил; — Саня, к тебе это не относится. — Чего?.. — спросил Саня. Все засмеялись. Саня сообразил, что смеются над ним, и насупился. — Не твое дело, — мрачно сказал Саня. — У нас есть даже круглые отличники, — с гордостью заявил Олег, не обращая внимания на Саню. — До того круглые, что даже продолговатые. Тут взгляд председателя снова остановился на Игоре, а руки его нарисовали в воздухе что-то вроде восьмерки. — Олежка, чего ты к нему пристал, — одернули председателя из зала. — Я не пристаю, — возразил председатель. — Просто я привык говорить правду в лицо. — А ты-то не круглый, что ли? — подозрительно спокойно спросил Игорь. — Нет, — с достоинством ответил Олег. — У меня в первой четверти четверка по поведению. — Да я же не об отметках говорю, я — про дурость. Дружное собрание дружно захохотало. Олег открыл рот, но тут же закрыл его. Это случалось с ним чрезвычайно редко. Довольный своей победой, Игорь сиял. Уже давно он себя так хорошо не чувствовал. Председатель, понимая, что власть ускользает из его рук, резко переменил тему. — Так вот, ребята, я хочу сказать про поход, — сказал Олег серьезно, нормальным своим голосом. — Мы вот уже две недели договариваемся, как рыбу ловить или там грибы собирать. Только все это ерунда… — Почему ерунда? — спросили из зала. — Потому что Анна Ивановна сказала, что мы никуда не поедем, — сказал Игорь, торжествуя, что сообщает такую важную новость. — Она нами недовольна. А начал все Кузнецов, и на доске он рисовал, да еще потом хвастался. Председатель даже опешил. Так повернуть благородный поступок! — Я не хвастался! — заорал председатель. — Я честно признался! А ты — дурак! Нет, сегодня Олегу явно не хватало той самой железной выдержки, о которой он говорил Анне Ивановне. Куда девалось все его остроумие? Где слова, точные, как удар шпаги? Председатель чувствовал себя так, будто он стоял совсем один в пустом зале. В голове его вертелись разные слова, но слова эти были почему-то только ругательные. Олег не собирался отпираться. Он готов был согласиться с тем, что тоже виноват. Или, если хотите, даже с тем, что виноват больше других. Но Игорь поворачивал дело так, будто виновен был один Олег Кузнецов. И остальные молча как будто с ним соглашались. В тишине прозвучал неуверенный голос Вики. — А он правильно говорит, Олежка. Ты же первый начал… С этой стороны Олег удара не ждал. — Нашли виноватого? — сказал он. — Ладно. Я могу сейчас пойти к директору и сказать, что я один виноват. Пускай меня исключают из школы. Не испугаюсь. Саня, дай ключ. Саня испуганно посмотрел на Олега. Впервые и жизни он видел человека, который шел к директору по своей воле. Олег взял ключ из рук Сани и направился к двери. Но его остановил спокойный, уверенный голос Игоря. — Из школы тебя за это не исключат. А вот в поход из-за тебя все не пойдут — это точно. — Олежка, не ходи, — умоляющим голосом сказал Саня. — И ты, Кукин, из-за него в поход не пойдешь, хоть вы и друзья, — сказал Игорь. Саня нахмурился. Только сейчас он понял, что главное вовсе не в том, попадет или нет Олегу от директора, не в том даже, исключат Олега или нет, а в том, что его, Санины, тайные надежды уже не сбудутся. Была у Сани такая мечта, что исправятся к концу года его двойки на тройки и он пойдет в поход вместе со всеми. Как это произойдет, Саня еще не знал. Он просто надеялся. И теперь выходило, что надежды эти не сбудутся. Саня вскочил, подбежал к Олегу и вырвал ключ из его руки. — А что ты, правда, ко всем пристаешь? — возмутился Саня. — Ты и ко мне всегда пристаешь: «Саня… Саня… тебя не касается!» Может, меня больше тебя касается! — Отдай ключ! — приказал Олег. — Не отдам! — строптиво ответил Саня. — Если все сидят, то и ты сиди. Понимая, что бороться за ключ на глазах у всех совсем уже глупо, Олег молча пожал плечами. Он отошел в сторону, вспрыгнул на коня и уселся там, скрестив ноги. Собрание, лишенное руководства, глухо гудело. Теперь, когда виновник был найден, все почувствовали облегчение. Собрание спорило, пререкалось, предлагало и отвергало. Олег участия в обсуждении не принимал. Он ждал своего часа. Он верил, что этот час наступит еще сегодня. Тем более что Олег сидел выше всех и смотрел на всех, разумеется, сверху вниз. Внизу пока говорили сплошные глупости, про поход. — В лесу, знаете, как ночью темно! Даже страшно! У нас в квартире один раз свет погас и то страшно было… (Это — Вика). — Ой, я тоже люблю, когда страшно! Так интересно… (Это — Лиля). — А я на покойников не люблю смотреть! Тоже страшно! (Это — Саня). — Зато в лесу клещей много. Они энцефалит разносят. Укусит такой клещ, и сразу человек становится сумасшедшим. (Это — Игорь). Олег усмехнулся. Он представил себе, как клещ этот кусает Игоря. Приятное зрелище! — Ну что, скоро кончите трепаться? — спросил Олег, не слезая с коня. — У меня есть одна идея. Хотя вообще-то могу и не говорить. Олег сказал негромко, но его услышали. — Какая идея? — Умная, — скромно сказал Олег. Олег спрыгнул с коня и как ни в чем не бывало вернулся на председательское место. Он постоял немного, ожидая полной тишины. Увидев, что все смотрят на него, Олег вдруг вытаращил глаза, лицо его перекосилось от ужаса. — Клещ! — заорал Олег, указывая пальцем на Игоря. — Клещ ползет! Все быстро повернули головы и увидели, как Игорь вздрогнул и машинально провел рукой по рубашке. Собрание грохнуло смехом. С Игорем было покончено. Он даже не успел ничего ответить. Понимая, что сейчас времени терять нельзя, Олег даже не стал ждать, пока все досмеются. — Слушал я вас, слушал, — сказал Олег, — и ничего не понял. Одни клещи и покойники… Я долго рассуждать не буду. Нас из-за чего в поход не хотят пускать? Из-за того, что мы не по-товарищески относимся друг к другу. Все это дело проще жареной репы… — Пареной, — вставил Игорь, но на него тут же зашикали. — Нам еще почти полгода учиться, — продолжал Олег, не обращая внимания на выпад. — Так у меня есть предложение. Давайте относиться друг к другу по-товарищески. — А как это? — спросила Лиля. — Да никак, — ответил Олег. — Как раньше. Только Мельникову и Климова не трогать. Вообще прекратить про них всякие шуточки. Давайте договоримся так: кто про них слово скажет — тому в лоб. — Ты первый и скажешь! — крикнул Игорь. — Пожалуйста, тогда бей меня в лоб. Но уж если ты скажешь!.. — Олег даже закрыл глаза и помотал головой от удовольствия. — А девочек тоже бить? — спросила Вика. — А что, смотреть на них, что ли? — Тогда я не согласна. Олег задумался. — Ладно, — великодушно согласился он. — Девочек можно не в лоб, а по спине. Только если по спине, то два раза. Девочки посовещались и заявили, что они согласны. — Но это еще не все, — сказал Олег. — Класс должен быть дружным на сто процентов. У нас этих процентов не будет, пока Мельникова и Климов не помирятся. Если они будут сидеть на разных партах, Анна Ивановна все равно будет думать, что мы над ними смеемся. — А если они не захотят мириться? — спросила Лиля. — Захотят как миленькие, — уверенно сказал Олег. — Мы им все объясним. А если не захотят, Саня с ними поговорит. Верно, Саня? — Сам говори, — отозвался Саня, в котором еще бродили микробы бунта. — Мальчишки, хватит спорить, а то опять поссоритесь, — вмешалась Вика. — Точно, — сказал Олег, — хватит ссориться. Хотя, вообще-то, кто хочет, может сейчас… Если кому так уж не терпится… Мы ведь с завтрашнего дня станем дружными. А сегодня последний день можно ссориться. Кто хочет? Давайте ссорьтесь быстрее. Последние слова Олега были сказаны не случайно. Олег смотрел на Игоря, и все понимали, к кому он обращается. Игорь усмехнулся, но ничего не ответил. — Можно даже подраться, — уточнил Олег. — Можно, — не утерпел Игорь. — Вот и хорошо, — обрадовался Олег. — Пойдем в нашу парадную. А хочешь — пойдем в вашу парадную. Мне все равно. Спокойненько подеремся. Если ты победишь, я тебе больше ни одного слова не скажу. А если я, то ты Кукину всегда будешь задачки решать. Пойдем? Собрание внимательно смотрело на Игоря. Игорь вскочил. — Ну и пойдем! — Пошли! — пригласил Олег, направляясь к двери. — Ну и не пойду! — сказал Игорь, оставаясь на месте. — Ты мне не командир. Хочу — пойду, не хочу — нет. — А я так и знал, — сказал Олег. — Я тебя еще в четвертом классе звал, а ты не пошел. И в пятом не пошел. И в шестом не идешь. Учти, у меня нервы не железные. Я еще подожду немного… Ну уж если ты и в седьмом не пойдешь… — Тебя еще до седьмого класса из школы выгонят! — заметил Игорь. — Ты, что ли, меня выгонишь? — Увидишь. — Олежка, а по-моему, вам с Игорем тоже надо помириться, — сказала Вика. — Это зачем еще? — Ты же сам говорил про сто процентов. Олег подумал. — А насовсем или до каникул? — Насовсем! Насовсем! — закричало собрание. Всем было интересно посмотреть, как будут мириться враги с шестилетним стажем. — Насовсем — жирно будет, — покачал головой Олег. Но собрание уже поняло, что хватили через край. Помирить Олега и Игоря насовсем было так же невозможно, как разжечь костер на дне моря. После короткого совещания девочки решили, что до каникул тоже неплохо. — Давайте до каникул, — вздохнул Олег, протягивая Игорю руку. Игорь отвернулся. — Ох, до чего же я сегодня терпеливый, — сказал Олег. Собрание зашумело. Кто-то даже запустил в Игоря огрызком пирожка с повидлом. Собрание считало, что Игорь не лучше других. И пришлось Игорю отступить. Он нехотя протянул руку. — До каникул. Олег перевел дух и обтер ладонью лицо, как после тяжелой работы. — Ну, ладно, — сказал он, — теперь мы такие дружные, что нас можно на выставке показывать. Пошли по домам. Все. — Нет, не все, — сказал Игорь. — Давайте тогда и с Кукина возьмем обещание. Пускай он списывать перестанет. А то он весь класс назад тянет. — А что Кукин… — сказал Саня. — Дружба — это одно, а списывать — совсем другое. Вам жалко, что ли? Собранию предложение Игоря понравилось. Всем надоело стирать масляные пятна со своих тетрадей, когда они возвращаются от Кукина. По этим пятнам Анна Ивановна безошибочно определяла, у кого он списывал. На Саню насели так дружно, что и Сане пришлось сдаться. Правда, сдался он не сразу, так как жизнь свою без чужих тетрадей представлял себе очень смутно. Саня торговался. — Насовсем или до каникул? — Насовсем! Насовсем! — Насовсем — жирно будет. Давайте на полмесяца… — Тогда — до каникул! — До каникул — тоже долго. — Саня, — укоризненно сказал Олег, — не позорь мою седую голову. — Ну, ладно, — согласился Саня, — а на контрольных можно списывать? — Нет! — дружно ответили Сане. — Ну, смотрите сами, — пригрозил Саня, — вам же хуже будет. На контрольных-то уж я двоек нахватаю. Но Сане никого не удалось запугать. Когда же все поднялись, чтобы идти домой, Саня вдруг заявил: — А еще не все. — Как не все?! — А кто мне на завтра даст списать? Ребята укоризненно загудели. — Нечего гудеть, — сказал Саня, — Мы тут два часа просидели. Я уже сам сделать не успею. Неожиданно Саню поддержала Вика. — А он правильно говорит. Пускай сегодня спишет, а то завтра опять двойку получит. А уж с завтрашнего дня — никогда списывать не будет. Верно, Саня? — Железно, — прогудел Саня, которому завтрашний день казался страшно далеким. Мало ли что могло измениться до завтра. Подумав, ребята решили, что сегодня, в день, когда родилась такая великая дружба, обижать никого не следует. Сане была выдана тетрадка для списывания. * — Не буду я ни с кем мириться! Что вы ко мне пристали! — сказала Аня. Но девочки, обступившие Аню, не сдавались. Они оттеснили ее в угол класса и льстивыми голосами шептали ей уговорные слова, которые произносят в таких случаях. — Да брось ты… — Подумаешь — чего особенного… — Да что ты, Анька, правда, как маленькая… В другом кругу обрабатывали Володю ребята. — А я ни с кем не ссорился, — сказал Володя. — Как это ты не ссорился! — изумился Олег. — Что же вы тогда на разных партах сидите? Володя пожал плечами. Он и сам не понимал, как это вышло. Сначала Аня от него чуть отодвинулась, потом — он от нее. Двигались, двигались и оказались на разных партах. А теперь даже разговаривать перестали. — Ты, Вовик, просто эгоист, — сказал Олег. — Ты только о себе думаешь. Неужели нам из-за тебя все лето в городе сидеть? Эх, ты… Мы бы в лесу, знаешь, как жили? Там полная свобода. Даже можно не умываться… — Выходит — я виноват? — спросил Володя. — Не совсем ты… Но, вообще… — туманно сказал Олег и стрельнул глазами в женский угол: как там? Там главной уговорщицей была Вика. — Ты на нас внимания не обращай, — сказала Вика. — Особенно — на мальчишек. Мальчишки, они все ненормальные. Если сами что-нибудь натворят, так им ничего… А если девочки что-нибудь сделают, так сразу начинают дразнить. Подумаешь — письмо написала! Ну и что такого? Ничего особенного. — Никакого письма я не писала! — Аня, я — про письмо в газету, — пояснила Вика, думая, что ее не понимают. — Ни в какую газету я не писала. — Тогда что же ты раньше не сказала? — изумилась Вика. — А меня никто не спрашивал. Я слышала, как вы про какое-то письмо шептались. Только я думала, что это опять шутки, — подбородок Ани дрогнул, а глаза наполнились слезами. Девочки снова горячо зашептали: — Да брось ты… — Подумаешь — что особенного… — Что ты, Аня, как маленькая… Вика сорвалась с места и бросилась в мужской угол. — Никаких писем она не писала! Ясно? — Ясно? — подхватил Олег, обращаясь к Володе. — Иди ты к черту! — сказал Володя. — Что ты везде свой дурацкий нос суешь? Слова эти и то, как они были сказаны, все было настолько не похоже на безропотного Климова, что Олег даже отступил на шаг. Он открыл было рот, чтобы сообщить Климову, что он, Олег, думает о его, Климове, носе. Но слова эти так и не были сказаны. Страшным, неимоверным, сверхгигантским усилием воли Олег заставил себя сдержаться. Возможно, в эту минуту родился новый Олег — Олег какой-нибудь сто двадцатый, человек далекого будущего. — Интересно, — громко сказал Олег, обращая свои слова в женский угол. — Один не писал, другой не читал. Наверное, никакого письма вообще не было. Может, это просто кто-нибудь пошутил? Мне один раз в лагере горячую картофелину за шиворот опустили и раздавили. Вот это больно было!.. — А про какое тогда письмо мне Игорь говорил? — отозвалась из женского угла Лиля. — Ну и что? А мне Кукин сказал. Верно, Кукин? — сказал Игорь. — А что Кукин? А мне он сказал, — Саня мотнул головой в сторону Олега. — А мне Вика сказала. — А мне — Лиля. Минуты три, переговариваясь из своих углов, ребята выясняли, кто сказал про письмо первым. Но выяснить этого не удалось. Пройдя по кругу, следствие вернулось к Олегу, что очень ему не понравилось. — Да ну вас… — сказал Олег. — Так это никогда не кончится. Просто про письмо кто-то выдумал. Никакого письма не было — неужели не понятно? А раз ничего не было — значит, и ссориться не из-за чего. Пускай помирятся — и кончим это дело. — Пускай сначала Климов скажет, за что он Аню ударил, — донеслось из женского угла. — Пускай он при всех прошения попросит. — Это неправда! — звонко сказала Аня. — Ничего он меня не ударил! Олег наморщил лоб, подумал. — За что ты ее не ударил? — спросил он Володю, но тут же спохватился. — Тьфу! Совсем я с вами запутался. Никто ничего не писал, никто никого не ударял, а я должен разбираться. Может, это она тебя ударила? — Не болтай глупостей, — сказал Володя. — Интересно! — возмутился Олег. — Все согласны дружить, один вы только против. Будете вы мириться или нет? — Нет, — сказала Аня. Володя ничего не сказал. Тогда Олег и остальные ребята стали подталкивать Володю к середине класса. Девочки быстро сообразили, что к чему, взялись за Аню, которая неизвестно почему не сопротивлялась. Володя изо всех сил старался вырваться. Он делал это молча и яростно, словно боялся за свою жизнь. Шесть человек с трудом удерживали его. Никто раньше и не догадывался, что у смирного Климова столько силы. Он расшвырял шестерых, отскочил в сторону и встал сжав кулаки. — Пусть только кто-нибудь подойдет! Но подойти никто не решался. И тут неожиданно для всех заговорила Аня. — Володя, — сказала она, — охота тебе с ними связываться… — А точно, Вовик! — радостно подхватил Олег. — Ты на нас наплюй! Тогда будем в расчете. И — порядок! Володя ничего не ответил. Он подошел к парте и сел на свое прежнее место. Раздался первый звонок. Дружный класс начал рассаживаться по местам. Через полминуты вошла Светлана Семеновна. Улыбаясь, она сказала свое обычное «Здравствуйте, ребята» и вздрогнула, когда класс ответил ей гулким ракетным ревом: — Здрасс. Светланнн Семеннн! Откуда было Светлане Семеновне знать, что она видит сейчас совсем не вчерашний, а совершенно другой класс. Это был класс дружный на сто процентов, потому что Аня сидела на скамейке рядом с Володей. В этот день все учителя, у которых были уроки в шестом «в», отметили про себя, что в классе что-то произошло. На вид ребята были как будто прежние, разве что было замечено странное перемигивание, при котором лица мигальщиков выражали непонятное удовлетворение. Но вот то, что класс делал или, вернее, чего не делал, было совершенно необычно. За весь день — ни одной подсказки. Ни одного подзатыльника. Ни одного пинка ногами под партами. Ни одного толчка в бок соседу. И уж что совершенно удивительно — ни одной остроты Кузнецова Олега. Когда об этом стало известно в учительской, то первой мыслью учителей было — класс провинился. Кто-то что-то натворил, разбил, сломал, и теперь все затихли, ожидая расплаты. Поэтому очередной учитель, входя в класс, внимательно оглядывал стены и потолок, ожидая увидеть разбитую люстру, выставленное стекло, заляпанную чернилами стену или, чем черт не шутит, собаку, вылезающую из стенного шкафа. Но все оказывалось на месте, все в полном порядке. Все выглядело так хорошо, что можно было ожидать самого худшего в этот день ни один учитель не удивился бы, услышав посреди урока взрыв какой-нибудь самодельной ракеты. Но учебный день близился к концу, а взрывов тоже не было. Дружный класс держался на совесть. Но и этого оказалось мало. К последнему уроку шестой «в» стал самым вежливым классом. Вот как это произошло. На четвертой перемене было замечено, что Саня о чем-то перешептывается с Володей Климовым. При этом Саня вел себя крайне подозрительно: он озирался по сторонам, как будто боялся, что его подслушают, и было похоже, что он Климова о чем-то просит. Поскольку Санины просьбы сводились всегда к одному, за ним было установлено наблюдение. И оказалось — не зри. Через минуту Саня был захвачен врасплох в тот момент, когда принимал из рук Климова тетрадку для списывания. — Климов не виноват, — заявил Олег Кузнецов. — Он на собрании не был и не знал про Санино обещание. Зато Саня виноват целых два раза: он нарушил свое слово и хотел обмануть нас. — Да я, может, в последний раз… — уныло сказал Саня. — Последний уже был. Саня рассердился. — Больно вы все умные стали! К вам не пристают — и вы не лезьте. — А теперь Саня виноват уже три раза, — хладнокровно заметил Олег. Он нарушил слово, хотел обмануть весь класс и еще грубит. — Иди ты от меня… Но Олега запугать было не так просто. Он произнес небольшую речь о том, как нужно поступать с изменниками, и ребята с ним согласились. Они окружили Саню и стали придумывать ему наказание. Новая игра всем понравилась. Саня, бедняга, только кряхтел, когда слышал такие предложения: Проскакать на одной ноге по коридору туда и обратно. Поцеловать школьного кота Ваську. Зайти в кабинет директора и попросить закурить. Прийти на урок в одном ботинке. Саня растерянно озирался, хлопал глазами. Он никак не мог выбраться из окружавшей его толпы. Конечно, он мог отшвырнуть парочку-другую весельчаков, но для этого пришлось бы пустить в ход кулаки, отчего немедленно развалилась бы вся дружба. Неожиданно на помощь Сане пришел Олег. — Ребята, это все не годится, — сказал Олег. — Саня ведь из нашего класса, верно? Значит, если он чего-нибудь сделает, то опять весь класс будет виноват. Списывать мы ему все равно не дадим. А за грубость его нужно наказать вежливостью. Саня подозрительно уставился на Олега. Остальные тоже не очень-то поняли, какой такой вежливостью наказывать Саню. — Это очень просто, — пояснил Олег, — Между собой мы будем разговаривать очень вежливо. А с Саней будем разговаривать совсем вежливо. Тогда ему станет стыдно и он исправится. — Как это «совсем вежливо»? — А вот так. Как японцы. Знаете, как японцы разговаривают? Ребята переглянулись. Они все еще не понимали — говорит Олег всерьез или шутит. Конечно, они не знали, как разговаривают японцы. — Ну вот, например, — идет по улице какой-нибудь человек. Навстречу ему попадается хулиган; и хулиган хочет отнять у этого человека часы… Что этот хулиган скажет этому человеку? Ребята задумались. Каждый старался представить, что скажет хулиган. Наконец, Вика неуверенно проговорила: — Он скажет: «Отдай часы!» — Нет, — возразили Вике. — Он скажет: «Снимай часы, а то убью. — Правильно, — согласился Олег. — А японский хулиган сказал бы: «Дорогой незнакомец, будьте любезны, снимите, пожалуйста, ваши часики, иначе мне придется сделать вас уважаемым покойничком». Смысл такой же, зато — вежливо. — Что же, мы будем как хулиганы разговаривать? — Зачем? Как обыкновенные японцы. На пятом уроке Саня получил две записки. «С. Кукину. Дорогой, сильно уважаемый Саша! Не глазей глазками по сторонам, а смотри на досочку, а то опять получишь двоечку и сделаешь бяку нашему классику. В. Д.». «Передать Ку-ки-Оки-Кину. Маломногосильнонизковысокоуважаемый Санечка! Если ты еще раз стукнешь меня ручкой по спинке, то получишь ножкой по попке. И. В.». Автора второй записки угадать было нетрудно. Над ответом Саня продумал всю вторую половину урока — ему никак не удавалось сочетать энергичность русского языка с акварельной вежливостью японского. В результате Игорь получил такое послание: «Передать Ыгырю. Все равно получишь. С. К.». Зачем понадобились буквы «ы» — об этом знал один Саня. Возможно, он полагал, что чем дальше от русского языка, тем ближе к японскому. На пятой перемене класс стал поголовно вежливым. Ученики параллельных классов, встречаясь в коридоре с учениками шестого «в», не без удивления выслушивали такие речи: — Уважаемый Боречка. Вам нужно вымыть ручки. У вас на пальчиках чернильное пятнышко. — Ничего страшненького. Скоро звоночек на последний урочек. Зато у вас, Женечка, на щечке царапинка. Кто вас съездил по мордочке? — Это кошечка, когда я вынимал ее из холодильничка. Новая игра настолько всех увлекла, что на последнем уроке даже староста класса на вопрос учителя: «Кто сегодня отсутствует?» — ответил: — Два человечка по неизвестной причиночке. Но, не считая этого мелкого эпизодика, денек шестого «в» класса закончился чудненько. * — Анна Ивановна, мы очень просим не говорить ничего директору про поход. Возле Анны Ивановны, переминаясь с ноги на ногу, стояли трое: Кузнецов, Кукин и Вика. — Почему? — спросила Анна Ивановна. — Что же изменилось в вашем классе? — Все изменилось, — сказал Олег. — А все-таки? — Мы стали очень дружные. — Но вы же всегда и были такими, разве нет? Олег мотнул головой. Это можно было понять как «да», но можно было понять и как «нет». — Так что же? — Не были. — Как же так получилось, что вы сразу стали дружными? — Просто мы поняли, что лучше дружить, чем ссориться. — А еще вы поняли, что поход не трудно и отменить? — Ага! — радостно сказал Саня и тут же получил незаметный пинок от своего лучшего друга. — Вовсе не из-за этого, — заявил Олег. — А если честно? — Немножко из-за этого, Анна Ивановна, — вмешалась Вика. — А если честно, — сказал Олег, — то, конечно, из-за этого. Но ведь это неважно, Анна Ивановна, из-за чего. Важно, что мы теперь дружные. — Допустим даже, что так, — сказала Анна Ивановна. — В чем же проявляется ваша дружба? — Мы теперь совсем не ссоримся между собой. — Еще? — Не грубим друг другу. — Не смеемся над Мельниковой и Климовым. — Еще? Кузнецов пожал плечами: неужели мало? Что же еще надо? — Не шумим на уроках. — Еще? — неумолимо продолжала Анна Ивановна. Как последнюю надежду Олег вытолкнул вперед Саню. — Кукин у нас теперь не списывает. — Это правда. Саша? Кукин замялся. Он смущенно посмотрел на Олега и немедленно получил второй пинок, на этот раз замеченный Анной Ивановной. — Ну ладно, — сказала Анна Ивановна, — пускай даже все так и есть. Но ведь вы перечислили пока только то, что вы не делаете. А какими делами подтверждается ваша дружба? Ребята с недоумением переглянулись — какие еще дела? — Непонятно? — спросила Анна Ивановна. — А мне так очень понятно. Давайте рассуждать так: человек за всю свою жизнь никого не убил, не ограбил, ничего не украл — вообще не сделал никому зла. Можно сказать, что он хороший человек? — А разве плохой? — Но при этом он никому не помог, ни с кем не поделился, никого ни разу не выручил — не сделал никакого добра. — Таких не бывает, — возразил Олег, — что-нибудь он все равно сделал. — Я с тобой согласна. И тогда его будут судить по тому, что он сделал. Так кто же окажется хорошим? — Тот, кто не делал ничего плохого, а делал только хорошее. — Таких тоже не бывает, — улыбнулась Анна Ивановна. — В каждом из нас есть и плохое и хорошее. Важно — что перетягивает. А насчет вашей дружбы — надо посмотреть, что дальше выйдет. Вы, кажется, уже целых два дня как стали такими дружными? — Почему? Мы не считаем. Сколько надо, столько и будем, — сказал Олег. — А вы директору будете говорить про поход? — Ну что ж, — задумчиво проговорила Анна Ивановна, — мне не к спеху. Пока могу обождать. Но только — пока… * Когда шестой «в» узнал, что Анна Ивановна не оценила перемен, произошедших в классе, то все немного приуныли. Старались, старались и — на тебе. Выходит — зря дружили. Особенно всем не понравилось слово «пока». Что значит «пока»? Пока не скажет, а потом, может быть, и скажет директору про поход. И как понимать, что дружбу надо подтверждать делами? Какими делами? Хорошими? Пожалуйста, можно и подтвердить. Только где их возьмешь? Хорошие дела тоже под ногами не валяются. Когда нужно, так и днем с огнем не найдешь. В общем, плохо пришлось бы шестому «в», если не выручил бы его тот же Олег Кузнецов. Два дня он напряженно думал, а на третий день заявил, что не обязательно начинать с больших дел, можно начинать и с малого. Вот почему утром четвертого дня после разговора с Анной Ивановной, или, если хотите, утром шестого дня начала великой дружбы, возле школы замаячили две унылые фигуры с лопатами в руках. Было немного больше восьми. Еще горели фонари. По-утреннему торопливые и сосредоточенные пешеходы штурмовали автобусы. Требовательно, по-деловому звенели трамваи. Они заглатывали пассажиров и растворялись в морозной утренней дымке. Все куда-то спешили, и только две фигуры перед школой неторопливо сходились и расходились, постукивая нога об ногу. Это были Олег Кузнецов и Саня Кукин. Саня пришел ровно в восемь. Еще издали он заметил Олега, который, в одиночестве прохаживался чарльстоном по ступеням школьного подъезда. Наверное, Олег пришел намного раньше, потому что успел порядком замерзнуть. — Ты что так рано пришел? — спросил Саня. — У нас будильника нет, — ответил Олег. — Я на полчаса раньше проснулся. Давай потолкаемся. Они потолкались немного, прыгая на одной ноге. Когда Олег согрелся, друзья стали прохаживаться возле подъезда, поглядывая на часы. Каждую минуту большая стрелка прыгала на одно деление, но время и безделье тянулось медленно. Маленькая стрелка электрических часов, на которые поглядывали Олег и Саня, застыла на восьми, большая перепрыгнула на двенадцать. В этот самый час одни ученики шестого «в» класса торопливо вставали с постелей, другие дожевывали свои завтраки, третьи уже спешили к школе, а двое мерзли у ее подъезда. Но и те, и другие, и третьи не знали, что сейчас время подошло к той черте, когда отсчитывать нужно было уже не днями, не часами, а минутами. 8 часов 12 минут — Холодно, — позевывая и ежась, сказал Саня. — И чего ты придумал в такую рань вставать. Ходим одни, как дурачки. Наверное, никто и не придет больше. — А что, я плохо придумал? Я плохо не придумываю. Вот ты смотри придет директор, а мы снег убираем. Он спросит: «Вы что делаете?» А мы скажем: «Снег убираем». Он спросит: «А кто вам поручил убирать снег?» А мы скажем: «Никто не поручил, мы сами догадались. Мы решили следить, чтобы возле нашей школы было чисто. Мы решили, чтобы за всю зиму ни одни человек возле нашей школы не поскользнулся». Что он тогда подумает? — Подумает, что мы ненормальные, — сказал Саня и снова зевнул. Олег вздохнул и укоризненно посмотрел на верного друга. — Не знаешь ты, Саня, взрослых, — сказал Олег. — Они только и мечтают, чтобы мы стали сознательными. Директор ведь только в школе директор. А так он самый обыкновенный человек. Вроде моего отца или твоего отца. Твой бы отец тоже мог быть директором… Саня понимал, что слова Олега только слова, но все же вздрогнул и даже попятился. Только этого ему еще не хватало. — Иди ты… — сказал Саня. — Ты что, с ума сошел? Олег засмеялся. Ну что ты директора так боишься? Ты вообще всех боишься. А тут все просто: увидит он, что мы снег убираем, и подумает, что мы сознательные. Никто ведь не догадался одни мы. Значит, кто в поход должен идти? Мы, конечно. И Анна Ивановна так подумает, когда увидит, как мы работаем. — Все равно холодно, — сказал Саня. — Если холодно, тогда погрейся. Начинай снег убирать. — А чего убирать, если никто не видит? — резонно возразил Саня. — Сам убирай. — Мне-то не холодно, — приплясывая, заявил Олег. — И мне не холодно, — растирая уши, сообщил Саня. Мимо ребят, оставляя за собой хвост черного дыма, с ревом прошла большая машина. Саня скользнул по ней взглядом. — Дизелек, нежно сказал Саня. — Трехосная. Все три — ведущие. Олежка, ты бы хотел шофером работать? Школу кончу, там посмотрим. — А я бы хоть сейчас пошел. Только не возьмут. Там не меньше восьми классов надо. Ты как думаешь — доучусь я до восьмого? — Так ты ведь и не учишься. Так… — списываешь помаленьку. Это же не трудно. Саня вздохнул. — Мне самому списывать надоело. Анна Ивановна со мной дополнительно, знаешь, сколько занималась? Когда она рядом сидит — все понимаю, отойдет опять ничего не понимаю. Наверное, у меня мозги неправильные. — Брось ты, Саня, мы тебе мозги выправим, утешил Олег. — Мы с тобой заниматься будем. Это только начать трудно, а потом само будет получаться. Ты с меня бери пример. Я вот способный, но разболтанный. И все равно у меня троек нет. А ты и неспособный и разболтанный. Конечно, так ничего не получится. Если ты неспособный, то тебе надо стать трудолюбивым. Ясно? — А как стать? — уныло спросил Саня. — Начинай снег убирать. — Я тебя серьезно, а ты смеешься, — обиделся Саня. — А ты не обижайся из-за ерунды, — сказал Олег. — У каждого человека свои мозги. У тебя такие, что ты списываешь, у меня такие, что я без смеха не могу. 8 часов 16 минут Тяжело груженная машина с прицепом шла по улице по направлению к школе. Двигалась она медленно и как-то нерешительно. Шофер часто притормаживал и посматривал то вправо, то влево, будто что-то выискивал. Не доезжая до школы, грузовик замигал правыми подфарками, прижался к тротуару и встал. Шофер вылез из кабины, поднял капот, покопался в моторе и снова скрылся в кабине. Когда он снова спрыгнул на тротуар, в руках его позвякивало ведро. Переваливаясь с боку на бок в негнущихся, с резиновыми галошами, валенках, шофер подошел к ребятам. — Вы из этой школы, ребята? — Из этой. — Где бы тут у вас водички набрать? — Радиатор долить? — радостно спросил Саня. Шофер, наверное, заметил Санин восторг. Он улыбнулся. — Точно. А ты, случайно, не шофер? Саня застеснялся. — Да нет, я учусь… — Он у нас отличник, — сказал Олег, — у него ни одной тройки. Шофер с одобрением посмотрел на Саню. — Ну и правильно. Так и надо. Саня толкнул Олега локтем в бок, но Олег продолжал, как ни в чем не бывало: — И ни одной четверки. — Ну, понятно, раз отличник, — согласился шофер. — И ни одной пятерки! — сказал Олег. — Одни двойки! — А вот это уже нехорошо, — сказал шофер. — Слышишь, Саня, что про тебя говорят? — Да нет, это я тебе говорю — нехорошо. Он ведь твой товарищ, так? А ты над ним смеешься. Да еще при постороннем человеке. — Ага! Значит, вы — посторонний? Сами признались?! — торжествующе сказал Олег. Но шофер не оценил того, как остроумно перевел Олег дело с больной головы на здоровую. Он, наверное, не первый день находился в дороге, этот шофер. И вид у него был нездешний, не городской: ватные брюки, телогрейка, старая шапка-ушанка. Лицо усталое и небритое. — Так как же насчет воды? — повторил шофер, обращаясь на этот раз к Сане. — Я сейчас принесу, — Саня выхватил из рук шофера ведро и скрылся за школьной дверью. Шофер порылся в кармане, не доставая пачки, вытянул оттуда мятую папиросу. Закурил. Внимательно посмотрел на Олега. — Видал, как получается? — сказал он. — Обидел товарища… — А если у него и правда двоек много? — возмутился Олег. — Что я, молчать должен? — Вот этого я не знаю, должен ты молчать или нет. Я человек посторонний — приехал и уехал. И все забыл. А вот у товарища твоего все в памяти останется, все слова твои. Словом-то человека сильней, чем кулаком, убить можно. Олег насупился. Не хватало, чтобы проезжие учили его, как жить. — Что это мне все про слова говорят?! Анна Ивановна тоже: «Слово, слово…» А кто меня говорить научил? Вы же и научили, — сказал Олег, имея в виду взрослых вообще. — Что же мне теперь — рот заткнуть? Но шофер опять не оценил тонкого юмора. — А кто это Анна Ивановна? — спросил он. — Учительница наша. Классная руководительница. Шофер усмехнулся. — Значит, умная у тебя учительница. Из школы выбежал Саня, расплескивая на ходу воду. — А на шофера долго учиться? — с разбегу спросил Саня. — Смотря на какого, — шофер подумал. — На хорошего — два года, да потом еще лет десять. — Двенадцать лет! — ужаснулся Саня. — Около того. Два года — на курсах. Потом машину дадут. Будешь ездить самостоятельно. Лет десять наездишь — вот и шофер. — А вы сколько ездите? — Тридцать один год. Без одной аварии. Вот так. — Тут шофер почему-то взглянул на Олега. — А ты говоришь — посторонний. — Это вы сами сказали! — буркнул Олег. — Ну, раз я, значит, я, — согласился шофер. — Спасибо за воду. Шофер взял ведро у Сани и направился к машине. Отойдя немного, он остановился и сказал Сане: — А то пойдем, поможешь воду залить, если время есть. Заодно баллон сменим. Мне завтра в Минске надо быть. Боюсь — не выдержит. Саня с готовностью сорвался с места. — Пойдем и ты, если хочешь, — обратился шофер к Олегу. — Не пойду. Я снег убираю, — мрачно сказал Олег. — Вот оно что, — протянул шофер. — Я-то думаю: что это ты с лопатой стоишь? 8 часов 20 минут Третьим пришел Володя Климов. Он принес метлу и скребок, которые еще накануне выпросил под честное слово у дворника. Климов шел быстро, но заметив еще издали, что у школы прохаживается один Кузнецов, поскучнел и замедлил шаг. Олегу даже показалось, что Климов собирается повернуть обратно. — Привет, — нехотя сказал Володя. — Здорово, — отозвался Олег. Володя остановился, немного не дойдя до Олега. Как-то само собой получилось, что руки друг другу они не подали. — А что, еще нет никого? — А я разве никто? — сказал Олег. — Ну, кроме тебя… Олег покосился в сторону машины. Там Саня, забравшись в кузов, боролся с запасным колесом, пытаясь перевалить его через борт. Колесо, видно, отчаянно сопротивлялось, потому что Саня был уже без пальто. — Вон еще Саня — машину чинит. Наступило молчание. Больше говорить было не о чем. Володя отошел к газетному киоску и стал рассматривать обложки журналов, выставленных на витрине. Олег, конечно, понял, почему Володя так держится с ним. Но на этот; раз, быть может, впервые в жизни, он не рассердился и не обиделся, а просто подумал, что все это нехорошо. Нехорошо, что они так разговаривают, а если молчат, то и молчат тоже нехорошо, будто затаили в себе какую вражду. — Злишься на меня, да? — Ни на кого я не злюсь, — отозвался Володя, продолжая внимательно изучать витрину. — Злишься, — убежденно сказал Олег. — Только зря злишься. Плюс на минус дает ноль. В первой четверги я тебе свой билет на «Фантомаса» отдал, в третьей четверти я тебя дразнил. Теперь у нас с тобой — полный ноль. — Я у тебя билет не просил, — сказал Володя. — Но я же отдал! — возмутился Олег. — И вообще, кончай злиться! Я же на тебя не злюсь. О том, что злиться ему на Володю не за что, Олег, разумеется, не подумал. Но дело было не в этом. В словах Олега выражались величайшее сожаление и глубочайшее раскаяние. Следует даже сказать, что Олег извинился перед Володей. Возможно, другие люди извиняются не так. Они кланяются, улыбаются, встают на колени и даже посыпают головы пеплом в знак покорности. Но ведь каждый делает, как умеет. То, что сказал Олег, он не говорил еще никому в жизни, и с этой точки зрения сейчас из пепла торчала только макушка Олега. — Ладно, — сказал Володя. — Давай лучше снег убирать. Олег решил, что примирение состоялось. — Ты понимаешь, — сказал Олег, — я все время хожу и думаю: что мы убирать будем? Вчера я сам видел — был снег на тротуаре. А сейчас — чисто. Это, наверное, дворники убрали, из вредности. — Пойдем во двор. Там снегу много. Олег снисходительно улыбнулся. — Чудак! А кто нас там увидит? Давай лучше сделаем так: сейчас со двора сюда снегу натащим, а потом убирать начнем. 8 часов 24 минуты — Эй, девочки, вы снегу не принесли? — закричал Олег, увидев Вику. Лилю и еще нескольких девочек, подходивших к школе. Девочки огляделись и поняли, что это не шутка. — А что же мы делать будем? — встревожилась Вика. — А мне так вставать не хотелось, — протянула Лиля. — Я же говорю — пойдемте во двор, — снова сказал Володя. Но Олег не собирался трудиться задаром. — Анна Ивановна здесь ходит, а не со двора. Неужели не понятно? Учишь вас, учишь — никакого толку. Уже почти совсем рассвело. Прохожие с улыбками поглядывали на кучку ребят, столпившихся на тротуаре с метлами и лопатами. Думали они, наверное, о том, что — как хорошо — вот теперь опять молодежь начали приучать к труду или о том, что работать в такой веселой компании — одно удовольствие. Одного только не знали прохожие. Об одном они только не думали. О том, что в наше время и у молодежи есть свои трудности. Особенно — у школьников. После школы — легко. Окончил — и лети, куда хочешь. Борись, побеждай, спасай. А в школе — хоть пропадай! Все полезные дела взрослыми делаются. Тут молодежи и зимой снегу не достается. Первой директора заметила Лиля. — Директор идет! — зашептала она. — Давайте спрячемся! Олег возмутился. — Почему мы должны прятаться? Он же не тигр. Что мы, директора не видели? И Олег сделал шаг навстречу директору. — Здравствуйте, Сергей Михайлович! Олега поддержал нестройный и негромкий хор. С директором почему-то все здоровались вполголоса. — Здравствуйте, — ответил директор. — А вы что тут делаете? — Снег убираем! Снег чистим! — ответил хор и умолк. Олег оглядел притихших ребят и бесстрашно заявил: — Сергей Михайлович, мы решили помочь… чтобы… в общем, чтобы около школы всегда чисто было. Очевидно, потрясающая, просто неимоверная смелость Олега поразила даже директора. Во всяком случае, он посмотрел на Олега. Затем так же внимательно — на остальных. Никто не сомневался, что в эту минуту директор думает о сознательности шестого «в». На самом деле Сергей Михайлович думал совсем о другом. «Кто?» — вот первая мысль, которая пришла ему в голову, когда ученики шестого «в» класса с ним поздоровались. «Неужели кто-то из них?» — это было второй мыслью. «Что же, я теперь при виде шестого «в» всегда буду вспоминать это письмо?» — было третьей мыслью Сергея Михайловича. «Да, о чем это Кузнецов говорил?» — мысль четвертая. — Значит, решили помочь, — сказал директор, вспомнив слова Олега. — Сами решили? — Сами! Сами! — загалдел хор. — Правильно мы решили? — спросил Олег, решив закрепить победу. — Не знаю. Ребята переглянулись. Кто же еще должен знать? — Вы же сами решили. Вот и убирайте. Нет, директор вел себя совсем не так, как на это рассчитывали. Олег даже слегка растерялся. Ровно на восемь секунд. На девятой он обрушил на директора еще один удар. — Мы не только убираем. Вон Кукин машину помогает чинить шоферу. Видите? Но директор даже не посмотрел в сторону Кукина. — Прекрасно. Пусть чинит, — сказал директор и направился к двери школы. Шел он, как всегда, очень спокойно. А как же еще? Ведь он не знал, что произойдет здесь через двадцать минут… 8 часов 27 минут Запыхавшаяся, раскрасневшаяся подлетела к ребятам Аня. Лицо ее было счастливое и виноватое одновременно. Она схватила Вику в объятия и закружила ее. — У нас папа приехал!.. У нас папа приехал… У нас папа приехал… Сделав несколько кругов, Аня остановилась и сорвала с головы шапочку. — У нас папа приехал! — крикнула она ребятам. — Я не виновата, что опоздала. Он меня сегодня в школу пускать не хотел. А я сказала, что мы договорились. А он говорит: «Ну, раз договорились…» — Только тут Аня заметила, что под ногами у нее чистый асфальт. — Ой, а вы уже все сделали? — А ты как думала… — отозвался Олег. — Никуда ты не опоздала, — отозвался Володя. — Мы еще ничего не делали. Пошли, ребята, во двор, там давно не убирали. — Вы с ума сошли! — завопил Олег. — Еще Анна Ивановна не пришла. Вот увидит, что мы все собрались, тогда и пойдем. Сейчас она подойдет. Вы же мне весь план нарушите! Но первой из учителей пришла не Анна Ивановна. Об этом известил тот же Олег: — Света идет! — Здравствуйте, Светлана Семеновна! — дружно прогорланил шестой «в». Светлана Семеновна еще издали начала улыбаться, а услышав столь дружный вопль, и совсем просияла. — Здравствуйте, ребята! Что вы так сегодня рано? — А мы снег убираем! — со смехом заорал шестой «в», который уже начал находить удовольствие в этой шутке. — Снег убираете? Это замечательно! А кто же вас поднял в такую рань? — А мы сами! — Вот молодцы! — снова подивилась Светлана Семеновна. — Может быть, и меня примете в свою компанию? — Примем! — закричали девочки. Но Олег быстро сообразил, что принимать Светлану Семеновну никак нельзя. Хоть она и молодая, но все же учительница. Когда убираешь несуществующий снег, от учителей лучше держаться подальше. — Что вы, Светлана Семеновна! — заботливо сказал Олег. — Мы сами справимся. Это мы сейчас отдыхаем немножко. Через минуту мы все закончим. Лучше, знаете что, Светлана Семеновна? У нас к вам есть просьба. Вы ее можете выполнить? — Скажи сначала, какая просьба… — Нет, вы сначала пообещайте, — настаивал Олег. — А просьба маленькая-маленькая. Олег развел ладони на несколько сантиметров, показывая размеры просьбы. Светлана Семеновна нерешительно покачала головой. — Все-таки вы сначала скажите. — Ну, Светлана Семеновна! Ну, пообещайте! — заканючили девочки. И Светлана Семеновна сдалась. — Хорошо. Раз вы так просите — обещаю. — Спросите сегодня Кукина. Ему нужно по географии двойку исправить. Он сегодня, знаете, как выучил? На пять. — Ой, что-то не верится, — засмеялась Светлана Семеновна. — Ну, Светлана Семеновна! Ну, спросите, пожалуйста! — снова запели девочки. — Хорошо. Пусть будет по-вашему. Спрошу. Светлана Семеновна быстро взбежала по ступенькам и остановилась перед дверью. — А Кукин не такой уж плохой, как вы думаете! — крикнула она сверху и скрылась за дверью. По дороге к учительской Светлана Семеновна шла энергично и весело. Для нее начинался новый счастливый день. Она еще не знала, что произойдет через десять минут. 8 часов 30 минут — Ой, до чего же я Светлану Семеновну люблю! Правда, она хорошая? — воскликнула Лиля, когда голубое пальто учительницы скрылось в дверном проеме. — Ничего, — согласился Олег. — Тебе все ничего! — возмутилась Лиля. — Ты ни одного человека не можешь похвалить как следует! — Почему не могу? — возразил Олег. — Могу. Себя, например, могу. Знаешь, какой я замечательный? Сам удивляюсь. — Олежка, почему ты так любишь себя хвалить? — спросила Вика. Вместо ответа Олег Кузнецов сделал вдруг необыкновенно серьезное лицо и принялся скоблить лопатой голый асфальт. — Работайте! — зашипел Олег. — Работайте быстрей! Но не успел шестой «в» разобраться, в чем причина такого усердия, как все услышали голос Анны Ивановны. — Батюшки! Вы что тут делаете? Сзади Анны Ивановны стоял Игорь. Очевидно, они встретились по дороге. — Снег убираем! — уже привычно заявил шестой «в». — Откуда вы его убираете и куда? Олег разогнул натруженную спину, оперся на лопату, словно без подпорки ему уже и стоять было невмоготу, посмотрел на свои ладони, будто ожидал найти на них кровавые мозоли. — Да так… — Олег неопределенно взмахнул рукой. — Отсюда… и туда… — Что-то не пойму я вас. Почему вам вздумалось убирать снег? Кто вас послал? — Мы сами! Сами! — затянул хор шестого «в». — Понимаете, Анна Ивановна, — стал объяснять Олег, — мы решили: чего ему тут лежать?.. — Кому? — Снегу. Мы решили: давай уберем. Пускай около школы будет чисто… И вообще… Нужно сделать что-нибудь полезное. Ну, мы и пришли… — Тут Олег повел рукой в сторону Володи и Ани, приглашая тем самым Анну Ивановну своими глазами убедиться, что «история» кончилась. — Аня вот пришла… Володя… В общем, все вместе… Пока длилась хитроумная речь Кузнецова, Анна Ивановна по очереди оглядывала своих учеников. Разные люди — разные лица. На лицах этих откровенно и честно были написаны и ожидание, и надежда, и желание постоять за себя, и даже готовность вступить в бой с ней, с Анной Ивановной. Даже хитрые лица были откровенно хитры, а упрямые откровенно упрямы. Но больше всего порадовало Анну Ивановну то, что было сейчас у ее учеников нечто общее, чего она раньше не замечала. «А ведь «история», кажется, кончилась, — с удовольствием подумала Анна Ивановна. — А письмо… Бог с ним, с письмом… Узнаем со временем». — Так что же из этого следует? — спросила Анна Ивановна. — А то, — сказал Олег, — что мы теперь всё вместе будем делать. Ведь в походе могут разные трудности встретиться. — Это в каком походе? — спросила Анна Ивановна, с трудом сдерживая улыбку. — Вы разве забыли, Анна Ивановна? — Ах вот оно что… Нет, не забыла. — Я же говорил вам, что Анна Ивановна не забыла! — закричал Олег, обращаясь к ребятам так, словно они были глухие. — Еще вы обещали с нами пойти, помните? — Вот этого не помню, — сказала Анна Ивановна. — Обещали! Обещали! — застонал хор. Анна Ивановна не выдержала и рассмеялась. Девочки, воспользовавшись моментом, тут же устроили вокруг Анны Ивановны небольшой пляс. Мальчики стояли молча, соблюдая достоинство. Они стояли, опершись на скребки и метлы, как солдаты — на винтовки. Но лица солдат светились откровенным удовольствием-удовольствием людей, завоевавших победу в трудном бою. — А где же снег, который вы убирали? — вспомнила Анна Ивановна. — Что? Снег? — став сразу серьезным, переспросил Олег. — Дело ведь не в снеге, Анна Ивановна. Просто мы решили сделать что-нибудь полезное. И ни один ученик не отказался! Даже Мельникова пришла! А у нее отец приехал… Вы знаете, Анна Ивановна, как уходить не хочется, когда отец приезжает? Глаза Анны Ивановны отыскали в толпе ребят Аню, и Анна Ивановна увидела самую счастливую девочку на этой улице. — Дождались, наконец, — сказала Анна Ивановна. — Ой, я так соскучилась! — просияла Аня. — И мама так обрадовалась! У меня сегодня самый счастливый день! — Ну, и беги домой скорей! Зачем пришла? — Мы же договаривались… — Вот видите, Анна Ивановна, соскучилась, а все равно пришла, — вставил Олег, давая тем самым понять, что мужество Ани не только ее заслуга. — Хватит петлять, Кузя, — улыбнулась Анна Ивановна. — Ты мне на вопрос ответь: где снег, который вы убирали? — Мы еще не убирали, Анна Ивановна. Мы только собирались, — сказал Володя. Олег знаком показал Володе, чтобы тот замолчал. — Понимаете, Анна Ивановна, — грустно сказал Олег, — мы пришли, а снега нет. Вчера был, а сегодня нет. — Уже вчера вечером не было, — сказала Анна Ивановна. — Так мы же не виноваты! Мы днем договаривались. Уж так мы хотели поработать!.. А хотите — мы во дворе уберем? — Я-то ничего не хочу, — сказала Анна Ивановна. — Мне было интересно только узнать, что это вас так на работу потянуло? И почему вы посреди зимы про поход говорите? — Потому что мы решили заранее подготовиться, — сказала Вика. — Нужно, чтобы у нас дружба была. — А разве до этого у вас дружбы не было? — Немножко была, — уклончиво ответила Вика. — Честное слово, была! — воскликнул Олег. — Только так… один день была, другой не было… А теперь мы каждый день дружим, с самого утра и до конца уроков! И даже — после уроков! Лиля фыркнула, вспомнив что-то смешное. — Даже Олег с Игорем помирились. Анне Ивановне оставалось только руками развести. Этого она еще не знала. — Да ну?.. Ох, что-то очень уж хорошие вы стали… — Точно, — подтвердил Олег. — Верно, Игорек? — Угу, — отозвался Игорь. — Ой, Анна Ивановна, а вы еще не все знаете! — всплеснула руками Вика. — У меня Саша Кукин списывать перестал. Он теперь все уроки сам делает. — Ой, что-то страшно мне, — сказала Анна Ивановна. — До чего же вы эдак дойдете? — Не бойтесь, Анна Ивановна, — успокоил ее Олег, — мы еще лучше будем. У нас класс и так — лучший в школе. А будет лучший во всем мире. — Кузя!.. — строго сказала Анна Ивановна, видя, что Олега опять понесло. Но Олег не был бы Олегом, если бы мог остановиться. — Даже во всем космосе! — Опять поехал! — еще строже сказала Анна Ивановна. — Остановись, Кузя, несчастный ты человек! — Почему несчастный? — Потому что хвастун. Но разве Олега можно остановить такими словами? Олег прекрасно чувствовал, что в голосе Анны Ивановны нет сейчас настоящей строгости и потому готов был говорить хоть до вечера. — Анна Ивановна, я не про себя говорю, а про всех, про весь класс. — Да, может, вы все хвастуны, — сказала Анна Ивановна, — Вы же снег пришли убирать, так убирайте. Не языком, а лопатами. — Мы — хвастуны?! — грозно спросил Олег. — А вот увидите, какие мы хвастуны! Мы вам покажем… То есть я хотел сказать: мы ему покажем! То есть я хотел сказать: мы всем покажем! Олег повернулся к ребятам и поднял над головой лопату. — Все — во двор! — свирепо крикнул Олег, — Сейчас мы там все уберем! Чтоб ни одной снежинки не осталось! Но издавая свирепые вопли, Олег все время косил на Анну Ивановну вполне мирным и хитрым глазом. Увидев, что Анна Ивановна собирается уходить, Олег решил поставить последнюю точку. — Анна Ивановна! — Что еще? — отозвалась Анна Ивановна уже со ступенек. — Значит, вы директору теперь ничего не скажете? — Подумаю… — Анна Ивановна, — торжественно произнес Олег, — ведь даже Кукин не списывает! — Ну, пока я этого не вижу, — усмехнулась Анна Ивановна и взглянула на часы, — Но через двадцать минут увижу. А где он, кстати, Кукин? Почему не с вами? — Он… Он повторяет. Мы его освободили. Так вы не скажете? — Можно мне немного подумать, Кузнецов? — Можно, — согласился Олег, — только не очень долго. А то мы все нервничаем. Шестой «в», возглавляемый Олегом, направился во двор. Анна Ивановна вошла в школу. Она тоже не знала о том, что произойдет здесь вот сейчас, всего лишь через две минуты. 8 часов 40 минут Шестому «в» оставалось только обогнуть угол школы, когда он был остановлен воплем Кукина. — Ребя, стойте! Я — с вами! Шестой «в» приостановился. По тротуару, зажав под мышкой пальто, несся Кукин. Подбежав к ребятам, он обернулся и помахал рукой шоферу, который уже сидел в кабине. — Во машинка — шесть скоростей! — выпалил Саня. Взгляд Сани скользнул по противоположной стороне улицы. Вдруг Саня замер, вытаращил глаза и показал рукой на нечто, видимое пока ему одному. Все головы повернулись в сторону, куда указывал Саня. Напротив школы, в просвете между домами, стояла трансформаторная будка. И на будке этой красной краской по белому кирпичу четко вырисовывалась надпись: А+В=ЛЮБ Совершенно машинально, но так же согласно, головы повернулись к Володе. Он стоял бледный и, не отрываясь, глядел на надпись. Затем Володя посмотрел на Кукина. Во взгляде его было отчаяние. Дальнейшее заняло несколько секунд. Володя бросился на Кукина, а тот отшатнулся от Володи и побежал через улицу. Володя погнался за ним. Он ступил на мостовую, поскользнулся на обледенелом асфальте и, размахивая руками, заскользил на ногах почему-то не поперек, а вдоль улицы. А навстречу ему — не быстро, но неумолимо, скользила тяжело груженная машина с прицепом. Передние колеса грузовика были уже вывернуты в сторону, но он почему-то все ехал, ехал и не сворачивал. Володя ударился о колесо, отлетел, будто подпрыгнул, и упал на мостовую. Мгновенно откуда-то появились люди. Они сбегались со всех сторон: с тротуара, с мостовой, с той стороны улицы и, казалось, возникали прямо из воздуха. Шестой «в» не крикнул, не шевельнулся. Все стояли молча и, ничего не понимая, смотрели туда, где только что был Володя, а теперь гудела, кричала и причитала толпа. Из распахнувшихся дверей школы хлынул поток учеников. Вперемешку с ними бежали взрослые: учителя, уборщицы. Где-то промелькнула серая кофта Анны Ивановны. Кукин был уже среди ребят. Заглядывая в лицо то одному, то другому, хватая соседей за плечи и за руки, Кукин забормотал: — Я же не виноват… Я же не знал… Я же не хотел… И лишь тогда шестой «в» опомнился и бросился туда, куда, казалось, стекался сейчас весь город. Только один человек остался на месте. Но в суматохе, разумеется, никто не обратил на это внимания. 8 часов 44 минуты Володю Климова увезла «Скорая помощь». * Первый звонок прозвучал, как обычно, в девять часов. В девять часов семь минут в кабинет директора влетела Светлана Семеновна. Директор разговаривал по телефону. — Больница? Приемный покой, пожалуйста. Приемный покой? Извините, вас опять беспокоит директор школы… Что с мальчиком? Еще не ясно? Так когда же, наконец, будет ясно? Я не кричу… Хорошо, буду ждать. Закончив разговор, директор вопросительно посмотрел на Светлану Семеновну. Она тряхнула головой, словно отогнала слова, приготовленные по дороге: то, что она сейчас услышала, было важнее. — Что с ним? — спросила Светлана Семеновна. — Они еще не знают. Обещали позвонить, когда закончат обследование. — Но он жив? — Да, жив. — Тогда что же это такое?! Что это значит, Сергей Михайлович?! — с отчаянием спросила Светлана Семеновна. Она схватила директора за руку и потащила к окну. На мостовой возле школы все так же с вывернутыми колесами стояла машина. Около нее — два милицейских мотоцикла. Немного в стороне — синяя «Волга» с красной полосой на боку. Двое милиционеров, растянув рулетку, вымеряли что-то на мостовой. Третий, поглядывая на них, рисовал схему происшествия. Толпы уже не было — толпа разошлась. Лишь человек пятнадцать внимательно наблюдали за происходящим. — Вы это видели? — спросила Светлана Семеновна, указывая на трансформаторную будку. Директор не сразу понял, что он должен увидеть, а когда увидел и понял, что это означает, лицо его стало брезгливым. — Вот мерзость! — сказал Сергей Михайлович, — Теперь понятно, почему он побежал через дорогу. — А мне не понятно! — крикнула Светлана Семеновна. — Мне вообще ничего не понятно! Откуда все это? Почему? Зачем? Я прихожу на урок, и ученики другого класса рассказывают мне, что все это уже давно началось. А я ничего не знала! И вы ничего не знали? — Светлана Семеновна, сейчас я просто не в состоянии вести педагогические разговоры. Идите лучше на урок. — Хорошо, — согласилась Светлана Семеновна. — Я пойду. Я знаю, куда пойду! Светлана Семеновна направилась было к двери, но та сама робко и неуверенно отворилась ей навстречу. Так же неуверенно в кабинет вошел шофер в поношенном пиджаке, ватных брюках и негнущихся валенках с резиновыми галошами. — Здрассте, товарищи, — виновато сказал шофер, приглаживая правой рукой волосы. В дорожной одежде, со своими валенками и ватными брюками, он странно выглядел в светлом кабинете. Как-то совсем он не подходил ни к новеньким модным креслам, ни к полированному столу, ни к блестящему светло-шоколадному паркету. Очевидно, шофер чувствовал это и сам. Рука его привычно хлопнула по правому боку, но тут же он понял, что папиросы остались в кабине, вместе с телогрейкой, и засмущался еще больше. — Здравствуйте, проходите, — ответил Сергей Михайлович. — Вот… не знаю, как бы спросить… — замялся шофер. — Проходите. Садитесь. — Нет, я на минутку, — испуганно сказал шофер. — Я так… Мне только спросить… Тут несчастье было с машиной… Мальчик-то у нас учится? Не знаете, как он там?.. В общем, последствия какие? — Последствий мы пока не знаем, — сказал Сергей Михайлович. — А вы кто этому мальчику? — Это моя машина была… Светлана Семеновна, которая задержалась у двери, резко спросила: — Что значит «моя машина»? — Ну, в общем, я там был… за рулем. Светлана Семеновна обернулась и, словно ее толкнули в спину, чуть ли не бросилась на шофера. — Вы? Это вы были за рулем? И вы еще приходите сюда спрашивать о последствиях?! — Девушка, не виноват я. — тоскливо сказал шофер. — Вы просто хотите спасти себя! — с презрением сказала Светлана Семеновна. Шофер переступил с ноги на ногу. Натужно скрипнули на паркете галоши. — Я уйду. Вы только скажите, в какой он больнице, и я уйду. Светлана Семеновна была неумолима. — А вы ему туда конфет отнесете? Или пирожных? Шофер сник окончательно. Он уже сказал все, что мог. — Подождите, Светлана Семеновна, — сказал Сергей Михайлович и с невольной суровостью взглянул на шофера. — Как же это получилось?.. И шофер, словно обрадовавшись, что вот нашелся, наконец, человек, который может если не понять, то хоть выслушать, торопливо заговорил: — Сам не пойму. Тридцать один год без аварии… И улица пустая была… Скользко, конечно… Так ведь когда скользко, втрое осторожнее ездишь. Только я тронулся… скорости еще почти не было. Я и разглядеть не успел: мелькнуло — и все. Смотрю — перед капотом парнишка. Главное — улица совсем пустая была… А машина у меня — шесть тонн. Хоть и малая скорость, а все же метра два-три ей пробежать надо, пока остановишь. Я и руль вывернул, и тормоза сработали как надо… А колесом все же задел… Я и сам ничего сначала не понял. Главное — улица совсем пустая была… Ну, просто никого не было. Потом уже милиция разбиралась… Там на углу будочка стоит для газет. Так он из-за будочки выскочил. Ни он меня не видел, ни я его. И куда бы так бежал?.. — Выходит, вы совсем не виноваты? — спросила Светлана Семеновна. Шофер, словно провинившийся ученик, снова переступил с ноги на ногу. Из своей долгой шоферской жизни он давно уже знал, что ничего в таких случаях не объяснишь ни таким вот девушкам, ни другим пешеходам, которые так и прут под колеса в дурацкой уверенности, что шофер не смеет их задавить, потому что его за это посадят. — Меня, девушка, судить будут, — сказал шофер. — А у меня у самого таких, как он, — трое. Вы мне дайте адрес больницы, и я уйду. — Он в шестой городской больнице, — сказал Сергей Михайлович. — Спасибо вам! — с облегчением произнес шофер, — А вы, девушка, напрасно… Разве я не понимаю… у меня у самого таких — трое. Подойдя к двери, шофер обернулся, недоуменно развел руками. — Главное — улица пустая была… — повторил он, но тут же вспомнил, что уже говорил это, сконфузился и, махнув рукой, вышел. — Я не верю, что он не виноват, — сказала Светлана Семеновна. — Он обязан был предусмотреть. — Но мы же с вами не предусмотрели, — отозвался Сергей Михайлович. — Значит, и мы виноваты! Сергей Михайлович взялся за телефонную трубку. — Не торопитесь, — сказал он. — Это мы с вами еще услышим. В больницу Сергей Михайлович позвонить не успел. Вошла Анна Ивановна. Она опустилась на стул возле двери, тяжело дыша, потянула с головы платок. Сергей Михайлович и Светлана Семеновна бросились к ней. — Ну? Что там? — Сейчас… — Анна Ивановна несколько раз глубоко вздохнула. — У него… у Володи перелом бедра. Теперь вздохнул и Сергей Михайлович, на этот раз — с облегчением. — Ну, это еще не самое худшее. Что врачи говорят? — Врачи говорят — срастется. Я хотела уйти раньше, я знала, что вы ждете, но… Пришел его отец… и мать… Они в таком состоянии… Нужно было их как-то успокоить. А они в таком состоянии — ничего не слышат. Просто ничего… рвутся в операционную, мешают врачам… В общем, пришлось задержаться. Прозвенел звонок. На лице Анны Ивановны появилось удивление, будто чудно было ей, что на свете еще могут существовать звонки. — Ну вот, — растерянно сказала она, — даже к началу урока успела. — Может быть, вам лучше пойти домой? — предложил Сергей Михайлович, — Я вас заменю на сегодня. — Не нужно, Светлана Семеновна, у вас, кажется, сейчас урок в моем классе? — В вашем, Анна Ивановна. Я просто не знаю, что делать. Я все время буду думать — кто? — Отдайте мне этот урок, — попросила Анна Ивановна. — Конечно! Пожалуйста! — Анна Ивановна, пожалуй, их стоит задержать после уроков, — сказал Сергей Михайлович. — Может быть, и не потребуется. Теперь-то уж все равно. Я решилась на самые крайние меры. — Какие? — быстро спросила Светлана Семеновна. — Не спрашивайте меня сейчас. Я боюсь, что просто не выдержу. * Неизвестно откуда, но к началу второго урока в шестом «в» знали уже почти все: и то, что Анна Ивановна вернулась из больницы, и то, что случилось с Володей. На перемене шестой «в» мрачно слонялся по коридору, не отвечая на расспросы соседей. Ребята ждали второго урока. Ждали и боялись. Боялись и надеялись. Все понимали, что случившееся не может пройти просто так. Почему-то все были уверены, что на второй урок придет директор; начнется следствие, и никто ничего не сможет сказать на этом следствии, потому что никто ничего толком не знает. И что будет дальше — тоже неизвестно. Вот эта неизвестность и томила шестой «в», ее-то и боялись. А надеялись на Анну Ивановну, которая, конечно, всыплет им как положено, но она же все и уладит. После звонка без шума и толкотни ребята расселись по местам. Молча и аккуратно выложили на парты дневники и тетради. Так сделали все, кроме Ани. Аня на перемене из класса не выходила. Она сидела одна, на парте перед ней ничего не было. Ребята украдкой поглядывали на нее, но она ничего не замечала. Всем было бы легче, если бы она ушла домой, но она почему-то не уходила. В коридоре все стихло. В классе тоже установилась полная тишина. Вот завозился, устраиваясь поудобнее, Кузнецов. Громко скрипнула парта. Все посмотрели на Кузнецова, будто он в чем-то провинился. Кузнецов замер. Внезапно с места сорвался Кукин. Он подбежал к доске, достал из кармана кусок мела, положил его возле доски. Все внимательно следили за Кукиным, будто он делал что-то необыкновенно важное. Кукин заметил никому не видимое пятно на доске. Намотав кончик тряпки на палец, он тщательно протер доску. Возвращаясь на место, Кукин сказал в пространство, будто извинился: — Я ведь сегодня дежурный… Ему никто не ответил. У двери послышались шаги, и в классе стало еще тише. Наверное, как во время каникул. Вошла Анна Ивановна. Без директора. Все встали. — Садитесь. Все сели. Анна Ивановна подошла к столу. Медленно расстегнула портфель, медленно вынула из него какие-то бумаги, классный журнал. Разложила все это на столе. Класс напряженно следил за ее движениями, — но больше всего — за лицом, на котором не было сейчас ни гнева, ни обиды, а только — усталость. Анна Ивановна села. — Ну, вот и кончилась шутка, — сказала она. Шестой «в» больше не мог сдерживать напряжения. Шестой «в» словно взорвался. Ребята вскочили с мест, некоторые подбежали к Анне Ивановне, окружили стол. Они кричали все вместе, но каждый свое, и можно было различить только отдельные выкрики: — Это не мы! — Это не у нас! — Мы всех спрашивали! — Не из нашего класса! — Мы не писали! — Сядьте! — сказала Анна Ивановна. Класс продолжал бушевать. — Сядьте на места, — уже громче и очень сурово повторила Анна Ивановна. Ребята неохотно побрели к своим партам. Кузнецов тоже пошел, но вдруг круто развернулся и сделал шаг по направлению к столу. — Ты что-то хочешь сказать, Кузнецов? — Это не мы, Анна Ивановна! Класс замер в ожидании ответа. Ну что теперь? Неужели и теперь непонятно? Ведь ясно и четко сказано — «не мы!». Должна, наконец, Анна Ивановна их успокоить! Ведь это просто нечестно! Ведь никто ничего не знает. В наступившей тишине с первой парты отчетливо донеслось всхлипывание. Анна Ивановна поднялась, подошла к Ане, села с ней рядом. Она заговорила что-то очень тихо, и ребята расслышали только отдельные слова. — …я тебе… ничего страшного… врачи… нога… Чем тише говорила Анна Ивановна, тем громче плакала Аня. А когда Анна Ивановна взяла ее за руку, Аня вскочила с места. — Отстаньте вы все от меня! — крикнула Аня и выбежала из класса. Немедленно сорвался с места и Олег Кузнецов. — Догнать ее, Анна Ивановна? Ничего не ответив, Анна Ивановна вернулась к столу, села. Она подняла руку, машинально провела ею по волосам, и вдруг рука эта с треском опустилась на стол. — Кто это сделал, наконец? Никто ей не ответил. Олег Кузнецов замер на полдороге к двери. — Сядь, Кузнецов. Кузнецов сел. Анна Ивановна встала, подошла к окну. Из этого окна тоже видна надпись на будке. Вернее, то, что от нее осталось: в перемену надпись затерли мелом. Но лучше бы Анна Ивановна туда не смотрела. Все, конечно, понимали, что ей просто нужно немного успокоиться. И все же лучше бы она туда не смотрела… Анна Ивановна повернулась к классу. Лицо нормальное, будто и не она только что хлопнула по столу. — Один из вас лжет — тот, кто написал эту надпись. Тот, кто не поленился прийти рано утром или поздно вечером к школе. Тот, кто постарался раздобыть масляную краску и кисть, чтобы можно было написать буквы побольше. Кто это сделал? Молчание. — Это последняя возможность доказать, что у него осталась хоть капля честности… Молчание. — Мы с вами никогда не обманывали друг друга… Я верила вам всем. Сейчас я не верю никому! Я буду спрашивать по очереди. Богатырева — ты? Вика схватилась за голову руками, вскочила: — Ой, что вы, Анна Ивановна… — с ужасом сказала Вика. — Кукин? Кукин неуклюже поднялся, зацепился за что-то ногой под партой. Освобождая ногу, Саня не то хрюкнул, не то промычал что-то. — Не поняла. — Нет, — выдавил Кукин. Взгляд Анны Ивановны скользил по лицам учеников. В ожидании этого взгляда каждый очередной съеживался и шевелил губами, словно готовил ответ. Некоторые вскакивали даже раньше, чем их спрашивали. Уже почти весь класс стоял, но Анна Ивановна, словно не замечая этого, никому не разрешала садиться. — Владимирцев? Игорь поднялся, нервно теребя пуговицу рубашки. — Честное слово — не я! — Игнатьева? Лиля встала, несколько раз переложила из ладони в ладонь ручку. Пальцы и губы ее были в чернилах. — Честное слово — не я! — Кузнецов? Кузнецов был последним. Он давно уже понял, что будет последним — Анна Ивановна спрашивала по порядку, проходя колонки парта за партой. Наверное, поэтому Кузнецов нервничал больше других. Впервые Анна Ивановна увидела, что Кузнецов может бледнеть. — Это не мы… — Я спрашиваю о тебе лично. — И не я!.. — Все садитесь, — сказала Анна Ивановна. Все сели. — И все-таки кто-то лжет, — сказала Анна Ивановна. — И я знаю кто. Мгновенное движение прошелестело в классе и сразу смолкло. Все смотрели на Анну Ивановну. — Недавно вы обсуждали письмо, которое Аня Мельникова написала в газету. Вам было очень весело. Но Аня такого письма не писала. Снова не то шелест, не то вздох пронесся по классу. Послышались голоса: — Мы знаем! — Она сама говорила! — Просто кто-то придумал! — А письмо все-таки было, — спокойно сказала Анна Ивановна. — Его написал кто-то другой от имени Ани. И этот кто-то тоже из нашего класса. Может быть, автор письма сейчас встанет? Сидящие впереди ребята как по команде повернулись назад. Затем повернулись сидящие посередине. Но ни впереди, ни посередине никто не встал. И получилось так, что всем пришлось смотреть на последние парты, на одной из них сидел Олег Кузнецов. Он и встал. Класс охнул. — Я слушаю, Кузнецов, — сказала Анна Ивановна. Кузнецов стоял бледнее прежнего. Видно, и ему сейчас было тяжело. Быть может, впервые ощутил он, что ноша предводителя нелегка, ибо предводителем нужно быть не только при победах, но и при поражениях. Кузнецов сказал очень тихо: — Анна Ивановна, я только хотел сказать, что мы про письмо ничего не знаем. Мы его не видели. Про него все говорили, но никто не признался. — И все? — Садись, — сказала Анна Ивановна. — Я и не надеялась, что кто-то признается. Скрывший одну подлость, скроет и вторую. Струсивший один раз, струсит еще десяток. Письмо, о котором я говорю, написано на машинке. Значит, по почерку ничего узнать невозможно. Вот оно. Анна Ивановна вынула из портфеля письмо и показала классу. — Адрес на конверте написан от руки. Почерк довольно необычный — с наклоном влево. Ни у кого из нашего класса нет такого почерка. Анна Ивановна показала конверт, и большинство ребят вздохнуло с облегчением. Послышалось даже приглушенное бормотание вроде: «Мы же говорили… это не мы…» Анна Ивановна сглотнула слюну. Она чувствовала, как хрипнет ее голос от волнения, от сознания того, чем она сейчас рисковала. — Как видите, автор письма предусмотрел все: отпечатал письмо на машинке и изменил почерк на конверте. Он допустил лишь одну небольшую ошибку: в самом тексте письма одно слово отпечатано неверно. Затем оно зачеркнуто и написано сверху. Правильно. От руки. И совсем другим почерком. А теперь я снова буду спрашивать. Богатырева — ты? На этот раз Вика даже не встала. Она замотала головой и чуть ли не простонала: — Честное слово, Анна Иванова… — Кукин? Кукин поднялся, тяжело отдуваясь. — Я… — сказал он. — Нет… — «Я» или «нет»? — Не я. В том же порядке, а той же очереди вставали за партами ученики шестого «в» класса. Те, кто уже ответил, облегченно вздыхали словно их миновала большая опасность. Те, кому это еще предстояло, сидели напряженные и сосредоточенные, будто каждый из них мог оказаться виновным. Все меньше оставалось сидящих. Анна Ивановна продолжала спрашивать спокойным, размеренным, скучным, пожалуй, голосом. И с каждым следующим «нет» усиливалось у нее ощущение пустоты и безнадежности глупой этой затеи. Все происходящее было слишком значительно для нее самой и для ее горлопанов. Но спустя минуту-другую сказано будет последнее «нет»… И тогда рухнет ее вера в себя и их вера в нее; и останутся только тридцать шесть обиженных подозрением человек и беспомощная старая женщина, которая зачем-то сказала своему классу неправду. Очередь приближалась к концу последней колонки. Там сидел Олег Кузнецов. И теперь все смотрели на него одного, потому что из всех оставшихся лишь он один мог сказать «да», если только кто-нибудь вообще мог так ответить. Взгляд Анны Ивановны скользнул на очередного ученика. Он смотрел прямо на нее, и в выражении его лица Анну Ивановну поразило странное сочетание мольбы и ненависти. Прежде чем Анна Ивановна успела спросить, он вскочил и крикнул с отчаянием: — Это неправда! Там не было ничего исправлено! Не было? Еще ничего не понимая, все повернулись в сторону, откуда раздался крик. — Что ты говоришь, Игорь? — с изумлением спросила Анна Ивановна, все еще не веря, что это он, тот самый… А Игорь, понимая, что все уже сказано, что ничего исправить уже невозможно, продолжал выкрикивать слова, не имевшие теперь никакого значения: — Я ничего не говорю! Я просто так… Я ошибся! — Но там действительно ничего не было исправлено! — сказала Анна Ивановна. — Я это выдумала. — Это не я написал! Честное слово, не я! — А надпись на будке — тоже не ты? — Тоже не я! Почему вы мне не верите? Да самое же честное слово — не я! Честное пионерское! Честное какое хотите! Игорь кричал с отчаянием. В отчаянии этом слышался страх и слышалась… искренность. — Но кто же тогда? — растерянно спросила Анна Ивановна. — Это мой друг, — торопливо заговорил Игорь. — Даже не друг, просто товарищ. В общем, знакомый. Он совсем из другой школы. У них машинка есть. Он один все напечатал. Я только придумал, что писать. И конверт он надписал… Я только письмо опустил. Я честно говорю! И красками он писал! И краску он достал! Я только банку держал, когда он писал… Это все он! Все! Честное слово! Игорь выдохся и умолк. Молчали и остальные. Тишина была тягостной. Игорь не выдержал. — Честное слово… — умоляюще сказал он. Только сейчас класс понял все до конца. Саня рванулся с места, сдвинув парту. Своими большими руками Саня выдернул Игоря из-за парты и пинком послал его вдоль стены. Игорь проехал на ногах и остановился у двери. Саня схватил портфель Игоря, тряхнул его так, что из него все посыпалось, и швырнул портфель в хозяина. Грохнувшись о дверь, портфель упал на пол. Игорь поднял его и прижал к груди, беспомощно глядя на Анну Ивановну. У парты Игоря уже сгрудились все, кто только мог. Авторучка, тетради, дневник, учебники летели к хозяину, попадали в него, в дверь; Игорь молча наклонялся, поднимал вещи с пола и все так же смотрел на Анну Ивановну, не решаясь уйти, все еще на что-то надеясь. — Довольно! Прекратите сию же минуту! Все — на места! — крикнула Анна Ивановна. Никто ее не послушался. Все остались стоять, только перестали швырять. Игорь все так же стоял у двери. И потому, что Анна Ивановна крикнула не на него, а на остальных, ему показалось, что еще можно как-то спастись. — Я же не один виноват, Анна Ивановна… Весь класс смеялся… А я только знакомому помог. Хотите, я адрес скажу? Красная улица, дом девятнадцать, квартира… Анна Ивановна не дала Игорю договорить. — Уходи! — Я же сказал адрес! Я же сказал… — заторопился Игорь. — Уходи! Игорь скрылся за дверью. — Садитесь. На этот раз все послушно сели, Анна Ивановна смотрела на своих возбужденных, взъерошенных, раскрасневшихся горлопанов и видела, как довольны они тем, что нашелся виновный. Сама же она чувствовала только боль и усталость. — Ну вот мы с вами и нашли виновного, — сказала Анна Ивановна. — Теперь у нас совесть чиста?.. Олег Кузнецов, уже не бледный, а самый красный из всех, немедленно отозвался. В голосе его было неподдельное возмущение. — Вот же гад! Верно, Анна Ивановна? — А вы все были у него в помощниках, — сказала Анна Ивановна. Но предводитель не хотел давать класс в обиду. — Он специально, а мы — нет. — Да, конечно, — согласилась Анна Ивановна. — Вы — лучше. Он — негодяй, а вы — просто веселые ребята. — Анна Ивановна, — мрачно спросил Саня, — а вы расскажите про Володю. Он поправится? — Не знаю. — А мы к нему в больницу сходим. Верно, ребята? — сказала Вика. Все одобрительно зашумели. Всем стало немного легче. Молодей, Вика! Конечно — в больницу. Навестить товарища. Ободрить. Поддержать. Все, как положено: апельсины-мандарины, шоколад-лимоны… Пускай скорей поправляется! — Боюсь, что с вами не захотят разговаривать, — сказала Анна Ивановна. — Да и пускай не разговаривают! — не растерялся Олег, — Мы все равно к нему проберемся. Можем в окно, а можем и еще куда-нибудь. — Я говорю о Володе, — сказала Анна Ивановна. — Если он захочет с вами разговаривать… Олег зашептался с соседями. — Собрание! — закричали все, кто сидел вблизи Олега. — Давайте сегодня собрание. — Зачем? — А мы обсудим… — ответил за всех Олег. — Мы обсудим нашу вину. — Нога у Володи от этого не срастется, — сказала Анна Ивановна. — А мы попросим, чтобы Владимирцева исключили! — И от этого она не срастется. — Тогда пускай нас всех исключат! — Даже от этого она не срастется. — Что же, нас наказать нельзя? — спросил Олег. — Выходит — нет. Никаких писем вы не писали, никого под машину не заталкивали. Вы только смеялись… — Анна Ивановна, — сказал Олег, — но вы же можете придумать, чтобы нас… чтобы… мы… В общем, чтобы нам за это попало. — Не могу. Да и никто, наверное, не может. Не придумали еще наказаний за шутки. — А пускай нас в поход не посылают, — настаивал Олег. — Что это вам вдруг так пострадать захотелось? — Вы сами знаете, — буркнул Олег. — Догадываюсь Что же, собирайте собрание, если хотите. Только без меня. Ничего нового я вам сказать не могу. А сейчас давайте учиться. Кто пойдет к доске? По тону Анны Ивановны шестой «в» понял, что на сегодня все разговоры окончены. Возле парты Кукина Сани возник легкий шумок, послышался яростный шепот. Получив несколько толчков в спину, Саня дернулся раз, другой и нерешительно поднял руку. — Ну что ж, Кукин, иди. Саня заковылял к доске. Но не успел он взяться за мел, как дверь класса приотворилась и в щель просунулась голова неизвестной ребятам женщины. — Анна Ивановна, на минуточку вас… Анна Ивановна поднялась и поспешно, словно боясь, что женщина будет говорить дальше, вышла из класса. Анна Ивановна прикрыла за собой дверь и услышала сразу возникший за ее спиной гул в классе, который хоть и не знал, но сразу догадался, что пришла мать Игоря. Так оно и было. Перед Анной Ивановной стояла запыхавшаяся, растерянная, насмерть перепуганная мать. — Здравствуйте, Анна Ивановна, — сказала она и заплакала. Внезапно Анна Ивановна ощутила знакомую боль в левом боку и прислонилась спиной к двери. С этого мгновения сознание ее как бы раздвоилось: она слушала мать Игоря, старалась помять ее слова, хотя смысл этих слов был известен заранее, и боролась с нарастающей болью, вслушивалась в нее, задерживала дыхание, потому что при вдохе боль становилась особенно сильной. А женщина плакала и говорила сквозь слезы. Она согласна была на все: на унижение, на ложь, на подвиг; она давала бессмысленные клятвы и обещания. Анне Ивановне было мучительно все это слышать, потому что она ничем не могла помочь ни сейчас, ни позже. — Ксения Михайловна, не надо… — сказала, наконец, Анна Ивановна, — У нас урок… Я вас прошу — зайдите, пожалуйста, в перемену. — Не могу я в перемену… — всхлипнула Ксения Михайловна. — Только на час с работы отпросилась. Он, как пришел домой, позвонил… Я уж наврала начальству невесть что. Побегу, думаю, пока еще не решили. Простите его, Анна Ивановна! Простите моего негодяя! А уж я с ним расправлюсь… — Нельзя этого прощать, — тихо сказала Анна Ивановна. Ксения Михайловна с готовностью закивала головой. — Да я понимаю… Я и сама не прощу! Но мне-то как быть? Куда я с ним теперь? Вы уж простите, вы добрая, я знаю… Анна Ивановна качнула головой в сторону двери. — А они что подумают? — Так ведь ребятишки же… Они быстро забудут. — Нельзя, чтобы забыли. — Да я понимаю… нельзя… А вы простите, они вам поверят. — Не могу, Ксения Михайловна. Извините, пожалуйста… Я одна ничего теперь не могу. Будет педсовет… — Выгонят подлеца? — В этой школе ему оставаться нельзя, — сказала Анна Ивановна. — Да это же я, одна я виновата, — простонала Ксения Михайловна. — Какой-то поход у вас собирался… А я ему запретила… Думала — поедем вместе в деревню. Там у меня родня… яблоки… смородина… Думала — вместе будем. А он настойчивый… Говорит. «Не пустишь — хуже будет». Я говорю: «Как это — хуже?» А он говорит: «Тогда никто не поедет!» А мне это ни к чему, кто там поедет — не поедет… Они еще все с Костиком шушукались. У них же всегда секреты. Он еще у меня спрашивал, чем краску разбавляют… Так я сама разбавителя принесла. Ведь я одна только и виновата! «Костик — это тот, с Красной улицы… — подумала Анна Ивановна. — Никто не поедет… Вот, значит, в чем дело!» Анна Ивановна переступила с ноги на ногу: боль уже заполнила всю левую половину тела. — Давайте обождем… — сказала Анна Ивановна, думая о том, что главное сейчас — уйти в класс и сесть. — Сейчас ничего не решить. Обождем до завтра… до вечера… Не в тюрьму же его сажают. Перейдет в другую школу. Там его возьмут… под особое наблюдение… — Правильно! В тюрьму его! Ничего для него не жалела… А теперь сама говорю: в тюрьму! — Ксения Михайловна помолчала, комкая в руке платок. — Простите его, Анна Ивановна… — Извините. Не могу. — А если — к директору? Он — может? — Не знаю. — Тогда я сейчас — к директору. Ведь должен он понять! Вы извините, Анна Ивановна… Я к вам еще зайду… Можно? Робко, униженно и с надеждой смотрела мать на Анну Ивановну, стараясь поймать ее взгляд. Анна Ивановна смотрела в пол и ей было нестерпимо больно видеть человека в таком состоянии. — Да-да, конечно… Приходите, — сказала Анна Ивановна. — Большое вам спасибо! — горячо проговорила Ксения Михайловна и торопливо, словно Анна Ивановна могла отменить это ничего не значащее разрешение, устремилась по коридору к лестнице. Анна Ивановна вошла в класс. Гул сразу стих. Шестой «в» молча уставился на нее, стараясь по ее лицу угадать, чем кончились переговоры. Анна Ивановна села за стол. Несколько раз переложила с места на место журнал, потрогала разложенные на столе бумаги. Она обернулась к доске, увидела Кукина, который накручивал тряпку на палец. — Ты что, Кукин?.. — с недоумением спросила Анна Ивановна и тут же вспомнила. — Ах, да… Ну вот что, Кукин, напиши… напиши нам… И вдруг шестой «в» увидел, что губы Анны Ивановны начали подергиваться, а лицо странно перекосилось. Анна Ивановна закрыла лицо руками, плечи ее затряслись — она плакала. * Со дня, когда закончилась «история», прошло больше двух недель. Как обычно, в половине девятого Анна Ивановна вышла из дома и направилась в школу. В нескольких шагах от парадной дорогу ей преградила фигура в ватнике и валенках с резиновыми галошами. — Здравствуйте, Анна Ивановна, — сказала фигура. Анна Ивановна вгляделась и едва узнала шофера. На этот раз он был чисто выбрит. В морозном воздухе растекались волны одеколона. — Доброе утро, — сказала Анна Ивановна. Шофер нахмурился, вспоминая приготовленные слова. Правую руку он держал за спиной. — Отпустили меня, — сообщил он. — Я вам хочу большое спасибо сказать. Вот что вы следователю объяснили… почему мальчик побежал… и прочее… — Меня благодарить не за что, — сказала Анна Ивановна. — Я рассказала, что знала. — Так ведь вас не вызывали, а вы пришли. — Да вот… пришла… — согласилась Анна Ивановна, соображая, что бы такое могло быть у шофера в правой руке. Если цветы то это еще полбеды, — цветы можно и принять, чтобы не обижать человека. Но где же достать цветы посреди зимы? Скорее всего в руке какая-то вещь, и это гораздо хуже. — Жена моя вам тоже кланяется. Мы ведь в Минске живем… Так она мне написала… велит подарок вам… — Ну уж, это лишнее, — сказала Анна Ивановна, с опаской наблюдая за нервным подрагиванием правой руки. Рука выползла из-за спины и протянула Анне Ивановне сверток в лиловой бумаге перевязанный капроновой лентой. — Не надо, — сказала Анна Ивановна. — Этого совершенно не надо. Я ничего не возьму. Лицо шофера приняло отчаянное и вместе с тем смущенное выражение. — Так как же… — сказал он, — Вы уж примите. Тут ничего… Обыкновенный платок… пуховый… У нас родня на селе… Они вяжут… У вас таких не делают. — Спасибо, но я не возьму, — решительно сказала Анна Ивановна. — Вы лучше скажите как у вас все обошлось. — Да обошлось… Права, конечно, отняли. На год. Сейчас сменщика жду — машину передать. А я перебьюсь: у нас в гараже по ремонту работы хватает. А вы все-таки примите, он же не купленный. Анна Ивановна, словно не слыша последних слов, посмотрела на часы. — Вот и хорошо, — сказала она, — Извините, мне уже пора. До свидания. — Желаю вам долго жить, — серьезно сказал шофер, — Я еще тогда парнишке вашему сказал: умная у тебя учительница! — Спасибо, — засмеялась Анна Ивановна, боком скользнула между шофером и стенкой и торопливо зашагала по тротуару. Шофер достал папиросу, чиркнул спичкой и задумался. Внезапно лицо его просветлело. Губы его растянулись в хитрой улыбке. Так и не прикурив, он поправил на голове шапку и решительно вошел в парадную, откуда только что вышла Анна Ивановна. * День спустя после разговора с шофером, Анна Ивановна сидела в учительской. У нее был пустой урок. Чтобы не терять даром времени, Анна Ивановна составляла черновик ответов на анкету, над которой уже третий день ломали головы учителя школы. Бланки анкеты оставил в шкале молодой человек, предупредив, что они лишь часть серьезного научного исследования. Анне Ивановне предстояло ответить на множество вопросов по поводу увеличения «сопротивляемости» учеников при переходе из пятого масса в шестой. Под «сопротивляемостью» разумелись всевозможные случаи непослушания: отказы выполнить распоряжения и просьбы учителей, ложь, резкость или грубость, замкнутость, недоверие. Нельзя сказать, чтобы анкета очень увлекла Анну Ивановну. Она знала множество случаев, которые в анкету никак не укладывались. Скрипнула дверь учительской, и Анна Ивановна обернулась на этот скрип. На пороге стояла Аня. Анна Ивановна встала. — Пришла, наконец, — сказала Анна Ивановна, — Давно пора. Ребята о тебе каждый день спрашивают: почему Мельникова не ходит? А ты почему без портфеля? Анна Ивановна старалась говорить спокойным, деловым тоном. Никакой жалости, никакого сочувствия в голосе — никаких напоминаний о прошлом. Просто учительница интересуется, когда ее ученица приступит к занятиям после болезни. — А мы уезжаем… — сказала Аня. — Куда? — с недоумением спросила Анна Ивановна. — К папе. Мы теперь там будем жить. — Как же так? — растерянно спросила Анна Ивановна. — Зачем так спешить? Я поговорю с твоей мамой — ты должна хотя бы год закончить! — Не надо говорить, — сказала Аня. — Раньше мама и сама не хотела… И я тоже… Мы папу все время уговаривали, чтобы он совсем сюда перебрался. А он уговаривал, чтобы мы к нему… — А теперь? — А теперь мы согласны… И не говорите мне ничего, Анна Ивановна, а то я заплачу. Перед Анной Ивановной стояла серьезная, решительная и совсем взрослая девочка. Анна Ивановна поняла, что в семье Мельниковых все уже решено бесповоротно. — Ну что ж, поезжайте. Раз решили, значит — так… — сказала Анна Ивановна. — Вы за меня не беспокойтесь. Я там буду учиться. Там прекрасная школа… — Тут глаза решительной девочки подозрительно заблестели, и она всхлипнула. — Двухэтажная… Я вам буду писать… — А может быть, все-таки мне поговорить с твоими родителями? — Нет, мы вместе решили, — твердо сказала Аня. — До свидания, Анна Ивановна. Можно я вас поцелую? Аня подбежала к Анне Ивановне, чмокнула ее в щеку и скрылась за дверью. Анна Ивановна вернулась за стол. Она сидела и бездумно смотрела на анкету, в которой не было пункта для ее ученицы Ани Мельниковой. Но дверь учительской тут же открылась снова, и в комнату ворвался Олег Кузнецов с Викой Богатыревой. — Анна Ивановна, когда она уезжает? — заорал возбужденный Олег. — А ты-то откуда узнал? — Ха! — сказал Олег. — А правда, она уезжает?.. — Это правда. — А мы этого не допустим! — заявил Олег. — Каким образом? — Мы ее догоним! Мы уговорим! Верно, Вика? Бежим! Олег дернул Вику за руку и они с грохотом умчались по коридору. «Как это все у них просто: догнал — и все наладилось, — подумала Анна Ивановна. — Ну что ж, пусть догонят… Может быть… Мало ли что может быть…» Думать над анкетой Анне Ивановне уже не хотелось. Она положила черновик и анкету в портфель и только тут спохватилась. — Да у них же сейчас урок идет! — сказала сама себе Анна Ивановна. Анна Ивановна подошла к расписанию и глазами отыскала колонку шестого «в». — Интересно, с какого это урока они удрали?