Чан едва не покачнулся. Его ступни как будто поскользнулись на льду.

— Это не так, товарищ Куань. Я думал, как нам лучше воспользоваться теми возможностями, которые здесь перед нами открываются, и, мне кажется, настало время попросить показать нам что-нибудь другое. Что-то более… необычное.

Он улыбнулся, видя, как подозрение в ее взгляде уступает место возбужденному предвкушению.

— О чем ты говоришь, товарищ Чан?

Он двинулся за остальными участниками делегации, и она пошла рядом. Люди — как рыбы в реке Пейхо, напомнил он себе. Все, что нужно, — это правильно подобрать наживку.

— Покажи свою татуировку.

— Там нет ничего интересного, Лида.

— Для меня есть, — решительно произнесла Лида.

Она должна была увидеть, что они с ним сделали, потому что хотела знать. Знать, чем обязана ему. Он сидел на краю ее кровати в расслабленной позе, вытянув ноги и скрестив лодыжки, чистый, похорошевший, в белой рубашке и пахнущий новым незнакомым одеколоном. Теперь он больше походил на того, прежнего Алексея, которого она помнила. Лида была этому рада, но в то же время чувствовала, что с ним все же произошла какая-то перемена. Она ощущала это во взгляде брата, в том, как он держал голову, и не знала, радоваться ей или огорчаться. Он начал расстегивать рубашку. За спиной Лиды молчали Попков и Елена. Она чувствовала их неодобрение так же ясно, как чувствовала бы дыру в ботинке. Пальцы Алексея двигались быстро, и она не замечала в нем никаких признаков стыда, который наверняка он должен был бы испытывать в эту минуту.

— Пожалуйста, — сказал он, сбрасывая с плеч рубашку.

Лида почувствовала отвращение. Татуировка была больше, чем она думала. Изображение храма занимало всю грудь. Было такое впечатление, что это сооружение давит на него, с хрустом ломает ребра. Один изящный купол в виде луковицы упирался в то место, где сходились ключицы.

— Красиво, — произнесла Лида.

За спиной она услышала ворчание, но не обратила на него внимания.

Алексей, подняв бровь, ответил:

— Тут дело не в красоте.

— А в чем?

— В том, что на мне стоит их клеймо. Оно указывает, что я — один из них. На всю жизнь.

— Ох, Алексей, мне жаль тебя.

— Не нужно меня жалеть.

Она улыбнулась.

— Просто теперь ты не сможешь купаться так часто, только и всего.

— А я и так никогда не любил плавать и мерзнуть, — улыбнулся он в ответ, и от этого на глаза ей навернулись слезы.

— И теперь, когда ты стал вором, одним из них, чем они могут помочь?

— Я еще не знаю.

Он накинул рубашку и начал застегивать пуговицы. Не спеша. И в первый раз ей пришло в голову, что для него членство в этом братстве могло значить намного больше, чем ей казалось.

— У меня новый отец, — со спокойным видом произнес он. — Он поможет мне.

От этого неожиданного заявления у Лиды перехватило дыхание. Она закашлялась и посмотрела на свои руки, потому что они, точно ожив, вдруг вцепились друг в друга. Нужно было заговорить о чем- то другом. Немедленно. О чем угодно.

— С тобой хочет встретиться Антонина, — сорвалось у нее с языка.

В ту же секунду голова его дернулась, в зеленых глазах появились огонь и интерес.

— Ты разговаривала с ней?

— Да. Завтра я тебя к ней отведу.

— Спасибо.

Этим все закончилось. Оба они сказали достаточно. Лида подошла к двери и сняла с крючка пальто.

— Высыпайся, брат, — негромко промолвила она и вышла на темную лестничную площадку.

Прежде чем она достигла погруженного во мрак двора, с ее аккуратной тенью слилась большая, грозная, превратив ее в двухголовое чудовище, рыщущее в ночи. Это был Лев Попков. Они не разговаривали. Он просто шагал радом с ней, и ей пришлось ускорить шаг, чтобы успеть за ним, когда они вместе растворились в темных московских улицах. Только доведя ее в безопасности до того места, куда она направлялась, он вернулся в теплые объятия Елены и в свою кровать.

Распятие все еще висело на стене, и комната была наполнена тенями, но для Лиды это не имело никакого значения. В эту минуту для нее ничто не имело значения. Чан зажег газовую лампу.

— Чтобы я мог смотреть на тебя, — пояснил он.

Когда она вошла в комнату, он нежно обхватил ее лицо ладонями, ощупывая пальцами кости, как будто они могли рассказать ему о чем- то. Глаза его долго изучали ее, потом он поцеловал ее в лоб и обнял.

И это было именно то мгновение, когда все остальное перестало иметь значение.

Она лежала на его обнаженной груди, расслабленно раскинув руки и ноги, и водила пальцами по его телу. С особенным наслаждением она растирала сияющие капельки пота. В желтом свете казалось, будто его кожа смазана маслом. Каждый раз, когда ее пальцы нащупывали один из ломаных шрамов у него на груди, она поднимала голову и легонько прикасалась к нему губами, чувствуя его соленый вкус. Со старыми шрамами, как, например, на тех местах, где когда- то были мизинцы, она могла смириться — это были всего лишь внешние повреждения. Но что скрывалось под этой красивой кожей? Какие новые раны получил он, пока она была вдали от него? Раны, которые были недоступны взгляду?