Я оторвался от книги. Лазарев смотрел на карту с обозначением линии фронтов, поправил флажки, задумчиво произнёс:

— Да, много ещё войны… Начать да кончить…

— Нам только не достанется. Просидим в этой проклятой пади.

— Сидим где приказано. А насчёт войны — не беспокойся. Война тебя найдёт. Каждого из нас найдёт! — сказал Лазарев и добавил с вызовом: — Службу надо нести, а не выставлять из себя героя. Нести! Чем ты помог полку? Я слышал, занятия проводишь толково. А ещё? Что ты сделал?

— Я кронштейны изобретать не могу…

— При чём тут кронштейны? Бесплодным мыслям предаёшься, вот что. Себя только растравляешь. Хочешь, учебник для младших командиров вместе будем писать?

Я растерялся. А он уже протягивал мне стопку исписанных листков, на которых были чертежи, схемы, рисунки, расчёты.

— Прочти! И подумай, что бы ты смог добавить. А я к политзанятиям пока подготовлюсь.

Я стал читать эти небольшие листки, исписанные мелким почерком, Лазарев экономил бумагу. И всё же схемы и рисунки были выполнены выразительно. Но при чём тут учебник?

И в школе, и за два года в институте, на тех же курсах младших лейтенантов я начитался всяких учебников. Поэтому, когда прочитал бумаги Лазарева, или то, что он называл учебником, удивился: на учебник, даже в малой степени, это было не похоже. Скорее, он написал инструкцию, напоминавшую знаменитые суворовские наставления солдатам. С той разницей, что она предназначалась для наших сержантов-миномётчиков. Лазарев обращался к ним на «ты» и наставлял, что надлежит делать в разных условиях боя, как обучать подчинённых— разведчиков, связистов, огневиков, давал некоторое представление о тактике, оборудовании позиций и наблюдательных пунктов, артстрелковой подготовке. Всё было написано просто и так интересно, что, пожалуй, любой солдат, даже не очень грамотный, смог бы в этом разобраться.

— Ну? Что скажешь? — спросил Лазарев, когда я перевернул последнюю страничку.

Я похвалил его, но всё же заметил:

— Знаешь, на учебник-то не слишком похоже. Учебник, он сложней, научней, что ли. И потом: учебник посвящают обычно одному предмету. Даже одному разделу. А у тебя все вместе, все наши науки. Как бы тебе объяснить?…

— Не надо объяснять. Я специально писал так. Подумай, исходя из обстановки, для кого мы пишем? Для военных училищ? Для ребят со средним образованием, которых призывают в мирное время и направляют в сержантские школы? Нет! Мы должны сделать учебник для младших командиров военного времени. Тут есть люди, сам знаешь, у которых вся академия четыре класса. Есть дядьки по тридцать пять — сорок лет, давно забывшие, чему их учили в школе. А времени, чтобы готовить их основательно, у нас нет.

Возразить было нечего. Лазарев, видимо желая меня подбодрить, предложил:

— Так что давай свои соображения. Может, я что— то пропустил. Может, дополнить надо? Подумай, Витя!

Мне очень хотелось помочь Лазареву, но я ни до чего не мог додуматься. Казалось, он предусмотрел всё. Но тут я вспомнил свои занятия по огневой службе и солдата Зобышева, неторопливо выгоняющего уровень горизонтальной наводки. Во всех батареях делали это вручную, вращая стяжку двуноги до тех пор, пока «глазок» уровня не становился на своё место. А наш Зобышев этот процесс усовершенствовал. Он заранее снимал свой брезентовый брючный ремень, обхватывал им стяжку и действовал как приводом. Одно движение — и уровень мгновенно выгонялся, действия расчёта упрощались. Почему бы это маленькое усовершенствование не сделать общим достоянием?

Я сказал об этом Лазареву.

— Вот видишь! — обрадовался он. — Молодец, Витя, в учебнике непременно об этом напишем…

Лампочка, висевшая под окленным газетами потолком землянки, стала тускло-красной, мигнула трижды, предупреждая всё население Урулюнтуя — пора спать всем, кроме дежурных, дневальных, часовых. Так что заканчивайте на сегодня свои дела, товарищи, через пятнадцать минут свет будет отключён.

Я стал разбирать постель, а Лазарев, как всегда, проверил походный чемоданчик, положил туда бритву, тёплые носки, полотенце, два чёрных сухаря — свой личный ИЗ, к ремню прицепил флягу с водой. В полевую сумку он сунул целлулоидный артиллерийский круг и угольник, цветные карандаши, наставления и уставы. И чемодан, и ремень с пистолетом, и сумку положил возле кровати так, чтобы можно было вмиг надеть на себя, прицепить к поясу, взять в руки и, как говорили у нас, быть сразу в полной боевой готовности.

«Как ему не надоест, — удивился я, — каждый вечер? Ну, что может произойти в нашем Урулюнтуе. Если даже нападут, не успеем собраться, что ли?…»

Но сам не знаю почему, невольно подражая Лазареву, я тоже приготовился к неожиданностям. Увязал свой вещевой мешок, положив туда самое необходимое, даже пистолет на всякий случай проверил, осмотрел оба магазина с патронами — все шестнадцать на месте, по восемь в каждом.

Лазарев будто бы не смотрел на мои приготовления, но, перед тем как погасили свет, я заметил, что он одобрительно усмехнулся.

На рассвете нас разбудил суматошный стук в дверь.

— Тревога! Боевая тревога, товарищи командиры!

— кричал со двора мой связной.

— Слышим! — ответил Лазарев, проснувшийся раньше меня и уже одевавшийся. — Передай комбату, сейчас будем в батарее! — И ко мне: — Подъём, Витя, подъём!

«Как же хорошо, что у меня всё приготовлено, всё под рукой», — подумал я, натягивая сапоги.

Мы выбежали из землянки, и Лазарев предусмотрительно запер дверь на висячий замок: ведь сколько уже бывало разных тревог, ночных подъёмов, торопливых сборов и выездов в поле, а мы неизменно возвращались, как острил начальник боепитания Телепнев, к стоянию на боевом посту. Но в этот раз происходило что— то необычное. Бежали к своим казармам не только наши миномётчики. Бежали и офицеры истребительно-противотанкового полка, и тяжёлого артиллерийского. Значит, тревога общая, для всей нашей тридцать шестой армии, а может быть, и для всего Забайкальского фронта. Кто знает?…