12 сентября по настойчивой просьбе г-на секретаря Крэггза было проведено несколько совещаний между директорами Компании южных морей и Английского банка. Распространились слухи о том, что последние согласились на выпуск облигаций Компанией южных морей на сумму в шесть миллионов фунтов, что вызвало повышение курса акций до шестисот семидесяти фунтов, но после полудня, как только эти слухи оказались безосновательными, он опять упал до пятисо т восьмидесяти, на следующий день до пятисот семидесяти, а в последующие дни плавно опустился до четырехсот [57] .

Кабинет министров был не на шутку встревожен таким положением дел. Ни одно появление директоров компании на улицах города не обходилось без оскорблений, в любой момент могли начаться беспорядки. Находящемуся в Ганновере королю были отправлены послания с призывами немедленно вернуться на родину. За г-ном Уолполом, находящимся в своем поместье, послали, чтобы он использовал свое влияние на директоров Английского банка и убедил их принять предложение Компании южных морей о запуске в обращение некоторого числа ее облигаций.

Банк очень не хотел оказаться замешанным в дела компании; его директора боялись втягиваться в бедствия, которые они не могли предотвратить, и встречали все инициативы компании с явной неохотой. Но вся страна в один голос призывала банк прийти ей на помощь. Всех выдающихся коммерсантов попросили предложить путь выхода из кризиса. В конце концов за основу дальнейших переговоров был взят черновик договора, составленный г-ном Уолполом, и общественное смятение несколько улеглось.

На следующий день, 20 сентября, в Мерчент-Тэйлорз-Холле состоялось общее собрание Компании южных морей, на котором были приняты резолюции, дающие полномочия ее директорам заключить соглашение с Английским банком или любыми другими лицами о запуске в обращение облигаций компании или любое другое соглашение с Английским банком, какое они сочтут нужным. Один из ораторов, некий г-н Палтни, сказал, что он в высшей степени удивлен той странной паникой, в которую впал народ. Люди носились туда-сюда в смятении и ужасе, их воображение рисовало картину большой беды, о форме и размерах которой никто не имел представления:

На общем собрании Английского банка, состоявшемся два дня спустя, управляющий сообщил присутствующим о нескольких заседаниях, связанных с деятельностью Компании южных морей, и добавил, что директора еще не пришли к какому-либо решению по данному вопросу. Затем была предложена и единогласно принята резолюция, дающая полномочия директорам банка заключить соглашение с директорами Компании южных морей о запуске в обращение ее облигаций на ту сумму, на тех условиях и на тот срок, какие они считают нужными.

Таким образом, обе стороны теперь могли свободно предпринимать действия, максимально, с их точки зрения, выгодные обществу. Банк объявил подписку на облигации на сумму в три миллиона фунтов для поддержания национальной кредитной системы. Условия были обычными: задаток— 15 фунтов на сотню, надбавка-3 фунта на сотню, доход-5 фунтов. Ранним утром собралось так много людей, которым не терпелось вложить свои деньги, что подписка, казалось, должна была растянуться на весь день, но к полудню поток желающих иссяк. Несмотря на все принятые меры, курс ценных бумаг Компании южных морей быстро падал. Ее акции и облигации обесценились настолько, что среди виднейших ювелиров и банкиров началась паника; некоторые из них, ранее ссудив огромные суммы под залог ценных бумаг Компании южных морей, были вынуждены закрыть свои лавки и конторы и скрыться. Компания-изготовитель клинков, которая до сих пор была главным кассиром Компании южных морей, приостановила платежи. Это событие, расцененное как начало катастрофы, повлекло за собой массовое изъятие вкладов из Английского банка, который теперь был вынужден выплачивать деньги гораздо быстрее, чем они поступали по утренней подписке. Следующий день (29 сентября) был выходным, и банк получил небольшую передышку. Он поплыл против ветра, но его прежний конкурент, Компания южных морей, при этом потерпела крушение. Котировка ее акций упала до ста пятидесяти фунтов и постепенно, после ряда колебаний, снизилась до ста тридцати пяти.

Директора банка, решив, что им не под силу вернуть доверие народа и предотвратить крах, не подвергая себя риску быть потянутыми за собой теми, кого они намеревались спасти, отказались выполнять соглашение, участниками которого являлись. Они сложили с себя всякую ответственность за его дальнейшее выполнение, заявив, что так называемый договор не более чем черновик соглашения, в котором есть несколько серьезных пробелов и которое не предусматривает никакого наказания за выход из него Английского банка. «Таким образом, гласит «История парламента», за восемь месяцев мы были свидетелями взлета, прогресса и падения этого могущественного сооружения, которое, будучи вознесенным некими тайными мотивами до заоблачных высот, приковало к себе взгляды и ожидания всей Европы, но фундамент которого, будучи замешанным на обмане, иллюзии, легковерии и безрассудстве, рухнул, как только вскрылись ухищрения его директоров».

В самом разгаре активности компании, на пике этого опасного заблуждения, нравы народа заметно упали. Парламентское расследование, начатое для выявления виновных, вскрыло позорные эпизоды, в равной степени пятнающие как мораль самих правонарушителей, так и интеллект людей, среди которых они появились. Изучение всех тех зол, что явились результатом описываемой автором аферы, очень интересно. Нации, как и отдельные индивидуумы, не могут становиться безрассудными аферистами безнаказанно: рано или поздно их постигнет кара. Один знаменитый писатель [59] совершенно не прав, утверждая, что «эпоха, подобная этой, самая неприятная для историка; никакого читателя, обладающего чувствительностью и воображением, нельзя развлечь или заинтересовать детальным описанием подобных сделок, не допускающим ни эмоций, ни колорита, ни приукрашивания описанием, демонстрирующим лишь скучную картину безвкусного порока и низменного вырождения». Напротив (и Смоллетт мог бы это обнаружить, если бы захотел), эта тема способна вызвать настолько большой интерес, что за нее с радостью ухватился бы даже какой-нибудь писатель-романист. Разве нет эмоций в отчаянии ограбленных людей, нет жизни и живости в картине несчастий сотен доведенных до нищеты и разоренных семей; в том, как вчерашние богачи сегодня становятся нищими, как могущественные и влиятельные превращаются в отверженных и изгоев, как самопорицания и проклятия звучат в каждом уголке страны? Разве скучна или непоучительна картина того, как целый народ внезапно стряхивает с себя оковы здравого смысла и без оглядки гонится за золотым миражом, упрямо отказываясь поверить в его призрачность до тех пор, пока, словно введенный в заблуждение, крестьянин, бегущий за блуждающим огоньком, не оказывается в болоте? Но в таком ключе история писалась слишком часто. Летописи содержат пространные описания интриг недостойных придворных с целью добиться благосклонности еще более недостойных королей или нескончаемые рассказы о кровопролитных баталиях и осадах, красноречивые и захватывающие, в то время как обстоятельства, оказавшие решающее влияние на моральное состояние и благоденствие людей, описываются лишь мельком, как скучные и неинтересные, не заслуживающие ни эмоций, ни колорита.

Во время расцвета этого знаменитого «мыльного пузыря» Англия показала остальному миру необычный спектакль. Общественное сознание пребывало в состоянии нездорового возбуждения. Людей больше не удовлетворяли медленно растущие, но гарантированные доходы от вкладов. Упование на получение несметного богатства завтра делало их глупыми и сумасбродными сегодня. Тяга к доселе неслыханной роскоши влекла за собой неизбежную размытость моральных устоев. Повелительное высокомерие невежд, внезапно разбогатевших в результате удачных спекуляций, заставляло людей действительно утонченных и воспитанных краснеть от того, что обладание золотом позволяло недостойным подниматься по социальной лестнице. Надменность некоторых этих «счетоводов-белоручек», как их называл сэр Ричард Стал, вышла им боком в их черные дни. В результате парламентского расследования многие директора больше пострадали за свое оскорбительное высокомерие, чем за казнокрадство. Один из них, возгордившийся богатый невежда, однажды заявивший, что он будет кормить свою лошадь золотом, был посажен чуть ли не на хлеб и воду ему припомнили каждый высокомерный взгляд, каждую надменную речь и стократно отплатили бедностью и унижением.