Вскоре я вернулась домой. Я снова села заниматься, точнее сказать, уставилась в каракули, которые списала с блекло-зеленой доски в классе. В те немногие разы, когда отец отвозит меня в школу, я списываю с доски все подряд автоматически, ничего не понимая. Раньше школа была для меня кошмаром, теперь же она мне очень нравится, хотя бы тем, что я могу увидеться там с другими детьми.

Я готова слушать учительницу часами. Только вот ничего не понимаю и вдобавок плохо слышу левым ухом.

Моя короткая стрижка отцу совершенно не понравилась. Он снова меня бил, но по лицу и не так сильно. Надавал мне пощечин, потому что не хочет, чтобы я ходила к Элене. Возмутился, как я посмела подстричься без его разрешения, и запретил говорить, что он хотя бы пальцем до меня дотронулся. Про Эленину мать сказал, что она сплетница и распутная. И еще сказал, что с этой прической я похожа на парня.

Как только он заснул, я вышла во двор и принялась играть с курами, в кустах сделала себе домик: притащила старый матрас, который когда-то лежал в спортзале, и расстелила его в рощице — свое тайное убежище я называю «рощицей».

Я знаю, что завтра приедет мама, ведь завтра мне исполняется девять лет.

Подобрала в патио осколок зеркала и увидела свою бледную физиономию. Не хотелось бы выглядеть, как мальчишка, но, как говорит мама, обстоятельства заставляют.

Вот уже три недели как я не видела маму, но сегодня мой день рождения, и она наконец приехала меня навестить.

Как только я ее увидела, сразу же расплакалась — а ведь обещала, что не буду плакать, когда она приедет. К счастью, отца дома не было. Про Ф. я спросить не решалась. Хотя эта буква стояла во всех моих тетрадях. И даже в туалете, сидя на унитазе, я выводила на сером цементном полу невидимые Ф, Ф, Ф. Я боялась, что за нами следят.

Увидев мои раны, мама заплакала. Она хотела поговорить с директором труппы, чтобы забрать меня, но я не разрешила, сказав, что могу потерпеть. Буду хорошо себя вести, и ему не придется меня бить. Мама уверена, что я не сделала ничего плохого, а я считаю, что так не бывает, не может человек все-все делать хорошо. Поэтому он меня и бьет. Такой уж у него характер. Остается только потерпеть, пока он не отпустит меня домой, потому что ему скоро надоест, уверяла я маму. Он не вынесет такой ответственности. Когда я ей это выдала, мама рассмеялась. Она крепко меня поцеловала и стала разгружать сумку.

Мама выглядела очень усталой. Она еще больше похудела, и ее шведские, уже сильно поношенные тряпки висели на ней, как на вешалке. Я увидела ее издалека, как только она показалась на вершине холма. Она привезла мне кое-что из тех необычных блюд, которые готовит Ф., добавляя туда карри, оливковое масло, мускатный орех и английский соус. Все это он кладет в еду. Мама называет его Ф. на случай, если нас подсушивают. Отец даже имени его слышать не может. Мама пробыла со мной часа три, а потом явился отец и стал орать, что она сумасшедшая и что у нас полно еды. Мама вся затряслась и тут же стала прощаться. Она оставила мне несколько своих книг. «Не учись, если не хочется, но прочти их, а в следующий раз я привезу тебе еще», — сказала она.

Отец заметил, что на следующей неделе визиты не предусмотрены.

Мама поцеловала меня в лоб и, сдерживая слезы, быстро зашагала в сторону холма. По пути она старательно здоровалась с попадавшимися навстречу членами труппы.

Отец понюхал еду и выбросил ее в унитаз. Потом спустил воду и стал надо мной смеяться.

Он снова оставил меня без еды.

Утром Чела принесла мне бисквит. Вчера, когда приехала мама, она увидела Челу на пороге ее дома и сообщила, что мне исполнилось девять лет. Отец выбросил бисквит в патио, и его склевали куры. Я видела в окно, как они на него набросились, — семь кур и двенадцать пестреньких цыплят.

А вот теперь я и сама больше не буду есть. Все! Хватит!

Я перестала есть. Мне не приходится делать над собой никаких усилий — теперь я даже голода не испытываю. Когда отец заставляет меня есть, его еду я тут же из себя извергаю. И не потому, что желудок не принимает, а просто так. Зато от запаха алкоголя, который он приносит с собой по вечерам, меня мутит по-настоящему. Из-за этого я не могу выпить даже молока — единственное, что я употребляю. Отец обычно выкручивает мне ухо, чтобы я глотала, и я глотаю, а когда он уходит, иду в туалет, и там меня рвет до тех пор, пока не показывается кровь. Это означает, что в желудке ничего не осталось. Я спускаю воду, и она уходит воронкой, образуя вихрь, как у нас в лагуне. Сколько времени я там проводила! Если сумеешь выбраться из водоворота, то вскоре выплывешь в море, а там уж тишь да гладь и никаких вихрей. Освободившись от еды, я чувствую успокоение. Желудок меня не беспокоит, и я одерживаю победу над отцом, не желающим давать мне еду, которую присылает Ф.

Сегодня отец водил меня на спектакль кукольного театра. В нем рассказывалось о козочке, которая никак не найдет свой дом и в отчаянии бродит по полям и лугам.

Куклы очень большие, их называет ростовыми, — а у актеров огромные костюмы с головами, сделанными точно по размеру. Еще у них резинки, с помощью которых к ногам прикрепляются громадные накладные сапожищи. Они передвигаются прыжками, поют, танцуют и позволяют детям выходить на сцену, чтобы те тоже могли участвовать в действии. Спектакль очень хороший, в нем много света и дыма, который появляется из-за кустов. Мне нравится то, что делает мой отец, но не нравится он сам.